Я пописал. Помыл руки, сполоснул ледяной водой лицо и пару раз шлепнул себя по щекам. Лицо в зеркале было бледным, но живым. Я вернулся за свой стол и продолжил следовать за голосом, игнорируя остывающую картошку.

Через какое-то время она вдруг исчезла со сцены. Я как-то пропустил этот момент.

Катя принесла музыкантам по стакану Лонг-Айленда. Они продолжали играть, изредка делая большие глотки. Я снова задремал с открытыми глазами.

Очнулся я только тогда, когда чья-то рука вдруг промелькнула возле моего лица. Я повернулся и столкнулся с ней глазами. В этом свете они уже были не янтарные, а, скорее, какие-то каштановые. Они смеялись изнутри и пристально смотрели в мои глаза. Она жевала мою картошку, иногда облизывая губы, все также продолжая смотреть мне в глаза. Я тоже взял картошку, чтобы поддержать наш безмолвный диалог. Там мы все и съели, не отводя друг от друга глаз. Она сделала глоток моего кирша, промокнула губы салфеткой и почесала нос указательным пальцем левой руки.

– Как тебя зовут?

– Вадим.

– А поехали к тебе, Вадим.

Я расплатился по счету и помог ей надеть ее серую, мохнатую шубу. Она быстро поймала машину и уже через двадцать минут мы были в моей постели.

– У тебя есть футболка для меня? – спросила она.

Это была первая фраза после «а поехали к тебе, Вадим». Все это время мы и словом не обмолвились.

В такси она взяла меня за руку.

В лифте очень крепко обняла, отпустила и отвернулась.

Потом, дома, она сняла верхнюю одежду, нашла ванную и помыла руки. Потом подошла ко мне и поцеловала.

– Есть. Сейчас принесу, – сказал я.

Она остановила меня, вцепившись в руку.

– Не сейчас. Сейчас она нам не нужна.

Она лежала рядом абсолютно голая на этих дурацких шелковых простынях. Подарок Ксюши.

Я провел рукой по ее щеке. Она прикрыла глаза и вскользь поцеловала мою руку. Волосы у нее совсем растрепались. Как будто сотни серебристых протуберанцев[9] на солнечном круге маленькой, аккуратной головки. Она придвинулась ко мне. Поцеловала меня в кадык и уткнулась лицом мне в грудь.

Сердце у меня билось спокойно и тихо. Не потому, что мне было все равно. Совсем наоборот. Все было так, как должно было быть.

– Почему я?

– Ты ведь сам знаешь, – ровным тоном сказала она.

– Не знаю, – сказал я.

– Потому что я была нужна тебе.

Я не мог этого отрицать. Да и зачем спрашивать. В нас не было ничего от Оксаны. Сейчас в нас были только мы.

– Расскажешь? – спросила она, – я люблю слушать. Попробуй, правда. Я знаю, что и так хорошо. Но ты попробуй, если хочешь. Это хорошая идея.

Я прижал ее к себе, чуть приподнял и бросил на спину. Она изогнулась. Продолжая пристально смотреть мне в глаза, она притянула меня к себе за шею и укусила за губу. Я вошел в нее и начал рассказывать.

Я рассказал ей все. С самого начала. С того самого момента, как я встретил Окола у себя во дворе. Про предчувствие. Про девушку из фруктового отдела. Рассказал все до мельчайших подробностей. Без слов.

Я задыхался. К тому моменту, как я начал описывать подарок Егора, ее бедра напряглись и стиснули мою спину. Она закричала и задрожала всем телом. Мы будто бы прошли сквозь матрац и вернулись обратно через временную петлю. Мы замерли. Ей было тяжело, я лежал на ней всем своим весом, сжимая пальцами простыню под ее спиной. Она бережно держала мою голову в руках. Мои немые слезы стекали с ее груди по ребрам мне на руки. Она редко и глубоко дышала. Она плакала.

Первый раз за неделю я проснулся трезвым, в собственной постели. Пару секунд я не помнил прошедшую ночь, но картины и звуки медленно возвращались яркими, пульсирующими вспышками.

В постели я был один. Я потер лицо и медленно встал с кровати. Где-то в другой части квартиры негромко слышалась музыка. На кухне была она. Источником мелодии был ее телефон. Она стояла у окна. На ней была моя черная футболка с логотипом, которую я покупал на концерте роллингов в Амстердаме несколько лет назад.

Она будто почувствовала мое присутствие и медленно повернулась. Волосы у нее были немного влажными. Видимо, она приняла душ, пока я спал. В руках у нее была большая кружка. Кухню заполнял аромат кофе.

– Налить тебе? – по-домашнему спросила она, – я много сварила.

Я кивнул и сел на стул возле стола. «Такая маленькая», – подумал я.

Нельзя было точно определить, сколько ей лет. От восемнадцати до тридцати. Восемнадцать в улыбке, плавных движениях, голосе. Тридцать в глазах.

Она поставила кружку с кофе возле меня и села напротив, подперев подбородок правой рукой, и с интересом смотрела на меня, будто изучала.

Мне было очень уютно с ней. Как будто я знал ее тысячу лет. Добрый, теплый друг.

– Слышал? – спросила она, кивнув в сторону телефона, из которого все еще лилась музыка.

Я отрицательно покачал головой.

– Это Юхан Тании[10], – сказала она, – очень крутая. Просто космос.

– Ты интереснее, – сказал я и посмотрел на нее с вызовом.

Она усмехнулась.

– Что ж, – сказала она, – приму это за комплимент.

Она поставила кружку в раковину и, стоя спиной ко мне сделала несколько плавных движений, вроде растяжки. Мышцы на ее упругих бедрах слегка напряглись. Из-под футболки выглядывали смешные, будто детские трусики, голубые, с маленькими жирафиками.

У меня защемило сердце. Я был настолько преисполнен настоящей, неподдельной любовью к этому созданию, что на секунду мне показалось, что это чувство меня убьет. Серьезно. Это была любовь. Простая, живая и честная. Пусть может и на одну ночь, но она была крепче и искреннее чьего-нибудь двадцатилетнего брака.

Она танцевала, не поворачиваясь. Я был уверен, что глаза ее закрыты. Руки ее порхали в воздухе. Казалось, моя кухня превратилась в мистический сад с летящими на теплом, спокойном ветру, лепестками сакуры.

Певица в динамике очень чувственно пела без слов. Я был уверен, что она африканка, почти видел где-то в глубине сознания ее пухлые, четко очерченные губы.

Песня закончилась. Она потянулась и повернулась ко мне. Посмотрев мне прямо в глаза, она медленно подошла ко мне и опустилась на колени. Я запустил пальцы в ее волнистые, мягкие волосы, закрыл глаза и весь мир исчез для меня.

Когда все было кончено, она поднялась, нежно прикоснулась к моей щеке и поцеловала в лоб. Очень тепло поцеловала, по-матерински.

– Мне пора собираться, – сказала она и вышла из кухни.

Я не мог пошевелиться. Казалось, что мое тело больше мне не принадлежит. Сердце с трудом входило в прежний, обычный ритм.

Я просидел так еще минуту, выдохнул и поднялся со стула. Голова слегка кружилась.

Я направился в спальню и обнаружил там ее. На ней все еще была лишь моя футболка. Она держала в руках коробочку с егоркиным подарком и заворожено смотрела на ее содержимое. В глазах ее стояли слезы. Заметив, что я вошел, она аккуратно закрыла коробочку и поставила ее на место, на прикроватную тумбочку. Там же лежали паспорта и билеты. Она, еле касаясь, провела рукой по гладкой, светлой поверхности тумбы. Ее пальцы остановились на документах. Она подняла глаза и вопросительно на меня посмотрела, будто спрашивая разрешения. Я кивнул. Она села на кровать и начала разглядывать билеты. Когда в ее руки попал билет Егора, она замерла и вновь подняла на меня взгляд.

– Сын? – тихонько спросила она. Голос ее был слегка охрипшим.

– Племянник.

Она не дышала.

– Давно?

Я покачал головой.

– Меньше недели.

Она закусила губу и прикрыла глаза. Я вдруг почувствовал, что хочу прикоснуться к ней прямо сейчас, во что бы то ни стало. Я резко бросился к ней, подхватил на руки и осторожно положил на кровать. Двумя пальцами правой руки я аккуратно стянул с нее «жирафиков». Она так и осталась в моей футболке с логотипом The Rolling Stones. Я был сверху. Мы двигались в такт и смотрели друг другу в глаза. Не моргая. Еще ни одной женщине я не смотрел во время секса в глаза. С ней же это было легко и превозносило ощущения просто на небывалую высоту. Я понял, что она сейчас закричит, и прикрыл ее рот ладонью. Она выгнулась, впилась зубами в мою руку, закатила глаза, даже немного жутковато, и задрожала.