Он ничего не говорит.

— Почему ты позволил мне подслушать?

— Лишь то, что ты живешь в Подземном мире, не значит, что тебя нужно держать в неведении, — он не смотрит на меня, когда говорит, вместо этого уставившись на черный лак на своих ногтях.

— Эта женщина, — начинаю я, — она твоя тетя?

— Что? Нет, — он вздрагивает.

— Ты назвал ее Тетушкой Эм.

— Эметрия, — поправляет он. — Она… друг семьи. Или была им. Наверное. Она… она несколько раз брала меня в мир смертных, когда я был ребенком. Ей нравилось водить меня в тот старомодный кинотеатр. Однажды мы смотрели там фильм. Волшебник страны Оз. Отсюда и прозвище Тетушка Эм.

Не похоже, что он использовал это имя как приятное воспоминание. Скорее, насмешка. Но поскольку он не может лгать, я должна верить, что причина именно в этом.

Кажется странным представлять его ребенком, и я снова удивляюсь его возрасту. Он ходил туда ребенком и нпзывал кинотеар «старомодным», значит это было не ново. И полагаю, сужает его возрастной диапозон до менее чем столетия.

— Что между вами двумя произошло?

Аид открывает рот, но снова его закрывает.

— Прости, это личный вопрос…

— Нет. То есть, да, но не это причина, по которой я не могу ответить. Все определенно сложно.

— Ох, хорошо. У меня есть полгода здесь, чтобы попытаться заставить тебя открыться.

Мелькает призрак улыбки.

— Не уверен, что это займет так много времени.

— Что?

— С тобой легко разговаривать. Когда ты хочешь, чтобы я с тобой говорил. Уверен, ты многое сможешь сделать за полгода.

Я хмурюсь.

— Ты не… ты не под проклятием случайно?

Он пристально на меня смотрит.

— Почему ты так думаешь?

— Не знаю. Мне просто кажется, что должна быть какая-то веская причина, почему иы продолжаешь приводить сюда молодых женщин, и я подумала, может, есть какое-то проклятие, от которого они могли бы тебя освободить.

— Кто-то перечитал «Красавицу и чудовище» в детстве.

— Это приятная сказка.

— Да? Как думаешь, почему так?

— Думаю, идея того, что можно спасти кого-то, просто любя его, довольно романтична.

— Ты так не считаешь?

— В реальной жизни любовь редко настольео преобладает, и настоящие монстры не меняются только потому, что их кто-то любит. Красавице повезло, потому что ее зверь на самом деле не был монстром.

Аид клонит голову в мою сторону, взгляд напряжен мыслями.

— Как же тогда выглядят монстры?

— Как и все остальные, — я смотрю в другую точку. — Я перефразирываю оригинальный текст. Папа любил — любит — сказки. Мне они тоже нравятся, и я понимаю, почему другим эта нравится особенно. Приятно верить, что ты можешь спасти кого-то, просто оставаясь самим собой. Не нужно быть сильным или умным или сражаться в бою. Просто нужно быть рядом с тем человеком.

На мгновение он замолкает.

— Не могла бы ты… — он останавливается, качая головой. — На мне нет проклятия, — объясняет он.

— Тогда те женщины…

— Это сложно.

— Пожалуйста, — прошу я его, — просто… просто скажи мне. Ты причинял им боль?

Он вздыхает, и я могу сказать, что он рпзочарован тем, что я вообще спросила.

— Нет, — говорит он. — Вовсе нет. Но это все, что я могу тебе сказать, и я прошу тебя никому больше не рассказывать.

— Хорошо.

— Спасибо.

Он делает долгую, тяжелую паузу, вырпжение его лица жесткое, как железо. Интересно, собирается ли он вообще заговорить, или молчание следует нарушить мне.

— Я не проклят, — повторяет он, — но быть Аидом сопряжено с определенными условиями. У меня много власти, гораздо больше, чем у большинства членов Верховного Двора, но цена этого такова, что я могу ступать на смертную землю только два раза в год. Самайн — один из них.

— И… и до того времени, ты застрял здесь, внизу?

— Да.

— Один?

— Ну, с этими парнями, конечно.

Псы на дюйм продвигаются вперед и жмутся тремя мордами к его лицу.

— Ты выбрал это?

— Что?

— Ты сказал, это титул… он наследуется? Как это работает?

— Предыдущий лорд или леди может отметить кого-то своим преемником, — он оттягивает левый рукав. Под кожей вырисовывается маленькая черная метка — увенчанный короной череп, окруженный перьями. — Она отмечает меня как нынешнего правящего лорда. Обычно выбирают своих детей. Она достается старшему, если никого не выберут. Другой способ получить власть — убить предыдущего правителя.

Холод пробирает меня до костей.

— И… и как ты…?

— Предыдущий Аид был моим отцом, — говорит он. — Но мужчина, занимающий сейчас место Ареса, является его старшим сыном.

— Тогда, он выбрал тебя, или…?

— Я убил своего отца?

— Да.

Он внимательно смотрит на меня.

— Что ты об этом думаешь?

Все, что я знаю, — это то, что я хочу думать. И, мне кажется, я знаю, что он хочет от меня услышать. Он хочет, чтобы я увидела то, чего не видят другие, посмотрела за пределы домыслов и слухов.

— Я… думаю, если ты это сделал, у тебя должна была быть причина. Хотя я не понимаю, почему ты не можешь мне сказать, в чем эта причина.

Аид выдыхает, на его лице промелькает вспышка облегчения. Она исчезает в считанные секунды, и он не встречается со мной взглядом.

— Я убил его, потому что он, вероятно, уже умирал, и Эметрия сказала мне сделать это.

— Она… она, что? — моя голова закружилась. — Почему ты…

— Было время, когда я сделал бы для нее все, что угодно.

— Что… что произошло?

— Эметрия добрее, чем многие члены Верховного Двора, и все же она одна из них. Интриганка, которая использует людей в своих целях.

— А ты?

Он резко поворачивается ко мне.

— Ты не один из них?

— Надеюсь, что нет, — говорит он, — но дай мне столетие, тогда и посмотрим. Как там говорил Ницше? «Либо ты умираешь героем, либо живешь до тех пор, пока не станешь злодеем».

— Это Бэтмен, — говорю я ему. — Хотя Ницше говорил нечто подобное, — я так думаю. Не уверена, это звучит так, как мог бы сказать Ницше, судя по тому, что мой отец несколько раз цитировал его.

Аид не смеется, его взгляд приковал к бесконечной точке на лестнице. Каждый мускул в нем, кажется, накалился до предела.

— Это прекрасная цитата, и она вполне применима к нам. Самые старшие, как правило, самые жестокие.

— Тогда ты, должно быть, молод.

— Звучит почти как комплимент.

— Почти.

Он откидывается на ступеньки. По его лицо пробегает мимолетное подобие улыбки.

— А ты… ты сожалеешь о том, что Эметрия заставила тебя сделать? — спрашиваю я. — Жалеешь, что пришел сюда?

— Может, это было и к лучшему, но не всегда. Я скучаю по миру смертных. Он грязный и громкий, но даже для земли лжецов, он странно реален, — говорит он как человек, проведший там много времени, и в его глазах светится искренность. Он не может лгать, но преуменьшает, насколько ему нравится тот мир.

— Подожди, — говорю я, — ты сказал, что можешь посещать мир смертных только два раза в год, но после Самайна ты пошел к моему отцу…

— Да.

— Но… разве это не твои два раза?

— Да.

Приходит странное осознание. В моем животе бурлит нечто странное между паникой и благодарностью.

— Ты потратил свой единственный оставшийся день, сделав это для меня?

— Ну, а что еще мне оставалось делать?

— Спасибо.

Аид отмахивается.

— Это пустяк.

— Это не пустяк, — настаиваю я, — си спасибо тебе.

Затем, не задумываясь, я наклоняюсь и целую его в щеку. Его кожа теплая под моими губами, и мои губы покалывает, когда я отстраняюсь. Я стараюсь не касаться его.

Глаза Аида расширяются. Он выглядит более шокированным, чем когда я дала ему пощечину. Он зависает так с минуту, словно животное, попавшее в силки, и я резко встаю.

— Пойдем прогуляемся в саду, — говорю я.

— Что? Зачем?

— Ты расстроен, а сад спокойный и красивый и может помочь тебе унять это чувство.