– Позвольте остаться и понаблюдать за творческим процессом? – любезность британца хлещет через край, как дешевое вино. Хард ослепительно улыбается и обращает взор своих полыхающих омутов на меня, приковывая взглядом к месту.

Замечательно! Новый способ развлечения для кареглазого дьявола – издеваться над моими художественными навыками.

– Оставайтесь, мистер Хард, оставайтесь, – тревожно смотрю на мастера, уповая на чудо и изменчивость решения художника, но мистер Ральф ослеплен харизмой этого подонка и слишком впечатлен разыгранным спектаклем. Его даже не волнует возмутительный факт того, что Хард занял свободное место за мольбертом до того, как получил разрешение остаться.

Как любой итальянский художник Бернард Ральф – очень чувственная, тонкая и эмоциональная натура, живущая мечтами в воображаемом нарисованном мире. Красивые речи об искусстве зажигают его сердце, до краев наполняя любовью. В свойственной манере для многих художников мистер Ральф всегда носит яркие береты и обладает завивающимися усами, кончики которых смешно подрагивают, когда мастер улыбается.

Напеть дифирамб и получить одобрение художника для Харда не составило труда.

Умеет подлизывать задницу ради достижения своих целей!

– У вас есть несколько часов, чтобы подумать об образах вашей картины, – Томас насмешливо усмехается, развалившись на стуле как гребаный завоеватель мира. – Представить их. Ярко и красочно. – Меня бросает в пот. Чем больше мистер Ральф говорит, тем страшнее начинать. Один вид красок и кисточек меня пугает. Я не умею обращаться с художественными инструментами. Живопись – вообще не моё! А еще Хард сидит запредельно близко и дышит мне в спину, подготавливая язвительные шуточки.

Это всё последствия похмелья.

– Не теряйте драгоценных минут, – голос мистера Ральфа выводит меня из ступора, и я несколько раз моргаю. Разглядываю тюбики с красками, касаюсь кончиками пальцев мягких кисточек. Я в ужасе от того, что со всем этим делать! С чего начать?

– Ты выглядишь так, словно тебя завели в секс-шоп и бросили, заставив самостоятельно выбирать игрушки… – возмущенная таким заявлением, вспыхиваю негодованием и оборачиваюсь, тараня Харда взглядом. Мои щеки пылают от стыда, а злость желает вырваться наружу и поразить этого несносного подлеца, нарушающего моё спокойствие.

– Это всего лишь краски, Льюис.

Кареглазый черт прав. Это курсы живописи, а не игра на выживание. Попробовать что-то новое – это опыт.

Дрожащей рукой беру тюбик с черной краской и откручиваю колпачок и всё это под пристальным вниманием шоколадных глаз. Нахожу палитру овальной формы с небольшим отверстием для большого пальца и выдавливаю каплю краски на деревянную поверхность, временно отложив инструмент художника в сторону.

Теперь кисть.

Нужно четко представлять, что именно ты хочешь нарисовать: изящные и тонкие линии или размашистые и большие; чувственные или грубые образы.

Я даже не знаю, как правильно держать кисточку в руке, поэтому выбираю с ворсом средней толщины. Руки так нещадно трясутся – нужно было похмелиться, хоть немного – что я роняю кисть на пол и в творческой тишине студии кажется, что рухнул небоскреб.

Хард довольно фыркает и только опасение, что его выставят за дверь как нарушителя тишины и покоя, удерживает эту скотину от припадочного смеха. Тоненькая кисточка лежит возле ног британца.

От несправедливости готова завопить в голос или разрыдаться. Поджимаю губы и наклоняюсь, чтобы подобрать утерянный инструмент, но непроизвольно скольжу взглядом наверх, бесстыдно разглядывая Томаса. Как назло, задерживаю взгляд в области паха Харда, которым эта скотина ради смеха и развлечения, намеренно подмахивает. Я подпрыгиваю на стуле, не зная куда деться от стыда.

– Вдохновляешься, Майя, – обворожительная улыбка подонка пленит моё сердце и заставляет поднять взгляд.

Хард обладает особой властью и силой, когда я так низко опустилась перед ним.

Резко выпрямляюсь, отбрасывая растрепавшиеся волосы в стороны и крепко сжимаю проклятую кисточку в ладони.

– Искусство – это спокойствие, а ты вся напряжена, – Томас привстает и вместе со стулом почти вплотную подсаживается ко мне со спины. Резкий и острый запах ментольной свежести проникает в легкие. Я судорожно сглатываю, сильнее сжимая кисточку. Близость Харда меня волнует. И совершенно не трогает этого подонка.

Британец расслабленно сидит за моей спиной, осматривая студию и всматриваясь в образы и линии на мольбертах девушек. Безупречный и холеный мерзавец рядом с которым мне трудно дышать и четко мыслить. Маленький образ настоящего и губительного совершенства за моей спиной облачен в привычную для себя одежду: белоснежная футболка и темно-синие джинсы.

– Давно ты перестала носить лифчик? – Хард заглядывает мне за плечо, откровенно разглядывая грудь под тонкой тканью футболки. Горячее дыхание британца приятно ложится на кожу и струится по плечам, забираясь под футболку и легко касаясь упругой груди. Соски твердеют и возмущенно торчат – маленькие предатели.

Ведёт себя как ни в чем не бывало. Словно и не было вчерашних обидных слов и его низкого поведения. И куда делась моя злость на Харда?

– Смотри как бы твои соски не прорвали футболку, – от теплого смеха Харда острые мурашки бегут по позвоночнику. И я очень рада тому, что мои колени сбиты в кровь и на смену платьям пришли суровые, плотные джинсы. В противном случаем, шаловливые пальцы Томаса уже давно бы забрались в мои трусики, чтобы проверить мою реакцию на его пошлые шуточки. И я не стала бы сопротивляться.

– Если отпечатать твои соски на белоснежном полотне, – Хард вдавливается грудью мне в спину, заставляя сидеть прямо, – они будут похожи на мелкие бусинки…

– Пожалуйста, прекрати… – хриплый голос выдает моё возбуждение, а фантазия рисует яркие образы как Томас, используя тонкую кисточку, наносит краску на мою грудь…

Невыносимая пытка!

– Нет, ну серьезно, когда ты отказалась от нижнего белья? До или после того как я трахнул тебя? – никто же не слышит, как он вопит у меня под ухом, грозя нарваться на крупные неприятности? – Стала настоящей женщиной и возникло желание раскрепоститься. Долой бюстгальтер, свободу сиськам! – громкий шёпот Харда набирает обороты и звенит у меня в ушах.

– Ради бога, заткнись! – обозленно рявкаю на всю студию, приковывая к себе внимание каждого художника. Они синхронно оборачиваются на мой вопль и непонимающе хлопают глазами.

– Простите, мисс Льюис? – мистер Ральф что-то говорил в момент моего эмоционального всплеска и принял мои слова на свой счёт? Озадаченный и немного растерянный вид мастера свидетельствует именно об этом.

Будь ты проклят, Хард! Чтобы у тебя больше не стоял ни на одну девушку, кроме меня, гребаный подонок!

– Простите, мистер Ральф… – извиняюще улыбаюсь и пытаюсь слиться с чистым полотном. Нарисовать мне все равно ничего не удастся. Зато кареглазый дьявол получает истинное наслаждение от моего провала, выталкивая своей бешеной мужской энергией ничтожные капли моей уверенности.

Мистер Ральф хочет познакомиться с внутренним состоянием наших юных душ. В случае с Хардом, полотно можно было бы закрасить в черный цвет, сплагиатив Малевича. Но Бернард не сказал, какой именно должна быть картина. Абстракционизм мне в помощь!

Моя картина – переплетение черно-белых линий и цветных вкраплений, остающихся на полотне от взмаха кисти. Плотные линии выполнены толстой кистью, белые – менее заметные, но сталкиваются с черными дорожками, проникая в них.

Замысловатый и хитросплетенный узор отражает не только состояние моей души, но и движение по жизни. Хорошее и плохое так сильно переплелось, что стало неделимо и лишь цветные капли краски, как сладкая крошка на десерте – новые и яркие события.

До конца занятия Хард ведет себя подозрительно хорошо и тихо. Боится получить палитрой по своей наглой роже, запачкав симпатичную мордашку. Его покладистость меня немного пугает. После штиля всегда назревает буря, готовая обрушиться на всех несчастных. Но британец хотя бы позволяет мне закончить работу в тишине.