— А дочь была с ней? — спросила Кристина.
— Сколько ей?
— Двенадцать.
— Ты не найдешь девочку, — проговорила первая женщина. — И ее мать тоже.
Кристина закрыла наполнившиеся слезами глаза, пытаясь отгородиться от звуков людского страдания. Она задыхалась, ей казалось, что она очутилась в гигантском гробу в окружении мертвецов и умирающих. Каждый стук сердца отдавался пульсацией в ее голове, лежавшей на жестком дереве. Она молилась о том, чтобы усталость взяла верх, чтобы сон сморил ее. Через несколько часов Кристине наконец удалось задремать, но она то и дело пробуждалась от полусна, в котором тяжкие кошмары перемежались грезами о доме. Порой девушке чудилось, что она плывет, то проваливаясь в беспамятство, то вновь приходя в сознание, и она не различала, где кончаются сновидения и начинается самый что ни на есть реальный кошмар.
Рассвет обратил ее худшие страхи в действительность. Открыв глаза, Кристина увидела рядом мертвую женщину, лежавшую на боку: череп — кожа да кости, рот открыт, в деснах осталось лишь четыре гнилых зуба.
Похожие на стебельки руки были сложены под головой вместо подушки, голые колени напоминали не в меру разросшиеся узлы тростника. Но вдруг покойница сделала рваный вдох и зашевелилась. Кристина выкарабкалась с нар.
Женщины, хрипло дыша, кашляя, постанывая, медленно выбирались с деревянных коек. Кристина не увидела никого из тех, кто ехал с ней в поезде. Большинство узниц были бриты наголо, у других на голове топорщился короткий неравномерный ежик. Некоторые оказались совсем голыми, только в обуви. Несколько арестанток подошли к Кристине, улыбнулись ей, пожали руку. Остальные прошли мимо: на лицах застыло ужасающее неосмысленное выражение, словно у сумасшедших. По всему огромному зданию тут и там лежали те, кто не мог встать с коек. Рядом с ними сидели подруги или сестры, матери или дочери и с плачем умоляли их не сдаваться, не умирать.
Когда заключенные покинули барак, шедшая позади Кристины женщина придвинулась к ней и заговорила:
— Пока тебе бояться нечего. Но через несколько месяцев будешь такой же доходягой, как мы все. Тогда берегись. Когда СС проводит Selektion[81], на утренней поверке появляется врач и отсеивает слабых и больных. Он ходит вдоль рядов и заносит в книжку номера. Если он запишет твой номер, тебя отправят в печь!
Кристина узнала голос, напророчивший, что ей никогда не увидеть Исаака, и обернулась: низкая, но кряжистая женщина, не такая худая, как другие заключенные, голова и рука подергиваются при ходьбе, глаза красные и злобные.
Арестантки выстроились для поверки. Студеный утренний воздух пробирал насквозь, босые ноги и прохудившиеся башмаки тонули в грязи. Рапортфюрер расхаживал перед рядами туда-сюда и кричал:
— Стоять прямо! Смотреть перед собой! Держать строй!
Пожилая женщина впереди Кристины едва стояла на ногах, ее раскачивало из стороны в сторону, тонкие руки свисали, как тряпичные. Надзиратель выволок ее из строя, поставил на колени, поднес к голове пистолет и спустил курок. Несчастная упала лицом в грязь, подол робы задрался и обнажил белые ягодицы. Кристина вздрогнула и прижала руку ко рту, но остальные арестантки даже не шелохнулись. «Боже мой! — подумала Кристина. — Да они привыкли к этому!»
— Опусти руку! — прошептал кто-то рядом с ней. — Не привлекай к себе внимания!
Говорила женщина с неровными пучками темных волос на голове, огромными карими глазами, потрескавшимися губами и синяком возле виска. Из-за торчащих скул и серой кожи Кристина затруднилась определить ее возраст, но решила, что они ровесницы. Девушка устремила взгляд вперед.
— Я Ханна, — прошептала соседка.
Кристина кивнула, не отрывая глаз от рапортфюрера и конвоиров.
— Я могу выяснить, что случилось с твоими друзьями. Нина Бауэрман, да? И Габриелла?
Кристина снова кивнула, а когда охранники отвернулись, шепнула:
— И Исаак. Исаак Бауэрман.
— Только женщины.
После того как всех пересчитали по головам, заключенных повели на работу — кого куда. Ханна еле заметно махнула новой знакомой рукой и побрела вместе с большой группой узниц. Кристина, дрожа от холода, осталась стоять одна. Она не знала, следует ли ей самостоятельно идти в дом коменданта. К тому же вечером, когда ее вели назад к бараку, было темно, и она плохо представляла себе дорогу. К ней приблизился охранник.
— На работу! — крикнул он и ударил ее по лицу.
Кристина покачнулась. Немного оправившись, она заторопилась в направлении комендантского дома, прижимая руку к правой стороне лица. Слева от нее высокая изгородь из колючей проволоки делила лагерь на две части. По ту сторону располагались бесконечные группы одинаковых деревянных бараков, мужчины-заключенные стояли в строю. Рапортфюрер расхаживал перед шеренгами. Кристина посмотрела на море бледных лиц. Разглядеть среди тысяч узников Исаака было невозможно.
Приближаясь к дому коменданта, Кристина увидела высокие столбы черного дыма, поднимавшиеся откуда-то из глубины лагеря. Грюнштайн стоял на крыльце и курил сигару.
— Guten Morgen, фройляйн, — сказал он.
— Guten Morgen, герр комендант. У вас есть для меня задания на сегодня, герр комендант?
— Пока приготовьте завтрак и займитесь хозяйством.
Девушка положила ладонь на дверную ручку и уже хотела войти, но осмелилась обратиться с просьбой.
— Извините, герр комендант, — дрожащим голосом проговорила Кристина.
— Ja? — эсэсовец обернулся и оперся о перила крыльца. Из угла его рта высовывалась сигара.
— Меня привезли сюда вместе с одним человеком.
Комендант нахмурился, вынул сигару изо рта и стряхнул пепел за край крыльца.
— И ты хочешь, чтобы я узнал, что с ним случилось, — выражение его глаз определить было трудно.
— Простите, герр комендант, я знаю, мне не следовало просить, но…
Он подскочил к узнице и схватил за руку, вонзив пальцы ей в плечо.
— Вот именно. Не следовало! Глупая девчонка! Ты слышала, что я тебе говорил вчера?
— Извините, герр комендант. Это больше не повторится, герр комендант.
Грюнштайн оттолкнул девушку, на висках его пульсировали вены. Потом повернулся, отошел в другой конец крыльца и встал на верхней ступени, как полоумный король, обозревающий свое чудовищное королевство, и только тогда Кристина на дрожащих ногах вошла в дом.
В кухне она сварила кофе, яйцо и нарезала черный хлеб для завтрака, ее желудок при этом урчал от голода. Комендант выпил кофе, съел хлеб, но к яйцу не притронулся. После того как он ушел, Кристина, настороженно глядя в окно, с жадностью съела яйцо. Она чувствовала себя изголодавшимся зверем, алчно пожирающим подвернувшуюся поживу. Из-за страха, что ее разоблачат, вкупе с виной, что она ест в то время, как многие другие голодают, пища казалась Кристине безвкусной. Она беспокоилась, удалось ли Исааку хоть раз перекусить с тех пор, как их привезли сюда.
Помыв посуду, Кристина вышла через заднюю дверь, чтобы осмотреть огород. Он представлял собой широкую полосу неухоженной, заросшей сорняками земли, тянувшейся вдоль забора и занимавшей почти весь задний двор. Девушка обошла весь участок, размышляя, с чего начать. От желтеющих рядов пастернака можно было видеть другую часть лагеря.
В центре высились два кирпичных здания — одно с массивными стенами без окон, второе с громадной красной трубой, откуда вырывались клубы дыма. У первого стояли военные грузовики с включенными двигателями, их выхлопные трубы были соединены с самодельными вентиляционными трубами в стене сооружения. Через коридор, образованный высокими оградами из колючей проволоки, эсэсовцы кожаными плетьми загоняли внутрь длинные колонны людей: стариков, молодых женщин, детей, целые семьи. Между двумя зданиями заключенные на деревянных повозках перемещали бездыханные тела из первого строения во второе, с дымящейся трубой.
Кристина упала на колени и ее вырвало на землю. Еще по прибытии она сразу узнала запах горящей плоти, но даже не представляла, что крематорий служил, умышленно и целенаправленно, задаче массового истребления. Она-то думала, что там сжигали умерших от голода и болезней узников или же тех, кто погиб от пули охранников, как та бедная женщина утром. Но люди, которых загоняли в здания, были в обычной одежде! Их привезли на поезде и сразу отправили на смерть. Спазмы в груди душили Кристину, и она пыталась унять их, склонившись к лебеде и одуванчикам, что вовсю росли между грядок.
