Нож еще слегка уменьшился, но Игорь не оставлял его. И когда в двадцатый раз он скользнул взглядом по рукоятке, которая только что была совершенно гладкой, то нисколько не удивился, а очень обрадовался тому, что увидел на ней не то штамп, не то клеймо.

– Вот! Я же говорил!

Игорь распрямился и повернулся к ней.

Но ее рядом уже не было. Он стоял один в пустой гостиной.

Невероятная тоска охватила его. Он завертелся на месте, пытаясь понять, куда она могла деться. А гостиная между тем вдруг повела себя странно. С каждой секундой в ней становилось все меньше мебели, стены вытягивались, помещение сужалось, обои из красных становились какими-то коричневыми.

Вправо и влево от Игоря вытянулся длинный коридор, и оба конца его терялись из виду.

Игорь почувствовал, что неизвестная сила запрокинула его назад так, что он должен был бы или удариться спиной об оконную раму, или вылететь вместе со стеклом наружу.

Вокруг становилось все темнее. И теснее.

Он открыл глаза и несколько секунд таращился в потолок.

Потом вздрогнул всем телом. Заерзал и, наконец, сел на кровати, несмотря на тяжесть не проснувшегося еще тела.

Еще не исчезло то чувство тоски, еще слишком живыми оставались образы исчезающей мебели и стен, меняющих цвет. А в самом сердце еще сохранялся след той мягкости, которым одарила его встреча с прекрасной голубоглазой женщиной, которой он обязался помочь.

Однако сознание стремительно пробуждалось, сбрасывало сонное оцепенение, поглощало информацию о времени и пространстве и о положении в них тела. Чувства, пережитые Игорем в красной и бежевой гостиных, вытеснялись, от них оставался только легкий осадок грусти и одиночества.

Игорь продолжал сидеть на кровати, воображая, будто его мозг имеет диалоговое окно со шкалой загрузки. Той, которая то застывает на месте, то медленно ползет вперед, то делает большие рывки, чтобы потом надолго застыть на отметке в 99 %.

Уходили из памяти подробности драки с толстомордым и усачом. Растворялись всевозможные изящные вещицы, расставленные в обеих гостиных, теперь Игорь бы не смог точно описать ни одной из них. И, наконец, лицо – ее лицо – тоже стало стираться. Трудно было поверить в это, ведь так долго и с таким упоением он его разглядывал. А сейчас Игорь бы не смог толком и описать его, если бы пришлось.

Все исчезало, меркло. Заменялось многообразием мира пробуждения.

– О, проснулись, ваше высочество! – раздался голос Нины.

Она стояла в халате, с чашкой кофе в руки, притом явно уже не с первой – ее взгляд светился жаждой деятельности.

– Я что, долго спал? – спросил Игорь, все еще не завершив загрузку до конца.

– Да больше десяти часов храпеть изволили! – задорно отвечала супруга. – Чего тебя так свалило-то? Вроде выспавшийся вчера встал, нет?

– Да… Выспавшийся…

Протерев глаза, он поспешил встать, покачиваясь на ногах, отвыкших за десять часов сна от нагрузки. Что бы там ни снилось, настала пора начинать первый промежуток за день, благо длиться ему только до ванной комнаты.

Шаря руками, Игорь брал и натягивал на себя одежду. Что там надо было нынче совершить? Конечно, кроме как торчать до восьми вечера в крошечной каморке, где пахнет кофе вперемешку с гниющими чердачными перекрытиями? Так, расходники должны к полудню привезти, надо принять. Выполненные задания от копирайтера проверить. По страницам в сетях пора бы пройтись, уже давно не обновлялись, надо новых…

Клеймо! Клеймо на ноже!

Двух шагов не добравшись до ванной, Игорь покачнулся, запнулся, больно оперся всем своим весом на подогнувшийся внутрь большой палец ноги.

На рукоятке ножа было какое-то клеймо, какой-то знак, который должен был стать зацепкой, первой уликой в поисках негодяя, который преследовал…

– Да что с тобой? – спросила Нина, хмуря давно не крашеные брови. – Нехорошо, что ли?

Помотав головой, Игорь поспешил скрыться в ванной.

Первый шок от всплывшего в памяти ножа и никак не желавшего всплывать клейма прошел. Но никуда не делось огорчение от того, что в самый ответственный момент – изучения важной улики – сон так резко оборвался. На самом, как говорится, интересном месте…

Да и грусть, сохранявшаяся внутри с самого момента пробуждения, тоже никуда не делась.

– Слушайте, а сколько этому сараю лет? – спросил Игорь, глядя на местами потемневшие и сильно щербатые, но, несмотря ни на что, казавшиеся вечными кирпичи, из которых был сложен бывший фабричный корпус.

Про «сарай» было, конечно, для красного словца. Возвышаясь над соседними пристройками метров на двадцать, прямоугольное здание с покатой крышей выглядело величественно, на расстоянии немного походило на католический собор. Вблизи, правда, сразу же бросались в глаза признаки, уничтожавшие всякую историчность. Во-первых, куча граффити по стенам. И, во-вторых, тот факт, что изнутри громадное здание было поделено на четыре этажа, и это разделение очень некрасиво виднелось через большие окна, где-то – еще деревянные, где-то – уже пластиковые. Игорю это очень не нравилось, будто взяли добротный бабушкин свитер ручной вязки, наполовину вывернули его наизнанку и выставили все внутренние петельки и торчащие нитки наружу.

– Ты что, описание на сайте не читал? – противно засмеялся Дэн. – Как там было? Третий Штамповочный Завод имени десятилетия Великого Октября, открыт в 1927 году…

Он продолжил издавать свое странное дерганое хихиканье, которое производил при любом удобном случае. Делать это совсем без повода Дэну было, как правило, неловко, но, как только возможность возникала, он будто пытался отсмеять какой-то лимит. А может, и насмеяться впрок.

– Да чего ты гундосишь? – Стоявший рядом здоровяк Зорин брезгливо поморщился. – Вон он, твой штамповочный, через дорогу.

Он указал на группу зданий, по простоте и прямолинейности своей похожих на гигантские кубики, разложенные довольно аккуратным ребенком: три вытянутых параллелепипеда, два высоких цилиндра и россыпь небольших, собственно, кубов. Кажется, это называлось «конструктивизм», так строили до того, как пришла эпоха якобы типа античных колонн и якобы барочной лепнины, увенчанных серпами и молотами.

– А это – еще старая фабрика, – продолжал Зорин, обращаясь уже к Игорю, – которую потом национализировали. Лет ей… не помню, наверное, с 1900-х стоит. Может, с самого конца XIX века.

– С XIX… – повторил под нос Игорь. – Понятно…

– А что? – тут же спросил Дэн в поисках новой возможности похихикать. – Это важно, да?

– Нет, – ответил Игорь, – совершенно неважно.

Конечно, он соврал, но не обсуждать же мысли, не покидавшие его уже полдня, с Дэном. А с Зориным? Можно было бы, если бы они оба встретились лет десять назад и хорошенько так подпили, как раз, чтоб поговорить по душам. Сейчас же – нет. Ни возрастом, ни крепостью дружбы они с Зориным до таких специфических разговоров не дотягивали.

Поэтому, что бы ни привиделось Игорю этой ночью, какие бы необыкновенные чувства он ни испытал, обдумывать и анализировать их ему приходилось только лишь самому.

Что же было анализировать?

Сон. Невероятно натуральный, затягивающий, захватывающий. Но он оставался сном. Кто сказал, что никому больше такого не снилось? Да и не случилось с Игорем такой уж сильной привязанности к этому ночному видению. Уж не настолько, чтобы не есть, не пить и не думать ни о чем другом. Напротив, после того, как Игорь вышел из ванной, умывшийся и взбодрившийся, потекли своим чередом промежутки с передышками, и ничто от них не отвлекало.

Однако всякий раз, когда в памяти хоть на мгновение появлялась красная и кремовая гостиные, или нож, застрявший в лакированной поверхности столика, или голубые глаза, Игорь испытывал легкую грусть. Не было никакой одержимости, реальный мир не казался ему теперь отвратительным или ненастоящим по сравнению с тем, который он видел во сне.