Ужин был дивный. Я весь день ничего не ел, кроме круассана в кинотеатре, и теперь мой желудок торжествовал, а тело налилось приятным теплом от вкусной еды, компота и шампанского. Приехала мама с бутылкой вина и подарком. Мама всегда умела дарить что-то по-настоящему нужное. В этот раз это был стильный дополнительный аккумулятор для телефона в виде съемного чехла цвета металлик. Я и вправду давно собирался таким обзавестись, но мама меня опередила. Егорка все это время не появлялся. Я немного забеспокоился, но тут он сам пришел на кухню и робко направился ко мне.

– Я попрошу минутку тишины, – тихонько, но очень торжественно провозгласил он и встал в стойку. Ксюша с Игорем еле слышно хихикнули. Мама гордо смотрела на него. Я вышел из-за стола, встал напротив него и замер в ожидании.

– Дорогой дядя Вадик, – дрожащим голоском начал он, – Я очень хочу поздравить тебя с днем твоего рождения. Ты мой самый лучший друг и всегда им будешь. Я хочу, чтобы ты был самым счастливым дядей на Земле. Потому что ты этого заслуживаешь, – я стоял с широко открытыми глазами, он остановился, мама легонько похлопала его по маленькому плечу, – И я хочу, чтобы, где бы ты ни был, ты всегда помнил обо мне.

Я замер как истукан. Егорка убрал руки из-за спины и протянул мне маленькую коробку. Я молча взял ее.

– Откроешь, когда я уйду, – сказал он и крепко обнял меня. Я прижал его со всей силы, с которой только можно прижать к себе ребенка, не травмировав его. Мы все дружно ему похлопали и продолжили ужин.

В десять вечера Ксюша ушла укладывать Толика спать. Пока они еще малыши, Толик с Ликой спали в одной комнате. У Егорки же, как у серьезного десятилетнего мужика, уже была своя комната. Она была обставлена очень по-взрослому. Он сам так захотел, когда они переезжали в новую квартиру в прошлом году. Стены украшали фотообои с видами Нью-Йорка. Большой письменный стол с компьютером и высокое кресло. На столе царил идеальный порядок: все учебники лежали в ящиках, карандаши стояли в стаканчиках по цветам. Для игрушек же существовал шкаф, которые он доставал во время игр, а после аккуратно складывал обратно. Вот такой вот маленький педантичный мужчина. Ксюша всегда говорила, что это у него от меня. Вообще она часто шутила, что какая-то очередная женщина, которую я разочаровал, забеременела и силой мысли переместила плод в Ксю, так что, по сути, она родила моего сына. Звучало, с одной стороны, немного гадко, но мне эта мысль нравилась. Егорка, и правда, был мне настоящим сыном. С Игорем у них не было таких доверительных отношений, но он и не расстраивался. Да и у него было еще двое детей. Почему бы одним не поделиться?

Я сидел на ковре возле Егоркиной кровати и рассказывал ему, как я провел свой день. Когда я упомянул девушку из лифта, он поднялся на кровати и пристально посмотрел на меня:

– Пообещай мне, что ты подойдешь к ней в понедельник! – очень серьезно сказал он и прошептал: – Может она – твоя женщина. А ты – как всегда.

Я кивнул. Егорка удобно улегся в постели и сразу уснул. Я сказал, что люблю его, поцеловал в макушку и, выключив светильник, вышел, оставив дверь чуть приоткрытой. Он всегда просил так делать, чтобы из прихожей было слышно, как тихо шепчет радио на кухне.

Я вернулся к столу и обсудил с Игорем все оставшиеся вопросы по поездке в штаты. Вылет был через две недели. Мы условились в среду вечером вместе пройтись по магазинам и купить Егору новые зимние ботинки. Ребята еще раз поздравили меня на прощание. Я поцеловал маму, обнял Ксюшу и Игоря, заглянул в детскую и пошел обуваться.

Мама с Ксюшей накинулись на меня:

– Ты что, пьяный за руль собрался? – с негодованием забормотали они, как две курицы-наседки.

Арефьев-старший встал на мою защиту, напомнив им, что я и второй бокал шампанского не допил, а с того момента прошло уже четыре часа. Женщины отпустили меня, наказав написать Ксюше смс, как буду дома.

Я вышел из подъезда. Пакет с подарками помогал держать равновесие во время скользкого пути до машины.

Даже за сорок секунд я успел не хило замерзнуть. Я закинул пакет на заднее сидение, включил печку и осторожно поехал домой.

Через полчаса я уже был дома. Я отправил сообщение Ксю, принял душ, тщательно почистил зубы и загрузил белье в стиральную машину. На работу завтра идти не нужно. Я решил поваляться дома и пересмотреть пару фильмов из своего с каждым месяцем растущего списка, до которого все никак не доходили руки.

Выключив свет, я улегся в свою постель. «Ну вот, Вадик. Никакого дерьма не произошло, а ты боялся! – Ну да, кроме того, что мне тридцать один».

Подумав пару минут об ананасовой брюнетке, я отключился.

Сигнал будильника, который я не додумался с вечера отключить, ударил по левому виску агрессивной звуковой волной. Меня нельзя назвать соней, но утро всегда было и остается для меня самой тяжелой частью суток. В хрупкие предрассветные часы, единственное, на что способен человеческий мозг, это активировать части, ответственные за раздражительность и жалость к себе. Если возможно когда-либо чувствовать себя большим говном, так это в пробке или после тяжелого наркоза. Хотя и эти моменты иногда можно чем-то скрасить: подглядыванием за привлекательной особой, сосредоточенно подкрашивающейся в соседней машине, или счастливыми глазами на взволнованном лице близкого человека, сидящего на краю твоей больничной койки.

Я вспомнил, как сломал оба запястья, когда мне было восемь. Тогда у меня и моего лучшего друга Вовки появилось новое любимое занятие: прыгать с раскаченной до предела качели и соревноваться, кто дальше допрыгнет. Я, само собой, всегда побеждал. Самый мой дальний прыжок, на котором наша практика в сем «виде спорта» навсегда прекратилась, обернулся мне двумя открытыми переломами, парочкой операций и кучей дружеских пожеланий одноклассников, зафиксированных на гипсе. После падения я ненадолго потерял сознание. Открыв глаза, я увидел лицо Вовки, попытался пошевелить рукой и истошно заорал на весь двор. Наша семья тогда жила на первом этаже и Ксюша, болтавшая с подругой на кухне, молниеносно среагировала на отчаянный крик своего младшего братца, который невозможно было ни с чем спутать: травмировался в детстве я часто, так что ор у меня был персональный и давно отработанный.

Не помню, как мы добрались до больницы, не помню подготовку к наркозу. Все, что я помню, это глаза отца. Первое, что я увидел, придя в себя: два встревоженных голубых глаза. Папа преподавал в университете психологию и антропологию. Когда Ксюша позвонила на кафедру, у него как раз шла пара со студентами выпускного курса. Серьезная лекция перед тяжелыми государственными экзаменами. Отец был самым ответственным человеком из тех, кого я знал. Но забота о его студентах не шла ни в какое сравнение с его перманентной заботой о его семье. Узнав о том, что сын в очередной раз попал в беду, он, не раздумывая, собрал все материалы в чемоданчик и помчался в больницу.

Когда его не стало, у меня будто почва из-под ног ушла. Я осознал, что теперь я абсолютно одинок. Во всей вселенной. Мне было девятнадцать. Да, у меня были мама, Ксю, друзья. Но уход отца открыл для меня простую истину: мы приходим в этот мир и уходим из него одинаково: совсем одни. Но пока был жив отец, я всегда знал, что у моего маленького королевства есть сильная и надежная армия, которая никому не позволит его разрушить. А теперь у ворот никто не стоял.

Я жил с этим страшным ощущением тотального одиночества и уязвимости до той минуты, пока я первый раз не увидел Егорку. Его рождение вернуло мне ощущение земной тверди под ногами. И не потому, что малыш стал тем, кто защитит меня. Теперь я стал той самой маленькой армией для его царства. И я был готов на все, чтобы оно крепко стояло, процветало, и было основательно защищено со всех сторон самыми сильными солдатами и самыми прочными стенами. Это мой долг, дело моей жизни, мое предназначение.