В дверь постучали.
— Да! — не оборачиваясь, бросил Гур Угон.
— Всё готово, господин ректор, — сказал вошедший письмоводитель. — Ждём только вас.
— Не включали?
— Только тестовый прогон, — улыбнулся письмоводитель. — Мы понимаем, что это для вас значит, господин Гур Угон, первому взглянуть в око Гидрини этого гиганта.
— Хорошо, идёмте.
Не включали они, как же! Быть того не может, чтобы не попробовали! Противно это человеческой природе. Человек любопытен, поэтому стал человеком. Ему интересно всё новое. Даже если это новое опасно, кто-то обязательно полезет пощупать своими руками, а тут — Небесная труба, она даже током ударить не может. Включали, обязательно включали, но морда у письмоводителя бесстрастная, будто он ни при чём. Хорошо, поверим. Он всё равно станет первым. Первым, кто поймёт и сделает выводы. Техники они и есть техники, работники руками, не мыслители.
Письмоводитель предупредительно открыл перед ним двери подъёмника. Гур Угон кивнул, шагая внутрь. Письмоводитель скромно встал в уголке. Ишь, морда не бесстрастная всё же, а загадочная какая! Заглядывали, как есть заглядывали! Ладно, и Тритон с вами.
Подъёмник вынес их на смотровую площадку, под чистое ночное небо. Желтоватое, как в «Записках…» почтенного Рогула. Впрочем, каким ему ещё быть? Небу нет дела, кто и когда на него смотрит, ректор университета с Небесной трубой, или это дикарь-собиратель обратил вверх равнодушный взгляд.
Его встретил помощник, Гаспиа.
— Всё готово, господин Гур Угон.
А глаза-то, глаза-то блестят! Хороший человек Гаспиа, умница, не зря он его приблизил, а ведь не удержался, заглянул! Ох, Тритон… Ладно, ныне не об этом. Можно было обойтись без «Записок…», самому прогнать все тесты, нечего теперь. Нервы он успокаивал!
Кивнув Гаспиа, ректор прошёл к Небесной трубе. Прибор ждал его, включенный, разогретый, еле уловимо пахнущий смазкой. Око Гидрини скромно прикрыто колпачком.
— Хоть ты признайся, — сказал ректор, садясь в кресло наблюдателя, — смотрели ведь?
— Признаюсь, — не стал отпираться помощник.
— В небо смотрели?
— Конечно. Не девиц же в море разглядывать?
— И что там?
— Стена с прожилками, — повёл плечами Гаспиа.
— Стена… — проворчал Гур Угон и снял колпачок. — Это я и так знаю.
Он тронул пульт, пробежался по нему тонкими, нервными пальцами. С пультом он мог работать не глядя, сам его разрабатывал, часами стоял за спинами мастеров, следил за точностью исполнения. Нервы им наверняка вымотал. Клянут его мастера, да и Тритон с ними!
Выбрав перспективный участок небесной сферы, Гур Угон привёл прибор в движение. Тихо запели моторы, зашелестел электро-механический Расчислитель. Вершиной мысли, воплощённой в приборе, были не зеркала и не линзы, не моторы и не приводы. Истинным достижением конструкторов был Расчислитель. Мир вращался вокруг собственной оси, Мир вращался вокруг светила. Само светило колебалось вокруг центра масс их системы, и все эти движения следовало учесть. Так, чтобы Небесная труба всегда была направлена в нужную точку неба. Каждый миг, каждую минуту, всё время работы.
Ректора восхищали приборы, принцип работы которых он понимал не до конца. Расчислитель был из таких. Его придумали умники из академии храмовников, и за это Гур Угон был готов простить существование Культа Великого Тритона. Морочат головы, да! Но собрали и приспособили в работе умнейших и изощрённейших!
Культ богат. Где деньги, там и умные головы. Так устроен мир.
Ректор прильнул к Оку. Не соврал Гаспиа. Вот она, стена с прожилками, окружившая мир со всех сторон. То, что храмовники называют стенкой желудка Великого Тритона, что таковым готово считать большинство. Большинству нет дела, как на самом деле устроен их мир, большинство заботят их мелкие дела и неустройства. Здоровье жён и детей, хозяйство, даже политика, потому что от политики зависит их жизнь. А небо… Что небо? Оно вечно, и пусть его живёт в своей вечности, а наша жизнь коротка.
Гур Угон тронул управляющий диск, и угол зрения сменился. Стена перед глазами сдвинулась влево, размазалась на миг и снова стала чёткой. Такая же стена, те же прожилки, лишь их рисунок изменился. Тихо щёлкнул аппарат светописи.
— Светопись идёт? — не отрываясь от Ока, поинтересовался он у Гаспиа. Просто так поинтересовался. Пусть знают, что ректор бдит.
— Конечно, ректор.
— Хорошо, — ответил Гур Угон, снова приводя прибор в движение.
Стена. Просто стена, всё, как сказал Гаспиа. А что он хотел увидеть? Глаза Великого Тритона, обращённые внутрь желудка. Взгляд, любопытствующий, как поживает пожранный им мир? Странно, кому есть дело, как дела у пищи?
Потекли минуты. Диск, поворот, стена, щелчок. Диск, поворот, стена, щелчок. Диск, поворот, стена, щелчок…
— Тритон!
Ректор отпрянул от Ока. Перед глазами плавали цветные пятна.
— Защитную пластину, Гаспиа! — потребовал он. — Да не мне, олух!
Гаспиа, напуганный его криком, пришёл в себя. Быстро, надо сказать. Он вынул из ящика с инструментами закопчённый стеклянный диск, установил его на приёмный раструб Небесной трубы.
— Посмотри, — приказ ректор, отодвигаясь от Ока. — Что там?
— Свет, господин Гур Угон, — дрожащим голосом ответил помощник. — Что это, господин ректор?
— Хотел бы я знать, — пробормотал Гур Угон. — Хотел бы я знать…
***
— Рассказывайте, ректор, — попросил Нижний.
— Нечего рассказывать, — ответил Гур Угон. — Смотрите сами.
Он подвинул жрецу стопку светописных листов. Жрец взял первый сверху, впился в него взглядом. Интересно, что он хочет там увидеть? Впрочем, вряд ли Нижний проводит ночи в наблюдении за небом. Ему попросту внове видеть стену так близко.
Нижний шелестел листами. Скоро стопись оказалась разделена на две стопки. Одну жрец отодвинул на край стола, вторую изучал пристально.
— Это не может быть ошибка светописи? — спросил он.
— Нет, — ответил ректор. — Мне до сих пор больно смотреть на сильный свет.
Жрец молча кивнул.
Нижний… Что за странное уничижение! Чем ближе к Алтарю, тем ничтожнее имена. Низкий, Нижний, Нижайший, Ничтожный! Нарочитая скромность в одежде. Нижний был одет в простую тёмную хламиду. Простую — на взгляд простеца. Угоны от века торговали тканями, и от жены Гур Угон знал, что скрывается за этой обманчивой бедностью. Он, ректор, далеко не бедный человек, не мог позволить себе одежду из такой ткани. Не хватило бы и на носовой платок! Кого и, главное, зачем они хотят обмануть? Лишь дурачки могут решить, что Храм беден. Дурачки и фанатики, но фанатикам нет нужды доказывать, им довольно просто объявить.
— Это… этот свет можно увидеть без Небесной трубы? — спросил Нижний, откладывая последний лист.
— Нет, — ответил ректор.
— Свернуть исследования? — задумчиво проговорил Нижний. — Засекретить?
— Бессмысленно, — сказал Гур Угон. — Только если запретить Небесные трубы. У Храма хватит на это сил?
— У Храма хватит сил на всё, — жёстко сказал Нижний. — Мы можем запретить, но, — он передёрнул плечами, — мы не проследить за исполнением запрета. Труба слишком проста и дёшева, её можно сделать даже дома.
— Сильную трубу нельзя, — сказал ректор.
— Вы обещаете, что свет не усилится? — поднял на него взгляд Нижний.
— Нет, — удивился Гур Угон. — Как такое можно обещать?
— Вот именно, — сказал жрец. — Надо не запрещать, надо думать, как это трактовать. Когда знание о Свете станет доступно широким массам, у нас должны быть ответы.
— Конечно, — не стал спорить ректор.
— У вас есть дальнослух? — спросил жрец.
— Конечно.
— Я буду говорить с Ничтожнейшим.
Ничтожнейший, вот как его зовут! Гур Угон сделал зарубку в памяти. Храмовники доверяют ему, на людях они используют иные имена. Надо же, Ничтожнейший…
Гур Угон достал ключ, отомкнул потайное отделение стола, выдвинул оттуда дальнослух. Жрец принял наушник, качнул рычаг:
— Узел, три-семнадцать-хвост, — распорядился он. Выслушал ответ, скривился: — Да. У меня есть полномочия!
