А Кристина и Генрих, потные от натуги, скользя в грязи, носились за машущей крыльями птицей, упорно не желавшей быть пойманной. Им помогала девушка «трудоспособного возраста», и троим молодым людям понадобилось больше часа, чтобы прижать упрямого петуха к стене амбара. Генрих бросился на землю и придавил кочета одной ногой. Петух кудахтал, хлопал крыльями и увертывался, как будто почуял жар кипящего котла. Наконец Генрих поднялся. Брюки мальчика были перепачканы в грязи и курином помете. В одной его руке вниз головой раскачивался петух. Кристина сжала пальцами чешуйчатые ноги, перевернула сопротивлявшуюся птицу, обхватила ее руками, прижав крылья к туловищу, и стала убаюкивать воркованием и бормотанием, при этом бдительно наблюдая, как бы пленник не вырвался.
Наконец петух прекратил биться и дергать ногами. Он примирился с тем, что девушка спокойно, но крепко держит его, глаза с красным ободком мигали, выражая покорность. Когда брат с сестрой отправились домой, утомленный кочет дремал на руках у Кристины. Берта, веснушчатая девушка из трудового лагеря, как раз закончила смену. Она села на велосипед и поехала рядом с ними. Кристина пыталась завести с ней беседу, но Берта от застенчивости лишь кивала и мотала головой. Вскоре Кристина бросила эти попытки, и дальше они шли в тишине, нарушаемой лишь треском велосипедной цепи и скрипом педалей. На горизонте от земли поднималось тепло, переливающееся марево плыло над полями, как парящие призраки.
На пол пути к городу им встретился фермер Клаузе на телеге, груженной сеном. Слева от них двое мальчишек расхаживали по полям с перекинутыми через плечо мешками. Желая похвастаться путникам своими находками, они подошли к дороге. Когда мальчики стали доставать из мешков гильзы, шрапнель и куски обугленного металла, Кристина придержала Генриха за руку, давая знак не отходить от нее.
В это мгновение Кристине почудилось какое-то жужжание. Она озадаченно огляделась вокруг, потому что прохладными осенними вечерами осы или пчелы не летают. Тут она заметила самолет, направлявшийся в их сторону с дальнего конца долины, и внутри у нее все похолодело от чувства незащищенности. Девушка силилась убедить себя, что это немецкий самолет, потому что союзные бомбардировщики никогда не появлялись по одному. Но чем ближе надвигался самолет, тем сильнее колотилось ее сердце. Таких Кристина никогда прежде не видела. Она положила руку на плечо Генриха: надо сказать ему, чтобы бежал. Но куда спрятаться? До города еще далеко. Самолет стал спускаться ниже и ниже и вдруг нырнул прямо к ним. Кристина схватила Генриха за плечи — петух, хлопая крыльями ей в лицо, вырвался из рук — и толкнула брата в сточную канаву у дороги.
— Берегись! — она бросилась следом и прикрыла мальчика своим телом.
Рев мотора и пулеметная очередь наполнили воздух. Пули просвистели над головой, с глухими звуками, напоминавшими выстрелы из игрушечного пистолета, вспарывая травянистую обочину поля и дорогу. Самолет прорычал над их головами, и струя горячего воздуха взлохматила Кристине волосы и задрала юбку, швырнула ей в лицо землю и траву. Затем рокот мотора стал удаляться все дальше и дальше, пока не превратился в еле различимый сердитый гул. Кристина запрокинула голову проверить, нет ли других самолетов, но небо было таким же чистым, как несколько мгновений назад. Она с трудом встала на колени и принялась ощупывать брата — плечи, спину, руки, ноги. Тот не двигался.
— Генрих! — в ужасе заголосила она.
Генрих застонал и с усилием приподнялся на локтях. Щека его была измазана сырой землей.
— Я цел, — проговорил он и стал щупать туловище и конечности, как будто желал в этом убедиться. Мальчик попробовал встать, но вдруг застыл и побледнел, остолбенев от того, что увидел позади Кристины. Она обернулась и приложила руку к губам. Они с Генрихом стояли на коленях в канаве, уставившись на дорогу, где разыгралась картина чудовищного кровопролития.
Берта лежала на боку, велосипед так и остался между ее ног, колеса крутились, одна рука была вытянута вперед и вывернута, ручейки крови текли из виска и щеки. Два мальчика распростерлись лицами вниз, мешки с трофеями валялись у их ног, расползающиеся бордовые лужи впитывались в землю между ними. Чуть дальше на дороге лошадь фермера Клаузе хрипела и силилась встать, ее передняя нога была неестественно вывернута, телега завалилась на сторону. Сам Клаузе скорчился на дороге, раскрыв рот, словно тщился предупредить об опасности, залитые кровью руки все еще сжимали поводья.
Кристина помогла Генриху подняться на ноги, и они выбрались из канавы. Со стороны города к ним уже бежали солдаты и мирные жители. Кристина обняла брата за плечи и провела его по середине дороги, между телом девочки слева и двумя телами мальчиков справа. Лошадь прекратила попытки встать и лежала на боку в луже крови, закатив глаза, жизнь вырывалась из трепещущих ноздрей порывистыми хриплыми вздохами.
Кристине хотелось подойти к лошади, присесть рядом и погладить теплую мускулистую шею, поговорить с ней и успокоить перед смертью. Но надо было уводить Генриха прочь от этого кровавого месива. Они свернули направо, обогнули тело фермера Клаузе и его умирающего коня, и тут Кристина остановилась. В нескольких метрах от них в буром поле лежала в растрепанном ворохе красных и черных перьев половина туловища петуха со свернутой набок головой.
На следующий вечер Кристина и ее мать сидели на полу родительской спальни, набросив на плечи одеяло, и готовились слушать радио Atlantiksender. Генрих и Карл не отходили от мамы ни на шаг. Сейчас они лежали на ее кровати, одетые в несколько слоев одежды, и поглядывали на мутти и Кристину сонными глазами.
Со вчерашнего дня Генрих не произнес ни слова, а нынешним вечером за ужином съел лишь кусочек ржаного хлеба. Когда накануне они вернулись домой, Кристина уверяла, что с ней все хорошо, и весь оставшийся день вела себя как ни в чем не бывало. После того что довелось увидеть, ей бы следовало свернуться клубочком рядом с Генрихом и плакать на руках у матери, пока не заснет. Но Генрих весь день проспал на диване, а она настояла на том, что возьмет на себя хозяйственные заботы: развесит стираное белье, выдернет в огороде последний лук-порей и приготовит обед — чтобы дать матери возможность посидеть рядом со старшим сыном. Девушка поражалась, с чего это у нее кружится голова: похоже, она испытывала эйфорию от одной лишь мысли о том, что они с братом уцелели. Это состояние, однако, вскоре прошло, и тогда Кристина дала волю чувствам и всю ночь рыдала в подушку.
Ранее в тот день гитлерюгенд предупредили о появлении тейффлегеров[56] — низко летающих вражеских самолетов, которые стреляют в мирных граждан. «Чтобы вас не подстрелили, — говорилось в инструкции, — нужно спрятаться и ни в коем случае не пытаться бежать». Кристине хотелось крикнуть юноше, принесшему листовку: «Что же вы молчали вчера? Может быть, четыре человека остались бы в живых. А я не взяла бы с собой младшего брата, и его глаза не превратились бы в глаза старика». Она показала инструкцию бабушке, дедушке, Марии и мутти, а потом сожгла ее в печи на кухне.
Теперь они сидели на полу маминой спальни и ждали, когда уснут мальчики. Кристина прошептала матери:
— А фрау Клаузе не даст тебе другого петуха?
— Может, и даст, но я пока не стану спрашивать. Сейчас она оплакивает мужа.
Кристина решила, что братья уснули, подползла к кровати и включила радио. Но Генрих вдруг сказал:
— А я думал, Vater сжег старый приемник.
Пальцы Кристины застыли на рукоятке настройки. Генрих свесился с кровати и смотрел на нее красными и не по возрасту безжизненными глазами. Мутти поднялась и села рядом с сыном, гладя его лоб.
— Он передумал, — объяснила она. — Но это тайна. Ни в коем случае нельзя никому об этом говорить. Тебе уже лучше?
— Вы слушаете вражеские голоса? — спросил Генрих. — Тех, кто вчера в нас стрелял?
