Соображаю просто с космической скоростью!

– А вот нифига! В обед у тебя трое суток уже истекут, к ужину будешь у меня как миленькая!

– Ой, и правда! Ну и хорошо. Ну всё, не расстраивайся, Соня. Завтра приеду и мы всё решим. Тем более что ты всё равно за меня сделала огромную часть работы – передача собрана, перечень готов.

– Ладно, жду завтра на автовокзале, оптимистка!

Следующий день обошёлся без сюрпризов. Вера быстренько разделалась с ведомственной бюрократией, и мы с чистой совестью отправились на озеро неподалёку от зиминской дачи. Вдалеке от бдительного ока мамули и острого язычка бабы Тони мы под шумок распили бутылочку каберне совиньон (вытаскивать пробку при помощи ключа от квартиры – отдельный квест для двух малопьющих дам, но вездесущий google нам в помощь!), слопали коробку клубничного зефира (коллективный привет диабету и специальной канадской диете, вычитанной недавно в сети) и пустились в малоразумные откровения. Когда хмель слегка выветрился, Вера со смущением попросила меня пообещать, что никому из «беркутнутых» ни слова из наших «пляжных баек» я не разболтаю. Пришлось поклясться здоровьем бабы Тони и иголками пьяного таёжного ёжика. Подействовало.

С планами на день рождения мне немножко не повезло. Начальство милостиво пообещало отпустить с половины рабочего дня для неторопливого нарезания салатов к званому вечеру в обмен на «проставу» к обеду. Полдня в шесть рук (учитывая пообещавшую не задерживаться после окончания свидания Веру – во все восемь) должно было вполне хватить для подготовки очень даже приличного стола. Но за два дня до события бабе Тоне позвонили из поликлиники – на двадцать шестое освободилось место в очереди к приезжающему раз в месяц из областной клиники гастроэнтерологу. Здоровье бабули странно было даже сравнивать с варкой-жаркой, конечно же, надо ехать в поликлинику!

Словом, когда на пороге дома появилась Вера с огромным букетом и загадочной коробкой в золотистой бумаге, я была похожа на взъерошенного енота. Опытным взглядом окинув кухню, навевающую ассоциации с разбомблённым бункером, в считанные минуты моя помощница разобралась с переполненной посудой раковиной, сгребла в пакет из минимаркета пустые консервные банки, коробки и вакуумную упаковку от продуктов со всех горизонтальных поверхностей, включая верх микроволновки и холодильника, и вдруг оказалось, что доделать осталось не так уж и много.

– Голодная? Покормить тебя?

– Сиди режь спокойно! Не суетись, Соня. Я себе вот этого салата немного отложу, мне хватит заморить червячка.

– Червячка… – скрывая зависть, фыркаю я. Я бы горсточкой овощей в соевом соусе наелась максимум на час. – Как прошло? Всё нормально?

– Да, всё хорошо. – Но оптимизма в голосе не наблюдается. Глаза грустные, кажется, даже печальнее, чем три дня назад.

– Что случилось? Рассказывай давай! – насела я на Веру. – Проблемы? Администрация лютует? Претензии к содержанию? Или из «коллег» кто кровь портит?

– Нет, об этом Ванька и слова не сказал! Да он и не любит жаловаться…

– Так что тогда? Ну не томи, выкладывай! Сама же знаешь – женщине лучше знать даже самую страшную правду. Потому что по незнанию она такого напридумывает себе – чертям в аду станет тошно!

Невесело улыбнувшись, гостья продолжила вяло жевать салат.

– Вера, не буди моих излишне мнительных чертей…

Вздохнув с таким надрывом, что, казалось, она сейчас задохнётся июльским пыльным городским воздухом, замерла на несколько секунд, уставившись на столешницу.

– Понимаешь… У Ваньки взгляд стал пустой. Раньше он был хоть и грустный слегка, настороженный, но живой, а сейчас… Он перспектив для себя не видит. Меня пугает, с какой скоростью он дошёл до боязни свободы. Он обмолвился, в первый день ещё, что ему на воле делать нечего будет. Сама знаешь, актёрский мир – тот ещё серпентарий, за пять лет забудут все заслуги, займут все места, научатся делать вид, что такого актёра вообще знать не знают – Иван Беркутов… И полгода не прошло, как он уже осознал, что на своё прежнее место в привычном профессиональном мире он вернуться не сможет. Его не только свободы лишили, у него и имя отняли, на которое он пятнадцать лет пахал как проклятый. А выйдет потом – и будет не актёр Беркутов, а ноль… Просто Ваня.

Пытаясь осознать всю глубину открывшейся передо мной человеческой трагедии, закрываю глаза. Вот я, например. Кто я? Библиотековед. Но служение книжкам в моей жизни тоже кончилось. Теперь я делопроизводитель. Простая бумажная крыса. Была одним, стала кем-то другим? А другим ли? Раньше листала старые страницы, теперь таскаю по конторе свежие бумажки. Так ли велика разница?

А актёр? Наверное, лицедейство, успех, стремление к вершинам мастерства – это особый род существования. Мне, не заражённой этим вирусом таланта, не дано понять душевных метаний человека, у которого отнято всё, ради чего он существовал в профессии долгие годы. Возможно, он найдёт способ заработать на жизнь, но будет ли это настоящей жизнью для него?

Где-то читала: вдохнувшего однажды бациллы сцены и аплодисментов исцелить может только смерть. Неужели существование вне сцены для артиста губительно? Даже если Беркутов сможет устроить свою жизнь без театра и кино, будет ли он собой? Таким, каким его знают, помнят и любят миллионы. Пока миллионы. Пока помнят.

Да разве же справедливо вот так просто убить талант! Раз дан человеку Дар, то дан для чего-то… Но как же может не угаснуть популярность, необходимая для успешного возвращения в профессию? И способности? Ведь актёрские способности тоже нужно тренировать, как спортсмену тело, как музыканту руки, как певцу голос. А бациллы сцены наверняка нуждаются в подпитке, в новой энергии игры, партнёрства, аплодисментов, зрительской энергии, наконец…

Идея возникла вдруг, внезапно. Будто бы ниоткуда. Но не успела я сама себе сказать «Зимина, ты сумасшедшая, никто никогда не позволит такого!», как необходимые шаги к достижению цели уже чётким списком выстроились в голове.

– Вера, послушай меня, – выронив нож, глухо стукнувший костяной ручкой по столу, я схватила за руку вздрогнувшую женщину, сидевшую напротив с задумчивым видом, – я знаю, что надо делать. Я понимаю, сейчас это покажется тебе бредом, насмешкой, издевательством над проблемами Ивана, но послушай меня до конца и не перебивай, хорошо?

Испуганно посмотрев на меня, Вера едва заметно кивнула и покосилась на качающийся возле моего локтя нож.

– Нам нужно добиться, чтобы Ивану разрешили сыграть спектакль. На воле! В нашем областном центре, например. Туда его можно привезти на спектакль и увезти одним днём, тут пути всего три часа. Надо выбить разрешение начальства на выезд Ивана, всего на несколько часов! Но для этого потребуется не только согласие важных чинов УФСИН, но и руководства Ваниного театра. Они должны привезти сюда хотя бы один спектакль, понимаешь? Тот, в котором занят Иван. Или ты должна уломать на это одну из антрепризных контор, с которыми он сотрудничает. И надо получить самую положительную характеристику на Ивана от администрации колонии, а ещё лучше – ходатайство! Но это самая меньшая беда. Как думаешь, Вера, осилим? Ты только не бойся, на самом деле в тебе больше сил, чем тебе кажется, ты сможешь. Я верю, ты сможешь, если это надо Ване. Ведь ты же для него всё готова сделать, правда?

Смертельная бледность разлилась по лицу Веры, даже в губах не осталось ни кровинки. И вдруг она так громко и отчаянно зарыдала, что я порядком испугалась. И моя бесшабашная идея уже не казалась мне такой уж превосходной…

– Что ты придумала, Соня! Кто же его отпустит! Это же сколько согласований надо – наверное, одних заявлений тонну написать!

– Насчёт согласований есть вариант всё узнать прямо сегодня. Среди гостей будет один мой родственник, который владеет теорией по вопросу. Если он наши наполеоновские планы не зарубит сходу на корню, то в случае чего тебе только очень оперативно придётся прислать заявление с настоящей подписью.