— Сколько человек пропало?

— Габриэль сказал, несколько пьяниц и Ганс, дурачок, — ответила Элиза. — Я сказала ему, он и раньше убегал в лес и его искали, так что ничего необычного тут нет.

— Вот как. Я отправлю шерифу письмо, чтобы он прислал людей прочесать лес.

— Мне надо будет его отнести?

— Нет. Не волнуйтесь об этом.

— Господин барон, — позвала Элиза, боясь, что он сейчас уйдет. — А если они действительно…

— Придут в замок? — закончил за нее барон. — В Нойберге расположен гарнизон Ордена. Они доберутся до Бренненбурга в течение нескольких часов. Ворота замка не взять и за целую ночь.

— Я поняла. Только… Можно мне еще кое-что спросить?

— Спрашивайте, — кивнул Александр.

— Почему… Откуда в тюрьме под замком люди, если всех отвозят как раз в Нойберг?

Барон взглянул ей в глаза, и Элиза отпрянула, испугавшись, что спросила что-то лишнее, но этот вопрос мучил ее еще с самой первой ночи в замке — тогда она была слишком занята работой, чтобы думать о таких мелочах, но последние несколько ночей вой, который никак нельзя было принять за гуляющий по замку сквозняк, не давал ей спать. Ей постоянно слышались мольбы, и временами даже казалось, что некоторые голоса ей смутно знакомы.

— Тюрьма в Нойберге часто бывает переполнена. У нас с градоначальником есть договоренность в таких случаях привозить преступников в Бренненбург. Здесь тюрьма древняя и влияет на людей намного… лучше.

Элиза кивнула, соглашаясь. Ей все еще было тяжело и тоскливо, и, как бы она ни храбрилась, страшно, но она не знала, как успокоиться. Она обняла себя за плечи, пытаясь унять дрожь, как будто от холода. Александр, заметив это, ободряюще улыбнулся.

— На вас сейчас держится весь замок, — сказал он. — Я представляю, как вам сейчас тяжело, Элиза.

— Мне страшно, — призналась она. — К тому же… Даниэль увидел нас с Габриэлем в саду, и мне пришлось ему соврать.

Она не знала, зачем сказала это. В детстве у нее была странная привычка — даже нахулиганив где-то, Элиза в конце концов все рассказывала матери, считая, что чистосердечное признание смягчит ее гнев. Ее хватало не больше, чем на несколько часов молчания, пусть с возрастом и появились тайны, о которых она не рассказывала вообще никому. К Александру она теперь чувствовала что-то похожее: своим признанием, даже в такой мелочи, она надеялась или просто облегчить душу, или даже получить от него одобрение, которого ей так не хватало. Она переоценила себя, когда, глядя на дикую орхидею, подумала, что не нуждается во внимании и может жить самостоятельно.

— Вы быстро учитесь, — Александр снова улыбнулся, но теперь это больше походило на ухмылку. — Даниэлю знать об этом не за чем. Скажите мне, у вас с ним все хорошо?

— Да, — Элиза пожала плечами. — Хотя мне кажется, что он… Поменялся, наверное. Он ведет себя с вами очень грубо.

— Я могу ему это простить, но вы все равно должны быть с ним осторожнее. Неизвестно, что с Даниэлем будет дальше.

— Почему?

— Можно сказать, мы с ним ученые на пороге открытия. Даниэль очень молод и взволнован, поэтому иногда забывается. Вряд ли он будет намеренно вредить вам, — Александр отвел глаза в сторону. — Но вы все равно должны быть настороже.

— Я поняла.

Барон перехватил трость и удалился. Элиза снова осталась наедине с замком, который после слов Александра действительно ощущался неприятной тяжестью, навалившейся на плечи, и со своими собственными мыслями. Ее до сих пор не покидало чувство, что от нее что-то скрывают — причем что-то невероятно важное и в то же время простое, что объяснило бы все в Бренненбурге странности.

В детстве она слышала о замке много историй. Часть была откровенным вымыслом, страшилками, призванными оградить детей от походов через лес. Часть рассказывали только шепотом — но и то только для того, чтобы пощекотать себе нервы или взять кого-нибудь из товарищей на слабо, заставив пробраться к самым воротам, постучаться в них и тут же бежать, боясь, что они вдруг откроются. Элиза помнила о Собирателях, названных так потому, что они воровали из города животных и загулявшихся допоздна детей, о бессчетных призраках, ходивших по лесу и умолявших избавить их от страданий, но никогда не воспринимала россказни всерьез. Если бы в Бренненбурге водились привидения, ей было бы суждено стать одним из них, как и барону, как и Даниэлю — хотя Даниэль уже им стал.

От вежливого, обходительного юноши, приехавшего в замок каких-то две недели назад, не осталось почти ничего. Чем бы они с бароном ни занимались, их открытия меняли Даниэля до неузнаваемости — он стал подозрительным, нервным и грубым, хотя с Элизой все еще пытался обходиться вежливо, но она не была идиоткой. Иногда, убираясь, она замечала на себе тяжелый взгляд из-за угла, как будто он ждал от нее какого-то подвоха — Элиза даже представить не могла, какого, и делала вид, что ничего не видела.

Иногда, как сегодняшним утром, Даниэль словно приходил в себя, и выглядел подавленным и измученным. Он напоминал человека, очнувшегося после горячки — он с трудом узнавал знакомые места и многое забывал. Элиза могла предположить, в чем причина — убираясь, она находила в его комнате пустые флаконы, пахнущие чем-то приторным и тяжелым. Сам Даниэль говорил, что опиум ему назначил врач, но Элиза в это не верила.

Она вышла на улицу, собираясь проведать Анхелу. Барон больше не отправлял ее в город, впрочем, Элиза и сама не горела желанием туда ехать. Для жителей Альтштадта она не была больше Элизой Циммерман, дочкой фермера, плясавшей по пятницам в «Мельнице» и прячущейся от отцовского гнева в гостиничной каморке — она теперь баронская горничная, которая доложит, если увидит в городе что-то не то. Или же с нее можно будет спросить за преступления, которые приписывали самому барону.

Иногда Элизе хотелось кричать от бессилия — она не могла помочь ни Александру, ни Даниэлю, и на недовольных горожан повлиять тоже не могла. Все, что ей оставалось, это делать свою работу молча и следить, чтобы хотя бы внешне Бренненбург оставался если не идеальным, то хотя бы сносным — чистым, теплым, без мясных наростов по углам. С ними она почти справилась, несколько дней подряд поливая наросты кислотой, и они, пусть и не пропали совсем, стали намного меньше, словно неизвестная зараза отступила — или затаилась на время, чтобы собраться с силами и захватить замок целиком.

Пересекая внутренний двор, Элиза, к своему удивлению, услышала за крепостной стеной знакомые голоса. Кто-то — с английским акцентом, вставляя между слов английские же ругательства, говорил что-то про барона и уважение, а кто-то, несмотря на дрожь в голосе, пытался дерзить. Элиза вышла за ворота и увидела у стены Даниэля, держащего за руку сопротивляющегося Джейкоба, у ног которого валялось ведерко и кисть, испачканная в белой краске.

— Что здесь происходит?! — Она подбежала к молодым людям, встревая между ними. — Что вы делаете?

— А вы разве не видите?! — возмутился Даниэль, не выпуская мальчишку. — Это ваша работа — следить, чтобы никакая шпана не портила стены замка, Элиза!

— Не смей так с ней разговаривать, ты!

— Замолчите оба! — закричала она. — Вы правы, Даниэль, это моя работа, поэтому будьте так добры, отпустите его! Думаете, господин будет в восторге, если вы сломаете руку одному из его подданных?

Элиза оттеснила Джейкоба назад и гордо вздернула голову, пытаясь скрыть дрожь в теле. Разница в росте с англичанином еще никогда не казалась ей такой угрожающей — при желании Даниэль мог взять ее и сломать пополам, но он только свирепо посмотрел на нее, с силой стиснул челюсть и наконец отошел на шаг назад. Упоминая при нем барона, она не знала точно, как он отреагирует, но, к счастью, имя Александра для него еще что-то да значило. Снова выругавшись на английском, Даниэль развернулся и пошел обратно в замок, по дороге ударив кулаком по створке ворот. Только тогда Элиза смогла облегченно выдохнуть и взглянуть на Джейкоба, который был напуган не меньше, чем она.