— Объясняйся, — устало, но строго сказала Элиза. — Что ты тут делал?

— Мы с ребятами пришли, — ответил Джейкоб грубовато. — Хотели на стене написать, что барон — убийца, но выбежал вот этот. Все разбежались, а я…

— Что ты хотел написать? — она схватила мальчишку за руку. — С ума сошел?!

— Это правда! Так все говорят, и Габриэль видел, как Собиратель бежал в замок!

— Замолчи немедленно! — Элиза огляделась по сторонам, боясь, как бы не вернулся Даниэль. — Ты бы хоть постеснялся мне в лицо это говорить.

— С чего бы? Я знаю, что тебя здесь держат насильно. Ты ведь не от хорошей жизни пошла прислугой работать, а теперь не можешь никуда деться, потому что иначе тебя тоже убьют, разве я не прав?

— Нет, не прав.

Попытки Джейкоба раскусить ее и надавить на точки, которые он сам себе придумал, выводили ее из себя, и Элиза еле сдерживалась от того, чтобы залепить мальчишке подзатыльник. Мало того, что из-за него у нее теперь возникли проблемы с Даниэлем, который такое вряд ли забудет, так еще и стену придется оттирать — половину он все написал. Наверняка ребятня, которая была с ним, уже вернулась в город и рассказали все родителям, и без того подлив масла в огонь. Теперь, кроме слухов о самом бароне, они начнут говорить о том, что его гость такой же сумасшедший, так еще и бросается на детей.

— Заставить бы тебя все это оттирать, — вздохнула Элиза. — Только видеть тебя больше здесь не хочу. Проваливай, пока я не передумала.

— Если ты пойдешь со мной, я тебя спрячу.

— Голову свою спрячь! — она замахнулась, и Джейкоб отскочил назад. — Пошел вон!

Он побежал вниз по холму, к лесу. Элиза, тяжело вздохнув, вернулась во двор за ведром и тряпкой. Пусть оттирание художеств Джейкоба не заняло у нее много времени, она чувствовала такую усталость, будто таскала туда-сюда тяжелые мешки. Защищать честь своего господина было всего лишь еще одной обязанностью, но Элизе казалось, что она совсем для нее не подходила — таким должен заниматься управляющий в богатом фраке, ведущий себя безупречнее любого дворянина, а такая, как Элиза, должна ходить у него в подчинении и только и делать, что мыть полы да стирать одежду. Но управляющего в Бренненбурге, кажется, никогда и не было — по крайней мере, Габриэль никогда о нем не упоминал и решал вопросы лично через барона. Александра можно было понять, ведь наверняка он хотел и сэкономить на прислуге, и не любил шума, который непременно возник бы, живи в замке еще несколько человек.

Закончив с надписью, она вернулась в замок, с осторожностью пробираясь по коридорам к своей спальне — меньше всего сейчас ей хотелось налететь на Даниэля. Элизе хотелось верить, что он сам зайдет к ней ближе к вечеру и извинится, но она понимала, что он не придет. Еще три дня назад — пришел бы, неделю назад — и вовсе не позволил бы себя так вести, но сегодняшний Даниэль не имел с собой из прошлого ничего общего, кроме лица и имени, и Элизе приходилось признавать, что Александр на его счет был целиком и полностью прав. Она не представляла, чем они подолгу занимались в подвалах, но Даниэль из-за этого совсем потерял голову, и уже никто не знал, что с ним будет дальше.

Может, барон и пошутил насчет их свадьбы, но иногда, перед сном, Элиза представляла себе этот день — она представляла себя в мамином подвенечном платье, которое висело в платяном шкафу в их комнате и ждало своего часа, Даниэля, красивого и веселого, всех ее друзей, собравшихся вместе, даже его больная сестра по такому поводу приехала бы. К алтарю ее непременно вел бы Александр — герра Циммермана не пустили бы даже на порог церкви. Этот день стал бы самым счастливым в ее жизни, если бы он только мог стать реальностью.

— Я хочу, чтобы все было хорошо, — прошептала она себе под нос, вздрогнув от неожиданно накатившего чувства тоски и тревоги. — Как раньше.

Как раньше — хотя бы как неделю назад, когда они еще собирались в столовой, и Элизе не приходилось разносить ужин по разным комнатам. Она скучала по вечерам, проведенным в комнате с фортепиано, которая теперь пустовала с того самого дня, когда приехал Даниэль. В свободные часы Элиза уходила туда, как будто во всем замке эта комната была ее безопасной гаванью. Здесь не было слышно зловещего грохота лифта, заставлявшего содрогаться вековые стены, и она могла позволить себе побыть в тишине. С книг об истории и искусстве, которые ей поначалу советовал Александр, Элиза плавно перешла на научные трактаты, пусть они и читались намного тяжелее из-за сложного и запутанного языка. Помня и о словах Клааса, она нашла в одной из секций даже книгу по магии, с удивлением обнаружив, что она была посвящена «верному другу и учителю Генриху Корнелию Агриппе».

Читать о таких вещах Элизе было одновременно страшно и интересно. Магия, которая ассоциировалась у нее с пожилой ведьмой, жившей на окраине Альтштадта, к которой ходили в основном жены, недовольные своими мужьями, оказалась куда глубже, словно нить, опутывающая собой все мироздание. Читая о вещах, которые ей, деревенской девочке, никогда не понять, она представляла, как предки барона, или даже он сам, много лет собирали книги о колдовстве, а после повторяли описанные в них жуткие ритуалы. Кто знал, может, и сейчас в подвалах замка Александр и Даниэль занимались тем же самым.

Когда пробило шесть часов вечера, Элиза отнесла поднос с ужином в коридорчик перед баронским кабинетом, а после, собравшись наконец с силами, понесла такой же поднос в гостиную. Она надеялась застать Даниэля спящим или не застать вовсе, но, к сожалению, англичанин был у себя и сидел за столом и, сгорбившись, записывал что-то в дневник. Услышав за спиной шаги, он резко выпрямился, но увидев, что это была всего лишь Элиза, облегченно выдохнул, поднялся и забрал у нее поднос. Она понадеялась, что при этом он не заметил, как сильно у нее дрожали руки.

— Спасибо. Вы очень добры, — сказал Даниэль, улыбнувшись, но улыбка вышла неискренней. — Знаете, я хотел с вами поговорить.

— Да? — она собиралась поскорее уйти, но остановилась. Не сдержавшись, она бросила быстрый взгляд на раскрытый дневник, но разглядела только написанный крупными буквами заголовок вверху страницы: «Ритуал».

— Я хотел извиниться за свое поведение, — заметив ее взгляд, он отодвинул дневник в сторону и закрыл. — Я вел себя непозволительно грубо. Пожалуйста, простите меня, Элиза.

— Хорошо, — ответила она. — Я вас прощаю.

— Понимаете, барон ведь ничего не сказал мне о настроениях в городе, — продолжил оправдываться Даниэль. — Я ведь хотел как лучше…

— Раз его светлость не посчитал нужным вам рассказывать, значит, так надо, — Элиза пожала плечами.

— Конечно, конечно. Я не сомневаюсь в его решениях, как и вы.

— В любом случае, я все решила. Вам больше не о чем беспокоиться, — «кроме недовольной толпы горожан, которые вот-вот решат прийти по ваши с Александром души, если вы так и продолжите», мрачно подумала Элиза, но вслух ничего не сказала.

— Как скажете. Еще раз простите меня. Я обязательно придумаю способ, как загладить свою вину.

— Не стоит.

Присев в поклоне, она улыбнулась так же неискренне и вышла из комнаты. Вернувшись в зал, Элиза наконец вздохнула полной грудью. Разговаривать с Даниэлем было тяжело — ей казалось, что от одного неверного слова он взорвется и набросится на нее, как на Джейкоба. Что-то в нем, будь то неискренние слова, нервные жесты, выдававшие не то волнение, не то злость, или бегающий стеклянный взгляд, создавали жуткое ощущение, будто она говорила не с живым человеком, а с пустой оболочкой, под которой пряталось нечто во много раз хуже.