С одной стороны, надо бы помочь матери с уборкой, но с другой — мытье посуды может и подождать, если нужно, хоть до вечера, пока отец не уедет, не отправится опять навстречу опасностям, и им ничего не останется, как вернуться к будничным заботам. Впрочем, Кристина догадывалась, почему мать вскочила. В мире, лишившемся всех основ, одно лишь домашнее хозяйство было подвластно ее воле. Приготовление еды, мытье посуды, окон, стирка белья, чистка полов — все это мама держала в своих руках. Вертелась как белка в колесе, любую работу выполняла безупречно, все доводила до совершенства — только так она могла справиться с непредсказуемостью жизни.

Мутти, плотно сомкнув губы, стояла у раковины и, открыв кран, замачивала тарелки и столовые приборы. Потом она выключила воду и замерла, поникнув головой, положив руку на кран и уставившись в раковину. Постояв так некоторое время, она вернулась к столу и села.

— Не представляю, куда меня отправят, — сказал фатер. — Могут дать небольшой отпуск, но сомневаюсь. Им нужны солдаты. Наверняка я получу приказ заступить на службу немедленно.

— Когда тебе надо идти? — поинтересовался Генрих тусклым голосом.

— Хотелось бы мне просидеть тут с вами весь день, но пора выходить. Нужно успеть на станцию к десяти, чтобы сесть на поезд до Штутгарта, — он встал, поставил кружку в раковину, обернулся и окинул взглядом семью.

Карл всхлипнул и прижал руки к лицу, глядя на папу сквозь расставленные пальцы. Генрих поднялся, с серьезным лицом подошел к отцу и протянул руку.

— Удачи, Vater, — громко произнес он. — Не волнуйся, я обо всем позабочусь.

Отец улыбнулся и пожал Генриху руку. Глаза мамы переполнились слезами, и она обняла Карла. У Кристины к горлу подкатил ком.

— Раз так, тогда я спокоен, — сказал фатер Генриху, — на вас с Карлом можно положиться.

Вдруг Карл пулей выскочил из-за стола и обвил руками талию отца, не желая отпускать его. Наконец мутти встала. Она была бледна и вся трепетала, но голос ее прозвучал строго:

— Ну все, Карл. Отец должен идти. Мы проводим его до станции.

Она положила руки мальчику на плечи, но тот вывернулся, побежал назад к столу и спрятал лицо в ладонях.

— Простите, — проговорил отец, не обращаясь ни к кому в отдельности.

— Тебе не за что извиняться, — возразила мутти. — Ты ни в чем не виноват, — она обняла мужа и долго не отпускала, но Кристина заметила, что мама перестала плакать. Стойкость вернулась к ней, о чем свидетельствовали расправленные плечи и высоко поднятая голова. — Тебе пора. Мы проводим тебя.

— Я останусь и приберу на кухне, — предложила ома. — А то со мной вы не поспеете к поезду.

Первым побуждением Кристины было вызваться помочь бабушке. Она бессознательно искала любой возможности подняться к Исааку, и у нее уже вошло в привычку ждать, когда все уйдут.

«Прости, Исаак, — мысленно обратилась она к нему, — я не знаю, когда снова увижу отца и случится ли это вообще, а потому должна проводить его. Придется тебе подождать с завтраком до моего возвращения».

Мутти сделала из ветхой хлопковой простыни перевязь и повесила ее отцу на плечо. В импровизированную торбу она поместила теплую буханку ржаного хлеба, а рядом поставила банку с козьим молоком, обложив ее полотенцем, двумя парами носков и парой перчаток. Четыре завернутых в газету вареных яйца улеглись поверх буханки.

— Осторожнее с молоком, — предупредила мать. — Не разлей.

— Скоро увидимся, — пообещал фатер бабушке, обнимая ее.

— Береги себя.

Все, кроме омы, вышли в коридор: сначала отец, затем мама, за ней мальчики, Мария и Кристина. Они гуськом спускались по лестнице, как похоронная процессия, не говоря ни слова. Кристина видела впереди пять бледных тонких рук, крепко сжимавших перила.

Кристина уже почти сошла вниз, когда громкий стук во входную дверь заставил ее вздрогнуть. Она дернулась назад и чуть не потеряла равновесие, шаря глазами по красно-синим стеклам двери. С другой стороны на фоне залитого утренним солнцем сада вырисовывались три угольно-черные тени: прутья из кованого железа создавали впечатление, что это силуэты арестантов за решеткой. Кристина остановилась, сердце ее отяжелело и глухо бухнуло о грудную клетку. Группенфюрер и вооруженные солдаты вернулись.

Отец обернулся к провожающим.

— Все быстро назад, — приказал он.

Кристина не чуяла под собой ног, но все же ей удалось развернуться и побежать вверх. Домочадцы затопали вслед за ней. Она остановилась на площадке, а родные сломя голову пронеслись мимо нее в кухню.

— Иди сюда! — велела мутти.

— Я хочу понять, в чем дело, — сказала Кристина.

Ей необходимо было знать, сумеет ли отец спровадить незваных гостей. Воспрепятствовать им не в ее силах.

Но ее сердце не выдержит неопределенности. Она не могла спрятаться на кухне и покорно ждать решения своей участи. Мутти неохотно вышла в коридор, затворяя за собой дверь. Вместе они неподвижно стояли, затаив дыхание, и услышали, как фатер открыл дверь.

— Heil Hitler! — сказал он.

— Heil Hitler! — рявкнул в ответ группенфюрер. — Guten Tag, обер-ефрейтор Бёльц. Мы пришли с обыском…

Остаток фразы потонул в оглушительном стуке в висках Кристины. По расширившимся глазам мутти девушка догадалась, что отец не остановил второе вторжение. И с чего бы ему это делать? Он ведь сам ничего не скрывал и не имел причин полагать, что его семья что-то скрывает. Мутти наказала всем не упоминать при нем о первом обыске, чтобы не обременять отца, — зачем ему лишний повод для беспокойства. Она опасалась, что муж станет без нужды сердиться и расстраиваться. Надо было предупредить папу об Исааке, с отчаянием подумала Кристина. Знай он об этом, может, и не пустил бы варваров в дом, авось, и сумел бы их выпроводить.

Но теперь уже поздно. Фатер пригласил солдат войти и повел их по лестнице в свое жилище. Нельзя его винить. Он-то был уверен, что это пустая формальность и, если он станет сотрудничать с представителями власти, они удалятся. Откуда ему знать, что он, возможно, подписывает смертный приговор своей дочери. Шаги беды громко топали по ступеням, и Кристина закрыла уши руками.

— В чем дело? — увидев это, осведомилась мутти. Она отняла руки Кристины от ушей. — Успокойся, не надо бояться. Отец здесь, и скрывать нам нечего.

На площадке появился фатер, а за ним группенфюрер и вооруженные солдаты. Один из них нес отцовскую винтовку.

— Эти люди пришли с обыском, — объяснил фатер. — Из лагеря сбежал заключенный.

Глубоко в груди Кристина ощущала, как истерический ужас разрушает хрупкий щит вокруг ее сердца и его кусочки разлетаются во всех направлениях, как от взрыва, оставляя зияющие дыры в ее легких и желудке.

— Vater! — воскликнула она слишком громко, пытаясь выровнять дыхание. — Они уже были у нас! И ничего не нашли!

— Тихо, Кристина! — темные глаза отца смотрели жестко, на висках вздувались жилы.

— Мы не будем обыскивать весь дом, обер-ефрейтор Бёльц, — заявил группенфюрер, — только чердак.

От лица Кристины отлила кровь. Она поперхнулась и вслепую потянулась к рукам матери.

— Пожалуйста, герр группенфюрер, — отец дал эсэсовцам дорогу, отступив в сторону, и хмуро уставился на Кристину. — Нам нечего скрывать.

Девушка принуждала себя стоять ровно и смотреть вперед. Коридор у нее перед глазами стал заваливаться набок.

— Мы обыскали каждый дом и амбар в городе, но ничего не обнаружили, — сказал группенфюрер, пронзая взглядом Кристину. — В прошлый раз ваша дочь очень уж нервничала. И когда мы узнали, что ваша жена и дочь работали в доме беглеца…

Мутти побелела и резко повернула голову к Кристине. Вся дрожа, она подошла ближе и положила руку на плечо дочери. Мать поняла, кого они ищут, и это меняло все. Живот у Кристины свело судорогой, а горло перехватило, словно ей внезапно перекрыли доступ воздуха.