Допев, совершенно счастливый оттого, что у жизни есть такой замечательный он, мистер Грин, лепрекон, повернул ключ и зашел в свою комнату. Едва он закрыл за собой дверь, как сердце его дрогнуло, а в ушах зазвенел погребальный перебор струн кельтской арфы. Дыхание коротышки прервалось, и, схватившись за грудь, он опустился на пол.
Чувствуя, что умирает, мистер Грин дрожащими пальцами сорвал с шеи шелковый галстук и расстегнул ворот рубашки. С превеликим трудом он нащупал нательный крест на цепочке. В глазах потемнело, и лепрекон, будто слепец, стал тереть оберег пальцами, проверяя, на месте ли крестовина, на месте ли охватывающий ее круг, на месте ли выгравированная фигурка святого Патрика. Ведь если да, то как святой допустил то, что случилось?
Раньше, вплоть до сего момента, мистер Грин считал, что раз он не человек, то просто обязан быть на особом счету у святого Патрика, но сейчас, подползая к кровати на четвереньках, с ужасом осознал, как ошибался.
Мистеру Грину не нужно было заглядывать в тайник, чтобы мгновенно понять: его обокрали. Подло! Вероломно! Совершенно низко — пока он ужинал! Как так можно?!
Да, тайник был пуст. Не помогли ни запутывание следов, ни невидимость, ни отвод глаз. Иллюзорный саквояж с иллюзорным золотом по-прежнему стоял в гардеробе, а подлинный…
На кровати лежала какая-то бумажка. Какая-то записка. Мистер Грин в полубессознательном состоянии от горя вытащил из кармана лорнет и начал читать:
«Дорогой мистер Грин!
Рада сообщить, что ваши жалобы на плохое устройство “номера” услышаны, а рекомендации учтены. Все щели заделаны, из них больше не дует — можете убедиться в этом сами. В кровать добавлены еще три перины — вам больше не будет слишком жестко. Помимо этого, вид из окна, который вам казался “безысходно мрачным и совершенно неподходящим для хорошего пищеварения”, изменен. При помощи некоторых заклятий я нарисовала в небе за окном так вами любимую радугу. Можете теперь ею налюбоваться всласть.
Также я прибралась в комнате. Здесь было слишком много мусора. Чтобы не разводить вредных грызунов и прочих паразитов, я взяла на себя смелость выбросить один старый саквояж. Все его содержимое хранится там, куда я сваливаю весь прочий ненужный хлам. Если я совершила ошибку и выбросила что-то из нужных вам вещей, то вы сможете забрать их, но лишь перед отбытием и сдачей ключей. При этом я была бы очень рада, если бы вы не оставляли в жалобной книге никаких записей — зачем тратить драгоценные чернила, верно? От вас хватит и устного выражения ваших положительных впечатлений о пребывании в Крик-Холле и легкой ненавязчивой похвалы в адрес нашей почтенной хозяйки, миссис Корделии Кэндл.
На всякий случай я уточню (ведь порой вы проявляете недюжинную тупость). Только если я увижу вашу поддержку Корделии Кэндл на шабаше, я верну вам ваш хлам. Если нет, можете сидеть на кровати с вашими перинами, наслаждаясь отсутствием сквозняков, и любоваться вашей новой радугой, а потом собрать вещички и убраться прямо на эту чертову радугу. Надеюсь, вы поняли.
И еще. Здесь вам не гостиница, мистер Грин.
Со всем возможным почтением, Мегана Кэндл
P. S. И поменьше трагизма…»
Но мистер Грин не внял совету из постскриптума. Он всплеснул руками и вскочил на ноги, застыв в театральной позе опереточной дивы.
Лепрекон в голос завыл. Затем он рухнул на пол и принялся биться головой о доски, после чего перекочевал к подоконнику, побился головой там и направился к стене. Страдая и плача, мистер Грин побился лбом о дверцу старинного гардероба, схватил записку, скомкал ее и бросился к двери.
Воя, крича и беснуясь, покраснев от ярости и напрочь позабыв о приличиях, он устремился по коридору, как подстреленная куропатка. Выпорхнув на лестницу, лепрекон припустил вниз по ступеням, почти не соприкасаясь с ними ногами. Напоминая бесформенный комок эмоций, коротышка вылетел на первый этаж, после чего выскочил на улицу, под дождь, где плюхнулся в самую глубокую лужу и принялся в бессилии молотить по земле крошечными кулачками.
Эхо от немыслимых переживаний лепрекона еще долго доносилось до двух девушек, мимо которых он только что промчался.
— Что это было? — спросила Кристина, недоуменно вслушиваясь в доносящийся с улицы вой.
— О, это всего лишь Грин. К черту его… — презрительно ответила блондинка в серебристом платье, манерным движением поправив брошь в волосах.
Кристина была в восторге от ее прически — именно так, согласно последней моде, стриглись девушки в Лондоне и в Новом Свете: белые волосы обнимали голову изящными волнами, выдавая некий внутренний бунт и непокорность их обладательницы. Вечно ворчащий дядюшка Джозеф, вероятно, сказал бы, что подобная прическа вызывает лишь ощущение качки, сдобренной морской болезнью. Но что дядюшка Джозеф в этом понимал? Да и зачем вообще нужно его мнение, когда сама Джелия Хоуп дружит с Кристиной! Кто бы мог подумать, что мисс Хоуп обратит на нее внимание! Еще два дня назад Кристина и мечтать о подобном не смела.
Джелия была старше, ей уже исполнилось двадцать три. Она носила восхитительные дорогие платья и приехала вместе с красавцем-братом на кремовой машине-родстере, которой «Драндулет» и в подметки не годился. Джелия выглядела так, как хотела бы выглядеть и сама Кристина, и вела себя совершенно по-взрослому. Но главное — мисс Хоуп занимала в ковене важную должность: она была Девой ковена и правой рукой тетушки Скарлетт. Джелия принимала ключевое участие во всех церемониях и ритуалах, на собраниях общины подчинялась только Верховной ведьме, а прочие члены ковена всячески выказывали ей уважение.
Любая девчонка на месте Кристины была бы просто счастлива общаться с такой, как Джелия, — прежние подружки, Дороти и Эбигейл, в сравнении с мисс Хоуп казались глупыми, провинциальными простушками. «Ты ведь скоро пройдешь инициацию и станешь одной из нас», — сказала Джелия, оправдывая свой интерес к Кристине, и Кристина была склонна ей верить: мама тоже считает, что инициация — это бог весть что, поэтому совсем выжила из ума и пытается всячески выслужиться перед всеми этими гостями. В итоге Кристина пришла к мнению, что, уж если сама Джелия Хоуп обратила не нее внимание, эта инициация все же не совсем бесполезная штука.
И вот они сидят рядышком на подоконнике лестничной площадки, как будто дружат целых сто лет. Общаются, шутят и обсуждают сад за окном.
— Еще не поздно передумать, — сказала Джелия, из-под длинных ресниц глядя на Кристину. — Ведь если что-то пойдет не так, миссис Кэндл будет винить меня.
— Но это ведь не так и опасно, если все сделать правильно, — беспечно ответила Кристина, высматривая что-то в саду. — Ты же сама говорила.
За окном шумел дождь, но здесь его стук казался всего лишь шепотом. Встревоженным, предостерегающим шепотом.
— Да, я говорила, — признала Джелия. — Но еще я говорила, что это наша с тобой тайна. Ты никому ее не выдала?
— За кого ты меня принимаешь? — оскорбилась Кристина. — Между прочим, я две последние ночи туда ходила и делала все, как ты велела. И никто до сих пор ничего не знает.
Джелия поглядела в окно. Уже было темно, и в саду горели фонари. Дождь стучал по камню дорожек и впивался в клумбы. Сидя здесь, в теплом доме, чувствовалось, как там, под открытым небом, холодно.
— Что ж, ты неплохо хранишь тайны, этого не отнять, — признала новая подруга. — Но умение держать язык за зубами не сделает тебя современной ведьмой, милочка. Нет, ну, может, здесь, — она сморщила носик, — в провинции, модные обряды еще не вошли в обиход и все делается в духе твоей бабушки, но в Лондоне все иначе. Ты не сможешь попасть в Клуб стильных ведьм без своего… гхм… пропуска. Ты ведь хочешь быть стильной ведьмой? Или каким-то чучелом из какой-то дыры?
