— Не шевелись, — повторил он так же строго, как и в первый раз. — Я не обижу.

Мне бы хотелось других гарантий, всё-таки "не обижу" — это довольно расплывчатая формулировка, но спорить и уточнять под сумасшедшим взглядом горящих красным светом глаз, я не решилась.

От размеренных и глубоких влажных выдохов по коже побежали мурашки, под ребрами зародилась дрожь и растеклась колючими волнами по телу, заставляя нервно вздрагивать от каждого нового хриплого вздоха, волнующего тело непонятным предчувствием.

Он не касался меня ни пальцами, ни губами, ни даже случайно не дотрагивался телом, так и продолжая нависать сверху, но щекочущее дыхание на лице и шее ощущалось так остро, словно он и правда невесомо касался или … ласкал? Кожу жгло даже через ткань рубашки, особенно там, где болел и чесался его укус.

— Можно? — Не дожидаясь ответа, Никита подцепил верхнюю пуговицу на вороте, потом вторую и третью. Оттянул хлопковую ткань и замер, рассматривая творение зубов своих. — Ты только не пугайся, ладно? Мне сказали, что нужно так сделать, чтобы меньше болело и быстрее зажило.

Слишком часто мне сегодня говорили не пугаться и, совершенно, кстати, бестолку. Я все равно боялась. А ещё — чувствовала себя совершенно сбитой с толку, когда поняла, что именно собрался сделать Никита.

Руки машинально взлетели вверх, ладони легли на выпуклые мышцы плеч и попытались оттолкнуть сильное тело, но голова Никиты уже опустилась к моей шее и горячие губы мягко прикоснулись к пульсирующей ране.

— Ааах… - протяжно застонала я и Никита окаменел, но не сдвинулся ни на миллиметр, и губ тоже не убрал.

Я тоже замерла и только нарастающая дрожь в теле выдавала внутреннее напряжение. Я ждала боли, была готова к ней, но после первой кусачей вспышки неприятные ощущения почти исчезли.

Губы шевельнулись, потревожив воспаленную плоть и язык мягко очертил края ранки, заставляя меня издать звук, похожий на жалобное мяуканье, но, если бы меня сейчас спросили — больно ли мне, я бы затруднилась с однозначным ответом.

Да, это было больно, но боль не играла главную роль. Она была приглушена таким невыносимо приятным ощущением, которое оказалось очень трудно описать, но если попробовать, то я бы сравнила это с расчёсыванием комариного укуса, когда чешешь покрасневшую кожу и не понимаешь, от чего на глазах выступают слезы — от боли или от облегчения.

Язык продолжал медленно двигаться, рисовать мокрые дорожки, мягко очерчивать контур и упруго толкаться, массируя поврежденную кожу и заставляя меня беспокойно ёрзать и постанывать от необычных ощущений. Внутренняя вибрация достигла того предела, после которого было уже невозможно скрыть её и я буквально задрожала, не понимая, как справиться с этим безумием. Ничего подобного я раньше не чувствовала и не имела представления, что это и почему кожа настолько чувствительна. Я настолько остро ощущала прикосновения, словно и не язык это был вовсе, а оголенный провод, через который по телу пропускали слабый ток.

— Ну как, легче?

Я с трудом распахнула свинцовые веки и невероятным усилием воли сфокусировала взгляд на лице Никиты. Он немного хмурился, но даже за сведенными бровями и чрезмерной, показной строгостью я чувствовала его беспокойство. Он волнуется? Сочувствует? Диссонанс между его видом и моей уверенностью в его чувствах ввел в секундный ступор. Я не могла понять, откуда я знаю то, что он испытывает, но я это знала!

Никита не торопился освобождать меня от веса своего тела, поэтому мне пришлось самой его отодвигать и это тоже добавило новых ощущений. Тысячи раз я держала Никиту за руку, сотни раз дотрагивалась до его плеч, спины и груди, но именно сейчас каждое касание вызывало слабое покалывание в кончиках пальцев и мне казалось, что от кожи Никиты к моим ладоням тянутся невидимые, связывающие нас, нити. Помимо покалывания я чувствовала незнакомую вибрацию внутри тела Никиты, словно там, под горячей кожей урчит довольный кот.

— Так тебе легче? — Никита повел плечом, отзываясь на мое прикосновение, чем опять напомнил кошку, выпрашивающую ласку, поднялся с кровати и протянул ладонь, чтобы помочь встать и мне.

Я машинально приняла его руку и, только заметив едва заметную удовлетворенную улыбку, поняла, что именно сделала.

— Ты не хочешь со мной разговаривать? — Никита сел один из стульев, я заняла второй, правда, предварительно отодвинув его за стол, чтобы увеличить расстояние.

По телу все еще гуляла странная то ли тяжесть, то ли слабость, но я запрещала себе сосредотачиваться на этих ощущениях.

— Можно и поговорить, но я не представляю о чем. О погоде? О сессии?

— О нас, — перебил мои кривляния Никита и я опять отметила его незнакомую мне взрослость и уверенность.

Невероятно! Не может же человек так измениться за несколько часов. Или может?

— Твой преподаватель рассказал тебе об оборотнях? — Никита дождался моего мрачного кивка и продолжил: — Я сам так обалдел, чуть с ума от радости не сошел.

— От радости? — я поверить не могла в его слова.

— Да, от нее самой. — Никита прищурился. — Ты не знаешь, каково это — ощущать, что внутри тебя живёт кто-то ещё. Я же думал, что у меня раздвоение личности, понимаешь? Начитался всякого… Боялся сам себя, и за тебя боялся. Но твой Бельшанский и его альфа объяснили мне все, помочь обещали.

Мой Бельшанский? Да он такой же мой, как и твой. Уставший от эмоций мозг зацепился за незначительную деталь и мне потребовалось усилие, чтобы вернуться к теме разговора.

— А ты точно уверен, что у тебя тоже самое.. — Я опасливо покосилась на грудь Никиты и покрутила пальцем в воздухе. — Ну… волк внутри..

Даже после рассказа Бельшанского и демонстрации волков, во мне жила убежденность, что это неправда, какая-то хитрая иллюзия. Ладно, даже если представить, что оборотни существуют, я все равно никак не могла представить Никиту, бегающего на четырех лапах. Кто угодно, но не он. Ведь мы же знакомы всю жизнь, неужели бы я не заметила?

Никита

Не верит.

Не удивительно, самому бы разобраться с тем, что творится вокруг.

После разговора с Бельшанским, когда преподаватель ушел за Настей, оставив его с парнями из охраны, Никита чуть с ума не сошел от беспокойства зверя. Внутри так выло, рычало, скулило и скребло, что внешние звуки практически не доходили до ушей, полностью заглушенные истерикой зверя.

Помогло только дружное многоголосое рычание, когда внутреннего волка перебили окружившие Никиту парни, и его второе я постепенно утихло.

— Ты как? — Темноволосый парнишка, по виду — ровесник Никиты, участливо улыбнулся и протянул руку. — Меня Виктор зовут.

— Никита.

— А это Славик, Максим и Федор.

После знакомства парни расселись полукругом так, чтобы Никита оказался в центре, и принялись его с любопытством изучать.

— А ты откуда к нам? Волк у тебя такой странный, как у подростка. — Видимо, Виктор в четверке парней был лидером или просто самым общительным.

— Я ниоткуда, этот ваш… Бельшанский привел. — Никита мотнул подбородком в сторону двери. — Про волка я сам час назад узнал.

Парни опять переглянулись, а Никита пожал плечами — что тут ещё сказать?

— Ты не знал, что ты оборотень? — присвистнул Виктор.

— Не знал.

— Как такое может быть? А где твоя семья? Они должны были рассказать тебе обо всем.

— У меня только мать и она ничего такого не рассказывала. Я бы запомнил, — усмехнулся Никита, а его новый знакомый озвучил то, о чем он подумал.

— Тебе нужно серьезно поговорить с мамой. Чувствую тут интересную историю.

Никита опустил глаза. Обсуждать с новыми знакомыми свою маму он не собирался, но понимал — теперь-то ей придется ответить на его вопросы.

Отца Никита не знал. Мало того — у него не было вообще никакой информации о нем, словно мама родила Никиту совершенно самостоятельно и не прибегала ни к чьей помощи. Будучи ребенком, Никита не раз заводил разговор о втором родителе, но мать сразу пресекала все расспросы, не желая никаким боком касаться этой темы. Никита даже не слышал от нее фраз типа "весь в отца" или чего-то подобного. Слов "папа" и "отец" в его жизни не было и, видя реакцию мамы, постепенно он прекратил свои попытки добиться чего-то вразумительного от замотанной бытовыми проблемами родительницы.