Мари Петровски была одета в один из своих лучших нарядов.
Она поднималась по лестнице, и подол ее вечернего платья для шабаша парил над ступенями на высоте нескольких дюймов, черный бархат походил на жидкую тьму и будто бы тек в отблесках ламп и фонарей-тыкв, а расшитый серебром корсет был набран из тонких птичьих лап, схвативших друг друга когтями. Остроконечная шляпа сидела небрежно, а от каблуков с каждым шагом разлетались в стороны яркие шипящие искры. Более обворожительно выглядеть уже было просто невозможно.
Будто дива на сцене кафе-шантана, она танцевала на ступенях и, ничуть не смущаясь, пела. И пела она на русском:
Весь дом наполнен нежными слезами,
А я танцую снова в темноте!
Кружатся тени, я жонглирую глазами
И жду кого-то, но приходят вновь не те!
Ты клялся, что вернешься в ноябре,
Я в сердце жгу клеймо, которым метят скот.
И что-то бьет в груди, ломая брешь в ребре.
Я жду тебя, стучится кто-то, но… не тот!
И я смеюсь, как психопат, ломаю зубы,
И чужака я в дом к себе веду!
Погаснет свет, и губ коснутся губы:
Сплав двух сердец в горячечном бреду.
Я жду, когда не те вдруг станут теми!
Когда не тот вдруг станет вновь тобой!
Когда отбросишь ты сомнений тени,
Откроешь дверь и встанешь предо мной.
Так, распевая и танцуя, она поднималась по лестнице. Порой мимо поспешно пробегал кто-то из гостей, недовольно хмурясь и что-то бурча себе под нос, но Мари было все равно — мадам Петровски с головой захлестнуло отличное настроение. «Отличное настроение — и ничего проще», — подумала она.
Мари ничуть не волновалась перед грядущим собранием, все было подготовлено, все выполнено по наивысшему разряду. При этом они с Фёдором при любом из возможных раскладов должны остаться в выигрыше. Это было трудно, но они все-таки отыскали свое место среди враждующих сторон! Мадам Тэтч думает, что Петровски на ее стороне. Мадам Кэндл считает, что — на ее. Но Петровски на стороне лишь друг друга. А еще они любят повеселиться. Мари знала, что сегодня должна победить мадам Кэндл, ведь мадам Тэтч нечем ответить своей «гостеприимной хозяйке» на ее Крестовину Линар…
Раздумывая обо всем этом, Мари поднялась на свой этаж и направилась по коридору. Дверь их с Фёдором комнаты была обклеена старыми афишами, как стена циркового фургона или афишная тумба. С нее во множестве лучезарно усмехались оба Петровски, хвастаясь тем, что нет ничего проще магии.
Мари подмигнула собственному изображению и послала воздушный поцелуй изображению Фёдора. Она уже собиралась повернуть ручку, как дверь вдруг распахнулась и в коридор вышел Виктор Кэндл.
— Мари, — кивнул он пораженной женщине. — Великолепное платье.
Виктор обошел ее и направился к лестнице.
Мари Петровски не нашлась, что ответить, и повернула голову. В центре комнаты стоял Фёдор — он хмурился и выглядел мрачным. И все ее великолепное настроение вдруг мгновенно затянулось ледяной коркой.
— Не забыть оставить окно открытым… Не забыть оставить окно открытым… Не забыть…
Виктор стоял перед зеркалом в своей комнате и надевал галстук. Мистер Эвер Ив делал то же самое.
У Виктора не было праздничного костюма, поэтому он просто почистил свой единственный, зеленый. В голове появилась досадливая мысль: уж мистер Эвер Ив по случаю разоделся бы в пух и прах, будь у него такая возможность.
Внизу, в гостиной, играл граммофон, звук которого был явно усилен колдовством. Виктор хорошо знал эту мрачноватую, но вместе с тем легкомысленно-веселую мелодию из спектакля «Четыре скелета, играющие в кости». И хоть прежде и песня, и сам водевиль ему нравились, сейчас ни одной доброй эмоции, связанной с забавной праздничной комедией о незадачливых покойниках, он не испытывал — музыка лишь отягощала душу и лихорадила мысли, мешая сосредоточиться.
— Я в ловушке в этом доме… — пробормотал Виктор себе под нос, борясь с галстуком, который никак не желал завязываться.
Его взгляд вдруг упал на отражение тетради, лежавшей на прикроватной тумбочке. Да, сейчас он туда много чего записал бы. И тем не менее, как бы ему этого ни хотелось, он понимал, что доверять бумаге отныне нельзя — мистер Эвер Ив может прочесть. И как ему тогда помешать, если он все узнает?
Разумеется, Виктор не желал мириться с тем, что затеяло хитрое злобное существо, которое в нем обитало: времени было немного, но он все же придумал, как не позволить мистеру Иву получить желаемое. План Виктора при скрупулезном разборе выглядел так же плохо и ненадежно, как умирающий в больнице пациент… Никто в здравом уме не поставил бы на него свою жизнь. Помимо того, упомянутый план весь зиял дырами — настолько громадными, что сквозь них едва ли не дуло. По сути, Виктор знал всего две вещи: место и время — и совершенно не знал, что станет делать сразу после того, как прибудет на это самое место.
Виктор был готов к тому, что будет трудно, но наперекосяк все пошло с самого начала: как минимум для претворения плана в жизнь требовалось выбраться в город, но даже это ему не удалось… Мамочка будто предчувствовала, что он так просто не сдастся, и заперла его, как и треклятого Железного Короля. Шансы и до этого казались не слишком хорошими, но теперь…
Учитывая обстоятельства, Виктору не оставалось ничего иного, кроме как попытаться изобрести новый план. Он был еще хуже, чем первый, и самая слабая его часть заключалась в том, что он должен быть выполнен чужими руками… Фред Петровски, вероятно, уже «обрадовал» свою супругу тем, что им предстоит сделать, и вряд ли ей это понравилось. Но выбора у них нет…
Поначалу Виктор полагал, что придется все разъяснять и долго уговаривать, но не пришлось. Оказалось, что, несмотря на свою показную легкомысленность, Фред — весьма серьезный и здравомыслящий человек…
— Один Иероним уже пытался захватить власть у нас на родине, — сказал он, помрачнев. — Победить его удалось лишь ценой большой крови.
Он непроизвольно коснулся золотого овального медальона на шее — в таких обычно носили крошечные фотокарточки тех, о ком не хотят забывать. Такой же Виктор видел и у Мари.
— Вы поможете мне?
— Любой, кто не утратил рассудок, должен тебе помочь.
— Но любому я не могу доверять… — сказал Виктор.
— Почему тогда ты доверяешь мне?
«Потому что вы очень не нравитесь тому, кто сидит внутри меня», — подумал Виктор и с наслаждением ощутил странную ненависть, которую испытывает к Петровски. Не свою ненависть.
— Почему? — Фред повторил свой вопрос.
Виктор тогда не ответил. Он просто поглядел на медальон на шее Фреда — Фред все понял и без слов.
А затем Виктор услышал пение Мари.
— Не подведите, — только и сказал он, после чего направился к двери…
От той встречи у него осталось крошечное зеркальце, на котором виднелись засохшие следы грима и пудры. Сейчас это зеркальце лежало в кармане его пиджака.
Взгляд Виктора опустился по отражению собственной жилетки в зеркале и остановился на карманных часах, подарке Скарлетт. Серебряная цепочка подрагивала и колыхалась.
«И как это мне поможет?» — недоумевал он, вспоминая слова Скарлетт: «Все мои подарки приносят пользу в момент отчаянья, когда ты остаешься один на один с тьмой». Во время памятного разговора с мистером Ивом в комнате тетушки Скарлетт Виктор неожиданно для себя отметил, что Иероним как-то уж слишком неравнодушен к его часам; после Виктор изучил их как следует, но ничего необычного не обнаружил…
