Статью он закончил за десять дней и чувствовал себя полностью вымотанным, но в то же время умиротворенным. Франсуа снова ощутил удовлетворение от выполненной работы и возбуждение от интеллектуальных усилий.

Внутри его что-то медленно изменялось.

На горизонте открывалось окно.

Франсуа должен был признать, что речь идет не о том, чтобы вернуться на свою университетскую кафедру. После испытания, которое он перенес, трудовая медицинская комиссия не была особенно требовательной. С посттравматическим стрессом и серьезным пожизненным ограничением трудоспособности он мог бы легко дождаться пенсионного возраста. Но в первый раз, несмотря на то что эта мысль только слегка затронула его сознание, Франсуа смутно представлял себе, как сможет восстановить свой прежний образ жизни.

Да, они могли бы оставить уединенную жизнь, которая уже начала угнетать их. Матильда вернулась бы в свою галерею, он — к своим студентам и научным исследованиям, так и оставшимся незаконченными… Они оба снова получили бы признание и постарались забыть все, что произошло.

И Людовик исчез бы из их жизни. Навсегда.

Несколько раз он пытался заговорить об этом с Матильдой. Утром, когда Людовик еще не пришел в кухню, вечером, когда они наконец остались наедине… Он должен разорвать этот порочный круг, отделаться от печальных воспоминаний, служивших его единственной пищей для ума. У них двоих еще может быть будущее.

Но всякий раз его решительность успевала зачахнуть, а смелость куда-то улетучивалась. «Завтра, — говорил он себе. — Я поговорю с ней об этом завтра».

Сидя один в своем кабинете, он начал совсем по-другому думать о Камилле. Его недавний разговор с Лоренс не прошел бесследно. Он откопал на этажерке семейный альбом — насколько он знал, единственный, который они взяли с собой в этот дом. Впрочем, они никогда не были особыми поклонниками фотографий, и все воспоминания о детстве дочери помещались в двух или трех альбомах.

Потом он завел привычку перелистывать альбом каждый день, отныне обращая внимание только на счастливые случаи, свидетельством которых и служили эти фотографии. Как если бы его память ограничивалась четко очерченным периодом времени.

Перед его глазами образы, извлеченные из прошлого, снова обретали жизнь.

Камилле три года, она строит замки и копает в песке ямки красной лопаткой. Может быть, это пляж Валь-Андре. Или, скорее всего, Ле Сабль д’Ор, если принять во внимание сосны на заднем плане снимка.

Прошло уже двадцать лет… Никогда бы не подумал.

Камилла учится ездить на велосипеде, на голове у девочки шлем, который ей велик. Глаза у нее покраснели, но на лице ясно читается упорство, даже упрямство. Судя по всему, она запечатлена после жестокого падения. Франсуа представил себе, как она сразу же снова села в седло, чтобы взять реванш. В этом она была вся. Боевая. Строптивая. Всегда готовая бросить вызов трудностям, которые встретятся ей на пути. Он даже вспоминал, что после одного такого падения она сломала себе зуб.

Снова она: два или три года спустя, в их парижской квартире. Одетая в передник, она покрывает холст разноцветными мазками, щека и руки все в краске. Рядом Матильда, которая учит ее правильно держать кисточку.

На тех редких фото, где появлялся он сам, Франсуа выглядел на удивление молодым и худощавым. Тогда он носил бороду и очки, которые теперь считал до ужаса старомодными. А ведь это действительно он… или скорее другой он, его alter ego[17], давно исчезнувший образ, который для него был еще невыносимее, чем тот, что он, несмотря на все усилия, иногда видел в зеркале.

Когда же он перешел эту границу? В какое мгновение стал таким, как сейчас? Или эти перемены в нем совершились незаметно, капля за каплей? Если только все не рухнуло в один момент за десять месяцев до того, в том амфитеатре, где его постиг удар судьбы. Резко, без всякого перехода, будто листья на дереве, которые за одну ночь из зеленых делаются красными, заставляя вас осознать, что лето уступило место осени.

Перед тем как выйти из кабинета, Франсуа старательно убирал альбом на место, опасаясь, как бы Матильда случайно не заявилась в кабинет. Впрочем, однажды вечером он забыл альбом на кресле. Он оставил его открытым на той странице, где Камилле восемь лет. В тот день она получила полный набор волшебника: коробку с двойным дном, шляпу, волшебную палочку, платки и шарики…

Франсуа спросил себя, не было ли это в конечном итоге сделано специально. А может быть, он в глубине души надеялся, что Матильда краем глаза увидит его, войдя в библиотеку. Чтобы подтолкнуть ее. Поторопить.

С тех пор как Людовик поселился у них, они никогда не говорили о Камилле, даже не упоминали ее имени. Так же как они никогда не говорили о той стрельбе.

Между ними установилось томительное молчание.

С тех пор он решил постоянно оставлять альбом на своем рабочем столе, открытым на одной и той же странице.

Однажды в воскресенье, проснувшись раньше Матильды и случайно посмотрев на календарь, приколотый на стене кухни, он заметил, что все субботы марта помечены голубыми крестиками.

Держа в руке стакан апельсинового сока, он спросил себя, что могут обозначать эти пометки. В конце концов эта глупость начала раздражать его, будто зернышко, застрявшее в зубах. Сняв календарь со стены, он отогнул листок, чтобы вернуться к предыдущему месяцу.

Матильда начала царапать крестики начиная с субботы 7 февраля. Что же такого особенного произошло в тот день? Франсуа перебрал в памяти последние недели.

Суббота, 7 февраля… День, когда… день, когда Людовик поселился у них в пристройке. Франсуа с трудом мог этому поверить. Вот уже шесть недель, как этот молодой человек живет у них…

Но еще труднее ему было понять, почему же Матильда так методично считает дни со времени его заселения. И что каждую неделю она будто по-своему празднует этот странный юбилей.

Сколько же времени все это еще продлится? Неужели он вечно будет пленником этой жизни втроем? Каждое утро Франсуа надевал свою маску, притворялся, будто находится в хорошем расположении духа, старательно и убедительно играя роль, которую ему назначили.

Дни следовали один за другим. Сонные и однообразные. До того самого дня в конце марта, когда Матильда вошла в дом.

Устроившись на кушетке в гостиной, Франсуа в последний раз перечитывал свою статью перед тем, как отослать ее издателю. Он был доволен собой. Конечно, можно было бы сделать еще несколько незначительных поправок… но нет… лучше все оставить как есть.

Он точно не знал, что именно заставило его поднять на нее взгляд. Может быть, потому, что она вошла непривычно тихо. А может быть, ее шаги как-то по-другому звучали на керамических плитках пола. Или, может быть, предчувствие…

Лицо Матильды было мертвенно-бледным. Взгляд ее блуждал в пустоте, и Франсуа даже подумал, что она вряд ли заметила его присутствие в комнате.

— Что случилось?

Услышав его, она перестала бесцельно бродить по комнате и потрясла головой. Затем она бросила на него растерянный взгляд.

— Он уезжает, — прошептала она.

Так как его ум еще был занят статьей, Франсуа недоуменно нахмурился:

— Что значит «он уезжает»?

— Людовик… Он уходит. Он покидает нас.

Франсуа положил на низкий столик авторучку и исписанные от руки листы бумаги. Не поверив услышанному, он несколько раз мысленно повторил эту фразу.

«Он уходит. Он покидает нас».

— Это он сам так сказал?

— Я зашла к нему… Он работал… И сказал мне: «Еще два-три дня, и все будет закончено. А потом я оставлю вас в покое. Я уйду».

Единственное, что испытал Франсуа, было чувство освобождения. Казалось, комната начала вращаться вокруг него. Но внутренний голос прошептал ему, что все это не может закончиться так просто.

Лонжер окутала тяжелая тишина.