Князь весело зыркнул в сторону, и проследивший за его взглядом Ссадаши увидел на спинке кресла вольготно раскинувшуюся мордой кверху юбку Делилониса.

— А на башне она мне больше нравилась…

— Да этот неслух, — князь подмигнул обиженно фыркнувшему сыну, — снял её и хотел постирать, чтоб наагаришу вернуть. Едва вырвать из рук успел!

— Шедевр! — весело подначил княжича Ссадаши.

— Ага, — ответил за сына князь. — Жене отвезу, пусть полюбуется!

— Ну же, — в голосе звучала насмешка, которая душила сильнее сжимающих горло пальцев, — разве я тебя обманывал? Ты сама обманулась, что-то себе придумала… Я лишь подыграл. Ты сама ви-но-ва-та. Сама.

Вокруг полыхал огонь, крыша над головой натужно трещала. Сверху упал пылающий ком, букет сухих цветов на столе рядом вспыхнул факелом, и искра перекинулась на длинный смоляной локон. Он тоже вспыхнул мгновенно, и душитель с воплем отскочил от загоревшейся девушки.

Только Дейна даже не заметила, что вместе с волосами загорелась кофта на плечах, и с рыком бросилась на противника. Задрала юбку и так саданула каблуком по вражескому колену, что оно хрустнуло, а мужчина заорал и грохнулся на пол.

Огонь впился в кожу, но девушка всё ещё его не замечала, в слепой ярости пиная поверженного противника, пытаясь достать его по рёбрам, по голове… Тот пытался уползти, что-то кричал, угрожал, кажется.

Сама виновата. Да, сама! Это она виновата, что где-то внутри пылающего дома лежит с ножом в груди тётушка Дония. Это она виновата, что связанный Шерр в своей спальне ждёт, когда его медленно пожрёт огонь. Это она виновата…

— Сдохни! — яростно шипит она, пиная врага. — Сдохни!

Огонь расползся по её спине, но она продолжала его не замечать, даже когда стала похожа на объятого пламенем Духа.

— Дейна!

Обеспокоенный голос пробился до её разума не сразу. Кто-то сбил её на пол и с головой накрыл чем-то. Дейна попыталась воспротивиться, но…

— Девочка моя, — она узнала этот полный страдания голос и обессиленно обмякла.

Ткань сползла с её головы, родные руки обхватили её лицо и заставили вскинуть голову вверх. Взгляд успел скользнуть по резному мундштуку заткнутой за пояс трубки. Спина и шея запоздало завопили от боли, и Дейна позволила себе расплакаться. Расплакаться от куда более сильной боли, что сжимала и съедала её сердце.

Дейна резко открыла глаза. Из сна она вышла как обычно рывком. Но ощущение того, словно она продолжает спать, не прошло. Тело шевелилось неохотно, будто скованное сонным параличом, а перед глазами продолжали стоять картинки, которым явно не место в реальности.

За окном в ярком душном мареве солнечного цвета качалась сливовая ветка с почти облетевшими цветами. Шишечки завязей одиноко торчали на черешках, а листья только-только начинали выворачиваться из чешуин почек. На ветвь вспорхнул малиновогрудый певчун — маленькая, не больше воробья птичка с выдающей малиновой грудкой, маленькими клювиком и мохнатыми лапками. Немного покачавшись на ветке вверх-вниз, птичка посмотрела на Дейну и лукаво ей подмигнула. Женщина попыталась подмигнуть в ответ, и лицо спатически дёрнулось. Но птичка всё равно польщённо взлохматила грудку и раскрыла клювик, явно решив закрепить успех пением.

Не вышло. За спиной птахи змеёй изогнулась тонкая ветвь. Тихо подкравшись, она хлестнула певца под короткий хвост, и тот с оскорблённым писком сорвался вниз. Дерево торжествующе затряслось, а затем изогнуло толстую ветвь, как щеголяющий силой мужик руку, и кора вспухла и вздулась «бицепсом», который с хрустом разоврался и выстрелил в воздух снопом ярко-розовых лепестков. Дейна искривила губы в улыбке.

Этот сон — или полусон — нравился ей определённо больше предыдущего, оставившего после себя боль в горле и пламя в крови. Из-за последнего казалось, что огонь кипит прямо в жилах. Боли он не доставлял, но пекло достаточно неприятно.

А ведь пожара на самом деле не было. Именно в ту ночь. Он случился только через два года. А тогда она лишь горела в огне собственного унижения. Наверное, сознание хотело дать ей возможность отомстить хотя бы во сне. Пнуть, сломать кости, выместить ярость…

Женщина устало закрыла глаза и попыталась перевернуться с бока на спину. Рядом что-то угрожающее задрожало и зарычало, но в полусне было не так страшно, как во сне. Приоткрыв глаза, Дейна удивлённо моргнула, поражаясь своему живому воображению. Напротив её ложа стояли статуи двух нагов. Зловещие, с грозно сложенными на груди руками и красными глазами. Длинные хвосты словно чёрная копоть покрывала, а вокруг витала сероватая дымка. Она щупальцами вплеталась в волосы змеехвостых и угрожающе клубилась над их головами.

Дейна опять зашевелилась, переваливаясь на другой бок, и замерла, нос к носу столкнувшись с наагалеем. Тот, похоже, был не в духе и грозно зарычал. Но Дейна не испугалась. Наоборот, на неё снизошло спокойствие. Если наагалей рядом, значит, всё приснившееся ей и в самом деле просто сон. Те страшные события уже в прошлом, всё прошло. Она простой телохранитель и служит наагатинскому послу. И пусть он любил полакомиться её нервами, рядом с ним иногда бывает весело. Правда, весело становилось уже сильно позднее.

— Я к вам не сама залезла, так что не злитесь, — Дейна примиряюще прижалась лбом к широкому носу наагалея.

Тот подозрительно зашевелил ноздрями, обдавая её не самым свежим дыханием.

— Пожалейте меня, господин, — женщина прижалась к тёплому мохнатому боку нага и закрыла глаза.

Почему-то казалось, что сейчас ей должно присниться что-то очень хорошее, и Дейна боялась упустить момент. Уже засыпая, она почувствовала, как наагалей погладил её по голове гибкой влажной ладонью.

Стоящие у постели наги-охранники переглянулись.

— Ещё ничего, — заметил один из них.

Обычно от яда господина отравленные чудили куда сильнее и были очень энергичны. Зазеваешься, и ползи их потом отлавливай по всему Шайлешдару. Дейна же всего лишь помахала кому-то в окно, а затем, пьяненько подхихикавая, перевернулась на другой бок, после чего назвала бешенную кошку наагалея господином и, несмотря на угрожающее рычание, прижалась к ней всем телом. Ошалевшая от неожиданности зверюга на несколько томительных для нагов мгновений замерла, а затем всё же не очень благодушно лизнула хранительницу в голову. И положила на неё лапу, чем вогнала охранников в ещё большую тоску. Выгнать забравшегося в окно зверя они сразу не решились — побоялись, что ошалевшая от ярости кошка всё же зацепит девушку, — и теперь переживали, что Дейну всё же покусают.

Но кошка неожиданно затарахтела, что с ней бывало очень и очень редко. Из глотки полился ломанный треск мурлыканья, больше похожий на смягчённое и приглушённое рычание, и кошка блаженно прикрыла глаза. Правда, стоило нагам пошевелиться, и она бдительно повернула в их сторону уши.

Наги опять переглянулись, но уже успокоено. Всё же какая благодать, когда отравленный объект охраны никуда не бежит, не орёт и не рыдает под стенами, утверждая, что в кладку замуровано его настоящее тело.

— «Ромашковый сбор»? — закутанный в плащ двуногий Ссадаши с недоверием смотрел на аккуратную вывеску таверны, на которой слова окружали миленькие деревянные цветочки, подкрашенные белой краской. Да и само заведение — очень ладный домик с ярко освещёнными окнами и чистенькими, явно каждый год ремонтируемыми стенами — производило весьма благообразное впечатление.

И никоим образом не походило на бандитский притон. Скорее на уютную трапезную, где симпатичные горожанки собираются, чтобы за чашечкой травяного сбора съесть пару пирожных.

Вот только окружали таверну убогие, мрачноватые домишки, да и приличные горожанки побоятся соваться в эту часть города.

— Ага, — Шширар с удовольствием осмотрел дом. — Я у Шелла, из имперской охраны, выспросил. Здесь собираются все шишки вольного мира. Причём стража знает, но придраться не может. Те, что в розыске, здесь не появляются… ну, их просто здесь не ловили. А остальные мирно сидят и травяные настойки с дикой пьют. Чинно, спокойно, в картишки перекидываются, а смутьянов хозяин сам за двери выбрасывает.