— Простите, — она поклонилась. — Я не думала, что…

— Нас тут всего двое. Формальности ни к чему. Садитесь и ешьте. — Он указал на стул слева от себя. Элиза, спохватившись, принесла для себя миску и приборы, и села рядом. Барон кивнул.

— Простите, господин, — робко произнесла она. — Вы не молитесь?

В его взгляде проскочило недоумение. Элиза слышала, что сейчас у богатых людей модно отказываться от веры, но Александр казался человеком далёким от столичных веяний. Хотя, и набожным его тоже нельзя было назвать, ведь во всем замке не было даже часовни.

— Прошу прощения. Я совсем забыл.

Сложив руки, он пробормотал короткую молитву. Элиза помолилась про себя, поняв, что ни слова не разобрала из того, что он произнес. Впрочем, даже если барон — безбожник, её это не волновало, пока он относился к ней хорошо. Отец не пропускал ни одной мессы и требовал, чтобы они молились утром и вечером.

Они ели в молчании. Украдкой Элиза смотрела, как Александр держал приборы и пыталась повторить за ним, но, чуть не выронив вилку, оставила эту затею. Дома она привыкла есть быстро, чуть ли не забрасывая в себя еду. Герр Циммерман был уверен, что раз он — хозяин стола, то раз он закончил есть, значит и все должны, даже если не успели. Именно из-за этого, считала Элиза, Маргарет в свои десять была замухрышкой. Она то отвлекалась, то задумывалась о чём-нибудь, то долго возилась с костями в рыбе, поэтому часто оставалась без ужина. Несколько раз отец ловил сестёр, когда они пробирались на кухню поздно вечером, и ставил коленями на горох. Маргарет с тех пор перестала так делать, а Элиза — начала прятаться лучше.

Если дома привычка съедать все за мгновения помогала, то сейчас мешала как никогда сильно. Александр сидел ровно, как палка, и никуда не торопился. Элизе пришлось здорово замедлиться, чтобы не выглядеть глупо, хотя и в ее голове промелькнула мысль, что, растягивая каждую ложку, она выглядит еще глупее, чем могла.

Спустя время, показавшееся вечностью, она наконец унесла тарелки. Под зорким взглядом барона она заварила чай в фарфоровом чайнике со свечным подогревом — который показался ей необычайно дорогим, ведь дома похожий стоял в буфете и доставался только по самым большим праздникам, — и разлила по аккуратным чашкам с рифлеными краями. Александр сам положил себе несколько крупных кусков сахара. Элиза слышала, что богатые еще добавляют в чай сливки, но в Бренненбурге сливки водились, наверное, только раз в месяц, а то и реже.

— Этот сервиз привез мне брат из Китая, — сказал он. — Это родина фарфора, находится очень далеко на востоке.

— У Вас есть брат? — удивилась Элиза. Александр кивнул в ответ. — Это он должен приехать?

— Нет. Он был здесь незадолго до вашего прибытия. Впрочем, человек, которого мы ждем, тоже из Англии.

Иногда через Альтштадт проезжали путешественники, ехавшие в Россию или Голландию. Среди них могли быть и англичане, но отец и матушка запрещали Элизе подходить к ним близко, а разговаривать — тем более. Только по вечерам, сидя в дальнем углу таверны, они с Джейкобом слушали россказни Габриэля, которые он слышал. Однажды он рассказал, что офицер, пробывший в Альтштадте несколько дней, на самом деле участвовал в восстании в Петербурге и еле успел избежать казни. Джейкоб ругался, что такой поступок для дворянина — позор, а Элиза вспоминала его жену, очень бледную и худую, которая всегда сидела молча и ничего не ела, и представляла, каково это — быть женой преступника. Перед сном она представляла, что и за ней однажды явится такой удалой офицер, бегущий из ниоткуда в никуда, заберет её с собой, и они будут скитаться, пока не осядут где-нибудь на берегу моря, где их не найдет ни царское правосудие, ни отцовский гнев.

— Благодарю за столь вкусный обед, — произнес Александр, вытерев рот салфеткой. — Вы очень хорошо готовите, Элиза.

Она почувствовала, как краснеет. Принимать похвалу от кого-то, а тем более, от барона, было для нее ново и непривычно. Она неловко улыбнулась и встала, чтобы убрать со стола. Забирая у Александра пустую чашку, она обратила внимание на его пальцы и заметила, что обручального кольца он не носил ни на правой, ни на левой руке. Такое открытие ее опечалило — правы оказались городские сплетники, говорившие, что у барона не было наследников. Поговаривали, что после его смерти замок должен перейти в собственность казны, и к ним пришлют какого-нибудь избалованного столичного дворянчика, который тут же поднимет налоги до небес и установит здесь свои порядки.

Нельзя было сказать, что Александра любили в Альтштадте, наоборот, скорее побаивались. Но пока барон не лез в городские дела, горожане не лезли в его. Габриэль ездил в замок, отвозя продукты и передавая просьбы, которые барон, в свою очередь, доносил королю. Элиза всего несколько раз видела карету с орлом, проезжавшую по улицам, и никогда до прибытия в замок не видела Александра вживую. Во всем Альтштадте похвастаться тем, что они лично с ним говорили, могли разве что Габриэль и, наверное, градоначальник, поэтому личность барона обросла множеством легенд. Элизе больше всего нравилась легенда про упыря, но были и те, кто верил в то, что барон — вечный жид, или демон во плоти, или что его род вовсе проклят вечным уродством. Габриэль сначала пытался переубедить сплетников, утверждая, что он просто отшельник и вовсе не уродливый, но ему одному было не тягаться с людскими фантазиями.

— Я буду в своем кабинете, — сказал ей Александр. — Прошу не беспокоить меня.

— Хорошо, господин. Мне… позвать Вас к ужину?

— Нет. Оставьте его на столе в начале кабинета и дальше не заходите.

— А чем Вы занимаетесь? — спросила Элиза, не в силах подавить любопытство.

— Ставлю эксперименты, — объяснил он лаконично. — Не думаю, что девушке вашего возраста понравится такое зрелище. Сразу предупреждаю: запах из рабочих комнат может распространяться до самой двери, поэтому будьте готовы.

— Хорошо. Я приберусь здесь и пойду в архивы… Если вы не против.

— Конечно. Занимайтесь своей работой, Элиза.

Барон удалился, оставив ее наедине с грязной посудой и мыслями о том, что слово «эксперименты» может подразумевать под собой всё, что угодно. Можно просто смешивать разные растворы, которые стояли на полках в полузаброшенной лаборатории, а можно делать вещи, от которых у нормальных людей мороз по коже. Элиза понимала, что Александр ни в жизнь не поделится с ней своими секретами, которые прятались за тяжелой дверью машинного отделения или теми, которые выдавал неприятный запах в кабинете. С одной стороны, она уважала его право хранить тайны, но с другой, неприятная мысль пробраться в кабинет, когда он будет работать в саду, посетила ее голову уже несколько раз.

Закончив с посудой, Элиза, захватив ведро и швабру, направилась в архивы. По дороге она остановилась у фонтана и, подумав немного, решила назвать его Гертрудой и попросила плеснуть ей немного воды — фонтан вежливо согласился, наполнив ведро почти до краев. Детская привычка давать жутким вещам имена, чтобы перестать их бояться, подействовала и на этот раз. Младенческое лицо перестало быть пустой каменной маской — теперь можно было взглянуть на Гертруду и понять, что она, в общем-то, довольна своим положением. Даже ноги скрестила, чтобы было удобнее сидеть.

Библиотека встретила ее облаками пыли, поднимавшимися от каждого движения. Александр сразу предупредил её, что яркий свет и холодный уличный воздух вредны для книг, поэтому, как Элизе ни хотелось, распахнуть и без того крохотные окна она не могла. Она собрала с пола книги, помыла его, несколько раз возвратившись к Гертруде за водой, и даже успела оттереть от многолетнего слоя грязи таблички на шкафах, прежде чем с ужасом осознать, что она не понимала ни единой надписи. Наугад она открыла около десятка книг, и одна из них даже оказалась на немецком, но таких слов Элиза все равно не знала. Таблички, старательно вычищенные до тусклого блеска, оказались нагромождением черточек, крестиков и даже букв, и для барона они что-то да значили, только ей они не говорили ни о чём.