— Это… это не… — он останавливается и снова пробует несколько раз, и я понимаю, что он подыскивает слова, которые не будут ложью.

Это не имеет значения.

Но это так.

Это не твое дело.

Но, может, как раз-таки, наоборот.

Мне не нужна твоя помощь.

Но, может быть, она ему нужна.

— Я не должен тебе ничего рассказывать, — говорит он. Это факт. Половина указаний. Никакой лжи.

Он хочет, чтобы я отступила?

— Хорошо, — говорю я ему. — Ты не обязан говорить, если не хочешь.

Он кивает, опустив глаза.

— Но ты можешь, если хочешь. Я никому не расскажу. Обещаю, — я наклоняюсь вперед и целую его в щеку. — Знаю, обещание смертной немногого стоит, но, тем не менее, оно у тебя есть.

Я начинаю вставать с кровати, но его рука хватает меня за запястье прежде, чем я успеваю уйти.

— Твое обещание стоит гораздо больше, чем ничего, — говорит он каким-то хриплым шепотом.

Я поворачиваюсь к нему лицом и обнаруживаю, что мои пальцы скользят в его. Я сажусь рядом, так близко, как только осмеливаюсь. Его глаза широко раскрыты в каком-то странном замешательстве, которое только возрастает, когда я начинаю гладить его по волосам.

— Не понимаю тебя, — говорю я ему. — Я не претендую на то, что знаю, что творится в твоей голове. Но я всегда буду здесь, если ты захочешь мне рассказать. По крайней мере, ближайшие несколько месяцев, — и дольше, если захочешь. Если ты когда-нибудь придешь ко мне, я буду рядом. — И я тебя не боюсь.

Его щеки напрягаются, и мгновение мне кажется, будто его рука дрожит в моей.

— Почему нет?

Я улыбаюсь.

— Ты не так страшен, как заставляешь других думать.

Я думаю, ты просто печальный, одинокий мальчик, в котором есть тьма, которой он не может поделиться.

Но ты можешь поделиться ею со мной.

Я снова целую его в щеку, мои губы скользят в опасной близости от его губ, и прежде, чем я успеваю отстраниться, Атд обхватывает мое лицо руками. Он растопыривает пальцы, поглаживая изгибы моих черт, будто впервые прикасается к плоти. Он сглатывает, его взгляд устремляется в мои глаза.

— Я… я хочу рассказать тебе, — произносит он прерывистым голосом, — я хочу… хочу рассказать тебе все. Но не могу, не могу, не…

Его голос пропадает, и он тонет в рыданиях, не знаю, куда забрели его мысли, но точно знаю, что не оставлю его там одного, поэтому я притягиваю его к своей груди, удерживая. Он сопротивляется, лишь мгновение, а после полностью растворяется в объятии, и я откидываю его на подушки, крепко прижимая к себе.

— Все хорошо, — шепчу я. — Я держу тебя, все хорошо.

Интересно, говорил ли кто-нибудь раньше ему эти слова?

Мы, смертные, и вправду такие лжецы.

Мы засыпаем на его огромной кровати, занимающей крошечную часть пространства, свернувшись калачиком и переплетя конечности. Никогда в жизни я ни с кем не была так близка. Мы с Либби и раньше делили кровать. Ее локти, казалось, множились и впивались мне в ребра или глаза. Это был неприятный опыт.

Но сейчас все иначе. Его горячее дыхание в моих волосах кажется мягким и теплым, а прикосновения — нежными, когда его пальцы плывут по моей спине. Я наполовину погружаюсь в него, наши тела точно плавятся, и меня смущает это чувство желания погрузиться глубже, сильнее. Больше.

Я чувствую, что меня тянет к нему, словно нити моей души, или из чего она сделала, расходятся и цепляются за него, и я не уверена, что хочу этого, и в то же время уверена, что хочу его больше, чем когда-либо чего-либо хотела, даже больше, чем хотела свою мать, больше, чем желала, чтобы и она меня хотела. В его объятиях возникает странное чувство, будто, останься мы здесь вместе, уродство всего, что находится за пределами комнаты, нас не коснется.

Чувство, гораздо более ужасающее, чем он когда-либо испытывал.

Я вырываюсь из его объятий, слишком зависимая от биения его сердца, чтобы отдыхать, и, в конце концов, снова проваливаюсь в сон.

Когда я просыпаюсь, бра горят ярче, а часы показывают «утро». Аид спит рядом со мной, все еще. Я, не задумываясь, убираю прядь волос с его лица.

Не хочу быть здесь, когда он проснется, не хочу, чтобы он вспоминал, что я стала свидетельницей его уязвимости.

Что бы ни было написано на моем лице, я стыжусь этого. Знаю, что не я причинила ему боль, и все же чувствую себя вторгшейся в его прошлое, будто сорвала повязку с его ран и тыкала в них. Уход кажется лучшим способом сказать, что я сожалею.

Я крадусь по коридору, мои ноги тут же несутся в тронный зал. Мало что осталось от битвы прошлой ночью, за исключением нескольких куч костей, ожидающих, когда Аид оживит их, и его золотого меча, отполированного и уложенного рядом с троном. Я подхожу к нему, протягиваю руку, чтобы коснуться лезвия. Он гудит на моей коже, но не обжигает.

— Знаешь, мы, фэйри, не можем касаться небесной стали, не испытывая сильной боли, — раздался голос сзади.

Я поворачиваюсь. Арес сидит у огня, положив на колени собственный клинок. Он тщательно полирует его бархатной тряпкой, лаская края с нежностью любовника.

— Один взмах этого меча, и у меня на всю жизнь останутся шрамы.

Я думаю о ранах на спине Аида и прикусываю губу.

Арес встает, сжимая свой меч.

— Интересно, насколько сильны твои чары? Аид никогда не был хорош в очаровывании других. Они все время соскальзывали. Сомневаюсь, что чары продолжали бы работать, пока он без сознания. Так вот как тебе удается ускользать от него? На что это похоже — прийти в себя и осознать, где ты находишься, что он с тобой сделал?

Мои слова застывают внутри.

— Ответь мне, смертная!

— Я не знаю, что сказать.

Он улыбается, делая шаг вперед.

— Ты боишься?

Да. Конечно, боюсь. Я в ужасе. Неважно, что я могу солгать, я не могу придумать ничего такого, что заставит его оставить меня в покое. Я почти уверена, что он не убьет меня, но есть сотня еще худших вещей, которые он может сделать, а у меня нет защиты. Метка Аида стерлась. Я не одела свое ожерелье. Я совершенно беззащитна.

— Я должна вернуться к своему…

Он хватает меня за руку и толкает к трону. Я падаю на трон, меч лязгает по полу. Он возвышается надо мной, тень, созданная фэйри. Его голубые глаза мерцают, резко и неестественно, как холодное пламя.