— Что там? — вопросил он. И, не дожидаясь ответа, знаком велел солдату открыть опускную дверь.
— Чердак, — проговорила мутти.
В глазах у Кристины потемнело. Она больно прикусила внутреннюю сторону щеки, стараясь унять приступ накатившегося ужаса, угрожавший свалить ее с ног, и не сомневалась, что эсэсовцы заметили, как она покачнулась. Мозг девушки бешено работал: чем, чем отвлечь их?
Солдат открыл чердачный люк, опустил лестницу и залез наверх, хватаясь за перекладины одной рукой, потому что другая все еще стискивала автомат. Группенфюрер приказал мутти и Кристине следовать за ним. Кристина не знала, достанет ли у нее силы подняться наверх.
Единственный отвлекающий маневр, который пришел ей в голову, — сказать, что она боится привидений. Но группенфюрер, осклабившись, предложил даме липкую руку, и ей пришлось вскарабкаться наверх, двумя руками перебирая перекладины. Как только она оказалась наверху, в отверстии люка рядом с ней вырос группенфюрер, словно полуразложившийся упырь, поднимающийся из могилы. Если садануть его хорошенько ногой по голове, пронеслось в мыслях Кристины, он кубарем свалится вниз и разобьет черепушку. Она не успела привести задуманное в действие — офицер забрался на чердак и встал рядом, касаясь своим предплечьем ее руки.
— Зачем здесь солома? — спросил он, тыча пальцем.
— Это для цыплят, — объяснила мутти.
Группенфюрер снова задел Кристину и вместе с солдатом стал обходить чердак, распахивая ящики и заглядывая на полки комода. Он провел рукой по стеллажу, приставленному к потайной двери, поднял глаза к стропилам и пыльным балкам. Из опасения, что эсэсовцы заметят, каким ужасом исказилось ее лицо, девушка старалась смотреть в пол. Наконец, удостоверившись, что ничего противозаконного здесь нет, группенфюрер направился к люку. Кристине пришлось отступить в сторону, когда он стремительно прошел мимо нее. Офицер велел солдату спускаться первым, а сам пропустил женщин вперед.
— Дайте нам знать, если заметите что-нибудь подозрительное, фрау Бёльц, — порекомендовал он, когда они спустились на первый этаж. — Это для вашей же безопасности.
— Ja, герр группенфюрер, — кивнула мутти. — Danke.
Перед уходом офицер приказал солдатам заскочить в кладовую и прихватить две буханки ржаного хлеба из потайного ящика в старом комоде. Когда подчиненные вернулись, страж закона с удовлетворенной улыбкой сунул добычу под мышку, как будто только что купил хлеб в булочной и имел на него полное право. Солдаты протопали на улицу, а он все еще стоял на крыльце, со значением глядя на Кристину.
— Сообщать о любых подозрениях — ваш долг, не забывайте об этом, — сказал он. — Утаивать от властей какие-либо опасения — преступление против германского государства, — затем он обратился к мутти! — Вы ведь не желаете, чтобы грязный еврей явился сюда и обесчестил ваших дочерей, не так ли?
— Nein, герр группенфюрер, — ответила мутти.
— У меня есть полномочия назначить награду за поимку еврея. Они могут пробраться куда угодно, совсем как крысы. Вы и не заметите, как они вас облапошат.
— Danke, герр группенфюрер, — сказала мутти. — Видит бог, мы нуждаемся в деньгах.
— Heil Hitler! — эсэсовец вскинул руку и наконец удалился.
Мутти затворила дверь и привалилась к ней.
— Как ты? — осведомилась она у Кристины. — На тебе лица нет, и дрожишь как осиновый лист.
— Со мной все хорошо, — ответила дочь, но ее ноги готовы были подогнуться. — Я ужасно перепугалась.
— Я тоже. Но нам нечего скрывать. А ты разве знакома с этим офицером?
— Я столкнулась с ним на улице в тот день, когда узнала, что Исаака увозят.
— Будь осторожна. Эсэсовцам все дозволено.
— Знаю. Потому я так и нервничала.
Кристина не выносила вранья, но могла ли она признаться, что подвергла всех домочадцев опасности? С тех пор как началась война, мутти из кожи вон лезла, чтобы уберечь семью. Как могла Кристина рассказать, что в одиночку приняла скоропалительное решение, угрожающее свести на нет все заботы матери, которая проявляла такую самоотверженность? Однако, по трезвом размышлении, что еще ей оставалось? Бросить Исаака умирать?
Мутти поцеловала дочь в лоб и сильными руками помассировала ей плечи. Зубы Кристины стучали — организм оправлялся от потрясения, и девушка слабела и плакала на груди у матери. Мягкая кожа материнской щеки и слабый, но знакомый запах яичной лапши и молочного мыла действовали на Кристину, как хорошее успокоительное.
До конца дня они вместе укладывали одежду в шкафы, застилали постели — уничтожали все следы вторжения. Кристина чувствовала себя как выжатый лимон, словно неделями не спала. Сознавать, что жизнь родных теперь находится в ее руках, было невыносимо. Исаака она увидела лишь после того, как все в доме уснули.
Когда девушка открыла потайную дверь, Исаак сидел прислонившись к стене, на лице его играли свет и тень от пламени свечи, а в пальцах он крутил камушек, который Кристина принесла ему раньше из сада.
— Слышал, что тут было? — спросила она, садясь рядом.
— Ja, — ответил он. — Как ты это вынесла?
— В конце концов я непременно успокоюсь. Перестану трястись. Наверно. Когда-нибудь через год.
— Я услышал крики и звук передвигаемой мебели и понял, что дела наши плохи. Бросился на пол и старался даже не моргать. Видимо, даже дыхание остановил, потому что чуть было не потерял сознание. Закрыл глаза и стал молиться. Отвратительно, что я навлекаю на вашу семью опасность.
— Это не ты. Это я, — Кристина прислонилась к его плечу. — Но я думала об этом весь день, с тех пор как убрались эсэсовцы, и поняла, что иначе нельзя. Я должна была спасти тебя. Поступить по-другому я не могла. Я люблю тебя. Грош нам цена, если мы не готовы пойти на смерть ради спасения других людей, тем более — наших любимых.
— Не все так отважны, как ты. Большинством движет страх. Мне надо уходить.
— Я тоже об этом думала, — она оперлась на колени и повернулась к нему лицом. — Меня терзает мысль, какому риску я подвергаю родных. А тебе нужно бежать из Германии. Уйдем ночью, идти будем только под покровом темноты. Покинем эту истерзанную войной страну.
— Я тебя с собой не возьму.
— Еще как возьмешь, — голос ее был тверд. — Пойдем вместе. Я уже ввязалась в рискованное дело и все для себя решила. Не пытайся меня отговаривать, это бесполезно. Я соберу необходимые вещи, возьму для тебя теплую одежду из отцовского шкафа, немного еды. В старых учебниках Карла и Генриха есть карты, и мы определимся, какое направление выбрать. Если держаться ближе к лесу…
— Погоди, не торопись. Все это надо хорошенько обмозговать. Нам нужен четкий план, иначе ничего не выйдет.
— Так я ведь об этом и говорю — составить план. Но тянуть нельзя.
— Не знаю. Надо все взвесить. Мы не можем просто сорваться с места под влиянием порыва.
— Конечно. Так вот, план такой: ты продумаешь подробности, а я пока начну собирать вещи.
Исаак, слабо улыбаясь, покачал головой.
— Я люблю тебя, — сказала Кристина. — Gute Nacht![67] — она поцеловала его долгим и крепким поцелуем и спустилась с чердака.
Когда в четыре тридцать утра сирена воздушной тревоги завела свой визгливый гулкий вой, Кристина решила, что ей это снится. В ее грезах они с Исааком собирали в залитом солнцем саду неправдоподобно крупные сливы. Стоял теплый день, пчелы лениво жужжали, садились на белые эдельвейсы и розовые люпины, росшие на кромке поляны. Жужжание становилось все громче и громче, странным образом меняло тон — высокий, низкий и снова высокий, пока не превратилось в ревущий гул сирены.
«Нам надо спрятаться!» — кричала Кристина во сне Исааку. Но он ее не слышал, продолжал улыбаться и срывать сливы.
Затем его лицо исчезло, солнечный сад рассеялся, и вместо него возникла темная стена ее комнаты. Девушка увидела знакомый луч лунного света, проникающего с краев наклеенной на окно для затемнения бумаги, но не сразу поняла, что звук сирены слышит наяву. Когда же она наконец осознала это, жуткий страх сдавил ей грудь. Стояла глубокая ночь, Кристина лежала в постели, сирена предупреждала о бомбардировке, а Исаак был заперт на чердаке. У нее не хватит времени подняться наверх и выпустить его. Ей нужно помочь братьям. Кроме того, куда ему идти?
