— Ты смотришь, как я сплю.

— Ты красивее меня. Я пускаю слюни. И мои кудри повсюду разлетаются.

Он смеет, и, в доказательство своих слов, я выдергиваю из-под него свои волосы. Мне правда стоит начать заплетать их перед сном. Я расчесываю из пальцами, Аид пристально за мной наблюдает.

— Ты это имела в виду? — спрашивает он.

— Что я имела в виду?

— Когда сказала мне, что…

— Что люблю тебя?

— Да.

— Зачем еще мне это говорить?

— Я подумал, может, это случайные слова, из тех, что вырываются с горяча. Смертные много чего говорят, на самом деле не имея это в виду.

Я вздыхаю.

— Немного обидно. Нам нужно поработать над твоей проблемой с доверием. Разве я когда-нибудь давала тебе повод усомниться во мне?

— Нет, но…

— Тогда не надо этого. Просто доверься мне.

Он сглатывает.

— Я доверяю тебе, — сказал он. — Но не доверяю…

— Чему?

— Миру, наверное, — он опускает глаза. — Ты говоришь, что есть много хорошего. Но хорошему свойственно быть нереальным. Для меня.

Трудно злиться на кого-то, когда он так говорит.

— Я — реальна, — говорю я ему. — И я действительно тебя люблю. Думаю, по-настоящему я влюбилась в тебя, когда ты подготовил для меня Рождество. Я так сильно хотела поцеловать тебя в тот день, так много раз. Думала, что ты замечательный. Я не могла поверить, что кто-то пойдет ради меня на такое.

— Я бы сделал для тебя гораздо больше, — он делает паузу. — Трудно сказать. Но, конечно, я полюбил тебя во время Солнцестояния. Я так сильно за тебя боялся, и ты… ты, кажется, тоже за меня боялась. Если я еще не знал, насколько ты добра, то тогда я с лихвой это прочувствовал. Я осмелился поверить, что, возможно, ты не ненавидишь меня. А потом, на Рождество, когда ты выглядела такой счастливой, я подумал, что, может быть, мне есть что тебе предложить. Что моя привязанность не абсолютно односторонняя и безнадежная.

По мне разливается странное тепло, я словно вижу перед собой его видение меня. Мне хочется в трепетать от счастья, полного восторга и головокружения от ощущения, что он любит меня, что он, кажется, любил меня с самого начала.

Но меня удерживает нотка грусти в его голосе, суровое напоминание о том, что он считал себя недостойным любви, думал, что я ненавижу его.

— Я никогда не ненавидела тебя, — говорю я. — Даже в самом начале. Я была зла, что оказалась тут в ловушке, но, как только поняла, что ты сделал это, дабы защитить меня… я была сильно сбита с толку. А потом, когда я начала понимать, почему… — я приподнимаюсь, чтобы обхватить его лицо, смахивая серебристые слезы. — Ты хороший, милый и чудесный, я почти боюсь делить тебя с кем-либо еще, потому что мне кажется невозможным, что никто другой не видел твое сердце таким, какое оно есть. Мне не верится, что ты мой, что хочешь меня, потому что у тебя должна быть возможность иметь кого угодно.

— Никто, кроме тебя, никогда не хотел меня.

— Тогда весь мир — идиоты.

— Согласен, — он целует меня. — Я хочу тебе кое-что рассказать. Хочу рассказать тебе все.

— Так сделай это.

— Не могу, — говорит он, — есть секреты, которые я не могу раскрыть, как бы сильно мне этого ни хотелось. Но я хочу, чтобы ты знала, что я поделился бы всем, если бы мог, и все, чем я могу поделиться, принадлежит тебе. Честно. До тех пор, пока ты хочешь меня, я твой.

— А что, если я хочу тебя навечно? До конца моей короткой, смертной жизни?

— Тогда ты будешь обладать мной, пока твое сердце не перестанет биться.

Вес его слов увеличивается, когда, я знаю, он не может лгать, когда он имеет в виду каждое сказанное им слово.

И все же в этом признании сокрыта и другая мысль, болезненный выбор, реальность того, что это не может длиться вечно, что я должна вернуться, а ему разрешено ступать на смертную землю лишь два раза в год

Но я запираю этот страх, это беспокойство, в долгий ящик. Это не требует сиюминутного решения.

Сейчас он здесь, и я тоже.

На следующий день, когда Аид все еще патрулирует, к дверям подходит Ирма. Она радостно улыбается мне.

— Итак, мне сказали, ты хочешь научиться драться?

— Тебе? — выпаливаю я, не успев остановиться.

Она ощетинивается.

— Что, думаешь, раз я бесенок, то не умею драться?

— Я этого не говорила.

Она проносится мимо меня.

— Я никогда раньше не обучала смертных, — говорит она. — Это обещает быть интересным.

«Интересным» — не то слова, которое я использовала бы. Тренировки с Ирмой еще более утомительные, чем занятия танцами. Большую часть часа она гоняет меня, в полном изнеможении, по оружейной, проверяя мою скорость, силу и выносливость.

Они не произвели на нее большого впечатления.

— Смертные так слабы, — заключает она. — Полагаю, у тебя неплохие рефлексы, но, уверена, что хочешь этого?

Я киваю со своей растекшейся на полу лужи.

— Не могу просто сидеть здесь день за днем, и ничего не делать, пока он там.

— Он был там каждый день в течении многих лет, — говорит Ирма. — Что изменилось?

— Ну, он был ранен и…

— И что?

— Он был ранен и…

— Погоди. Расскажи мне эту историю.

И я пересказываю почти в точности то, что произошло. Глаза Ирмы вспыхивают, как раз в тот момент, когда открываются двери. Она вылетает в коридор и почти душит его при входе.

— Ты почти умер и не подумал позвать меня?

— Эм… прости?

— О чем ты думал?

— О том, что ты не сможешь помочь и что моя мать запретит кому-либо приходить?

— Гермес нейтрален, дурак! Я бы нашла способ! Честное слово! Ты в буквальном смысле скорее умрешь, чем попросишь помощи?

— Мне помогли, — говорит он, улыбаясь мне.

Ирма бегает взглядом между нами двумя, и наши лица озаряет взаимная улыбка.