— Стоп! — воскликнула Кристина.

Джейк нажал на тормоза, мотор вздрогнул и замедлил ход. Не дожидаясь, пока машина остановится полностью, Кристина рывком распахнула дверцу. Мать в саду выпрямилась и, тревожно сдвинув брови, повернулась на звук. Кристина почти вывалилась с высокого сиденья.

— Mutti! — задыхаясь от рыданий, крикнула она и, собрав последние силы, побежала к дому.

Мать застыла как вкопанная, держа в одной испачканной руке тяпку с длинной рукояткой, а в другой вялые сорняки. Поначалу на ее бледном тонком лице выразилось замешательство. Затем, узнав дочь, она бросила тяпку и траву на землю и вскинула руки к раскрытому от изумления рту.

— Mutti! — снова позвала Кристина. — Я вернулась!

Мать с пронзительным криком рванулась ей навстречу, протянув руки вперед. Они бросились друг к другу в объятия и чуть не упали.

— Кристина! — плакала мутти, прижимая дочь к груди. — Mein Liebchen! Oh, danke Gott! Danke Gott![92]

Кристина свалилась в руки матери, ноги ее ослабели, внезапный прилив сил, позволивший девушке добежать от машины до дома, иссяк. Она задрожала и рухнула на землю, сраженная приступом удушья, от которого на шее напрягались мышцы. Мутти упала на колени, пытаясь поднять ее.

— Мария! Генрих! — закричала мать. — Помогите! Кристина вернулась! Она жива! — она ласкала лицо дочери, гладила пальцами короткие волосы. — Oh, mein Liebchen, что же они с тобой сделали? Не бойся, теперь ты в безопасности. Я позабочусь о тебе.

Потом Кристина почувствовала, как чьи-то руки сгребли ее в охапку и подняли с земли, при этом мама все еще обнимала ее голову. Девушка открыла глаза и попыталась сфокусировать взгляд. Покрытая сеткой каска, лицо американца — и потом темнота.

Сначала Кристина смутно ощутила, как мягкая ткань прикасается к ее щеке, и почувствовала чистый резкий запах хозяйственного мыла. Потом поняла, что ее потряхивает, несмотря на то что она была полностью одета, кроме пальто и обуви, и завернута в одеяло. Но лежала она точно не на деревянных нарах. Голова покоилась на подушке, а ложе было просторным и мягким. Затем она услышала ласковый шепот знакомых голосов, и теплые пальцы погладили ее по виску. Тогда она вспомнила. Она дома. Кристина открыла глаза. Мутти и ома стояли на коленях у дивана, с тревогой глядя на нее.

— Очнулась? — спросила мутти.

— Ja, — прошептала Кристина.

Ома приложила руку к щеке внучки и поцеловала ее в лоб.

— Добро пожаловать домой, Kleinkind[93], — проговорила она.

Позади них за столом сидели с хмурым беспокойным видом Карл и Генрих, в залатанной одежде, такие же худые и бледные, как мутти и ома, на лицах у обоих отпечатались все невзгоды шестилетней войны. В ногах у Кристины устроилась неизвестная девушка с совсем короткими, чуть длиннее, чем у нее самой, волосами, Ханна? Нет, у Ханны волосы золотисто-каштановые, а у незнакомки светлые, да и глаза у нее не карие, а голубые. И хотя девушка была очень худой, но она не настолько отощала, как Ханна. Вдруг она подалась вперед и встала возле дивана на колени. Кристина ахнула: да это же Мария! Растерявшись, она коснулась головы сестры грязными пальцами. Мария взяла руку Кристины и прижала ее к щеке: в ее нежных глазах стояли слезы.

— Что с тобой случилось? — прошептала Кристина.

— Меня вместе с другими девушками послали на восток, — рассказала Мария. — Мы с женщинами и стариками копали противотанковые траншеи. Но потом прорвались русские, и… — Мария замолчала и судорожно сглотнула, словно пыталась подавить тошноту. Подбородок ее дрожал, она понизила голос, слова выходили писклявыми и натужными. — Немногие из нас пережили первые несколько дней. Нам пришлось притвориться юношами, чтобы не привлекать внимания.

— Ach Gott, — изумилась Кристина.

— Зря мы ее отпустили, — лицо матери исказилось от муки. — Надо было спрятать ее на чердаке вместе с братьями. Я не смогла защитить вас обеих.

— Ты ни в чем не виновата, Mutti, — Мария не отрывала воспаленных глаз от Кристины. — Я ведь вернулась. Другим девушкам повезло меньше.

Кристина обвила Марию руками и крепко прижала к себе. Мария тоже обняла сестру, плечи ее содрогались от рыданий. Потом она встала и вытерла лицо рукавом.

— Не могу поверить, что вижу вас всех! — проговорила Кристина, силясь подняться. Руки ее были слабыми, а голова тяжелой. — Даже не знала, найду ли кого-нибудь из вас в живых, — потом, собравшись с духом, взглянула на мать: — А как Vater? Он пишет?

— Отец жив, — мать попыталась улыбнуться. — Пару дней назад мы получили весточку. А теперь ложись. Мы о тебе позаботимся. Хочешь есть или пить? Чего тебе принести?

Кристина заставила себя сесть.

— Я умираю от голода, — призналась она, откидывая одеяло. — Но больше всего мне нужна горячая ванна.

Мария и мутти попытались помочь ей встать, но она отказалась от их помощи.

— В кухне горит огонь?

— Ja, — ответила мутти. — Но тебя лихорадит, смотри, ты вся дрожишь.

Кристина встала и обхватила себя руками.

— Ничего, — проговорила она. — Карл, Генрих, как я рада вас видеть.

Мальчики приблизились к сестре, поспешно обняли и отошли, хмуро глядя на нее. Кристина улыбнулась им, чтобы показать, что все хорошо, и направилась в коридор. Мутти и Мария шли за ней по пятам, готовые поддержать, если она упадет. Братья и бабушка последовали за ними.

Когда Кристина ступила в кухню, ее встретили незабываемые запахи корицы и глазированных имбирных пряников. Какие божественные ароматы! Со слезами на глазах девушка оглядела печь, раковину, буфет, стол. Все выглядело таким знакомым и в то же время необычным, словно до сих пор она навещала это место только в снах или в другой жизни. Она уже и не чаяла снова увидеть этот уютный уголок. Кухня казалась просторнее, чем ей помнилось, в ярких, жизнерадостных цветах. Красные банки для сыпучих продуктов, желтые занавески, синяя плитка пола, скатерть в зеленую клетку — все казалось свежим и влажным, хоть окунай в эти краски кисть и разрисовывай небо. В сравнении с унылым однообразием Дахау даже мамин заношенный, латаный-перелатаный передник казался ослепительно белым.

Мутти держалась около Кристины, пока девушку не усадили за стол, потом закатала рукава и подбросила дров в печь. Ома, Мария, Карл и Генрих вошли гуськом в кухню, расселись на скамьях и не отрывали от Кристины изумленных глаз, словно у нее выросла вторая голова. По их смятенным лицам она заключила, что выглядит хуже, чем отец, когда тот вернулся домой. Стараясь не обращать внимания на эти взгляды, она смотрела, как мать суетится на кухне.

Руки Кристина держала под столом, обхватив левой правое запястье и прижав большой палец к татуировке, защищая выколотый на коже номер, как пациент после операции оберегает свежий шрам. Когда мутти поставила перед ней большую кружку с теплым козьим молоком и медом, Кристина натянула рукава синей кофты на запястья и взяла дымящуюся чашку левой рукой, правую же оставила на коленях.

Закрыв глаза, она вдохнула теплый пар и удивилась тому, что смогла ощутить запах сочной травы, которой питались козы, и цветочной пыльцы, собранной пчелами. Она сделала долгий глоток и немного подержала молоко во рту; оттенки вкуса маслянистого молока и сладкого меда ласкали язык. Нежный напиток успокоил ее саднящее, раздраженное горло.

— Теперь, — сказала мутти, — когда закончится война и твой отец приедет домой, я возьму последнюю банку слив и испеку Pflaumenkuchen, чтобы отпраздновать ваше благополучное возвращение.

Кристина подумала о том, что Исаак не дожил до освобождения совсем чуть-чуть, и почувствовала резкую боль в груди, словно кто-то потревожил незажившую рану. Она отхлебнула еще молока, предупреждая себя, что нельзя давать волю отчаянию. Сейчас нужно сосредоточиться на настоящем. Она находилась на кухне в родительском доме и сидела за столом с мамой, Марией, Карлом, Генрихом и бабушкой. Она была жива.