— Ну, дочь моя, — Ссадаши улыбнулся ей с ласковым укором, — ежели бы нам было воспрещено вовсе общение с вами иметь, то как благословения давать? Жрец должен держать своё тело в чистоте, а если для того ему нужно сторониться женщин, то значит мысли его грязны.

— Ох, истина какая, — Вала прижала руку к сердцу. И с укором посмотрела на Дейну. — Чё ж ты не уберегла хозяина своего? Он же нелюдь вон какой высоты! Эх…

Дейна виновато опустила голову.

— Вы отдыхайте-отдыхайте, а я сейчас молочка принесу.

Вала было вымелась из избы, но почти тут же вернулась и заискивающе спросила:

— А можно я сестриного сына на благословление приведу? А то ж когда ещё…

— Благословление только укрепит мои силы.

Только дверь захлопнулась, и Ссадаши мрачно уставился на Дейну.

— Жрец? — прошипел он.

— Ну не стащили же мы её?

— Мы?

— Я не могла сказать, что она моя. Не подхожу я для жреца, — Дейна посмотрела на свою облепленную рубашкой грудь.

Ссадаши проследил за её взглядом, сильнее сжал челюсти и, ничего не сказав, открыл рот. Дейна сноровисто засунула в него ложку.

— Шанка, у меня в дому жрец Богини-Матери! — донеслось восторженное с улицы. — Это ж какая святость сошла на мой двор!

Ссадаши мрачно заработал челюстями.

Час спустя Ссадаши, облачённый в наскоро почищенную рясу и обложенный подушками, сидя на постели благословлял выстроившихся сельчан. Рядом стояла суровая Вала, следящая, чтобы недужному жрецу особо не докучали. За её спиной высилась Дейна, замотанная в цветастое покрывало («Пусть люди о божеском думают, а не завидуют и похотью распаляются»).

— Богиня с тобой, сын мой, — заезжий «жрец» заботливо очертил благословением бородатое лицо местного кузнеца и мужественно стерпел благодарственный поцелуй в руку.

— Проходь, проходь, — подогнала кузнеца Вала. — За тобой ишо полдеревни!

— А чевой это у вас тут?

Сластолюбцы-выпивохи оказались мужичками неробкого десятка, раз посмели вернуться. Ну или же успели выпить для храбрости.

— Милостивый жрец благословляет нас от имени Богини, — с достоинством отозвалась Вала. — Но таким греховодникам милости не положены!

— Да чевой-то не положены? Мы, мож, каяться хотим, на путь верный идти…

— Щас я тебя провожу! — кузнец шагнул к окну.

— Стой, сын мой, — остановил его «жрец». — Он прав. Богиня милостива к кающимся. Подойдите ко мне, грешные сыны.

Сельчане зароптали, но выпивохи дружно сунули головы в окно, подставляясь под благословение. «Жрец» немного побледнел, отёр рот пальцами и потянул руку для благословения.

— Постойте, господин, — руку перехватила Дейна.

Которая заметила, что наагалей мазнул пальцем по зубам.

— Вы же помните, что от вашего касания идёт погибель сосудам, исполненным вина? — посмотрев на сельчан, Дейна пояснила: — От прикосновения господина портится любое вино, а сосуды с ним рвутся на части.

— Но это же не глиняные кувшины, а живые люди. Помнишь, скольких я благословил? Разве с ними что-то случилось?

— Нет, господин, — ответила Дейна, но за его спиной мотнула сельчанам головой.

Те поняли, что хранительница стережёт не только тело господина, но и его душевный покой, и переглянулись.

— И в правду, чего это мы? — пробасил кузнец. — Не по-людски это в покаянии отказывать… Эй, вы куда?

Под громовой хохот «сосуды, исполненные вина» во второй раз с воплями бросились прочь со злополучного двора.

Тихо поскрипывала тележная ось и всхрапывала лошадь. Лежащая на сене Дейна смотрела в ночное небо и прислушивалась к мерному дыханию наагалея, спящего под её боком. Над головой проплывало звёздное небо, украшенное изогнутой половинкой луны и тонким кусочком-окаёмочкой волчьего месяц — если не знать, то и не поймёшь, что это он. Воображение дорисовывало тёмную часть светила, и оно было похоже на лик Предка.

Телегу тряхнуло, и Дейна невольно приобняла господина, чтобы он не стукнулся о борт. Ухабистая и извилистая дорога не располагала ко сну, и наг спал паршиво. Лишь недавно он наконец провалился в глубокий сон, который не потревожил даже заунывный напев возницы. Скорее уж убаюкал сильнее.

Самой Дейне спать не хотелось совсем. И это её уже немного тревожило, но лишь самую малость. Очень давно она не ощущала себя столь бодрой и подозревала, что благодарить стоит разбуженную кровь, которая тенет текущую рядом энергию мира. Наверное, это продлится не очень долго. Тело привыкнет, и сон к ней вернётся. Но пока Дейна лежала на пахучем сене, слушала тележный скрип и пыталась понять, какие эмоции вызывает у неё тепло лежащего рядом наагалея. Однозначно в этом ночном путешествии было что-то уютное.

Из Заливняков они выехали ранним утром. Солнце едва высунулось из-за горизонта, когда угрюмый сын тётки Валы крикнул, что всё готово. Тётка засуетилась, собрала им снеди в дорогу и сунула Дейне цветастое шерстяное покрывало, чтобы жрец не замёрз. Сам наагалей в утренней суете почти не участвовал. Сидел на постели, с ненавистью смотрел на кашу и хлебал один лишь рассол. Прошлым вечером ему опять стало худо, накатила тошнота, тело охватил жар. Тётушка Вала так распереживалась, что уже хотела отправить сына — которому гости отчего-то не нравились — в соседнюю деревню за бабкой Ювидой, но Дейна взяла кружку с колодезной водой, пошептала над ней за сарайчиком вдали от чужих глаз и напоила господина.

Тому разом полегчало, а Дейна по великой тайне призналась тётке, что в роду её были ведьмы. Сам-то она в эту чушь с колдовской силой не верит, да видимо зря. Только с её помощью господина и тянет. Вала клятвенно пообещала, что о сей тайне никто не узнает, но уже через полчаса по деревеньке гулял слух, что жрец настолько благостен, что сумел перевоспитать и сманить на правильный путь отъявленную колдунью и сделать из неё благодетельную деву. До братьев-пьянчуг, видать, сплетня тоже дошла. Неспящая Дейна через окно выбралась в сад ночной свежестью подышать, когда мимо забора, падая и кое-как воздвигаясь на ноги, прошёл один из них. Увидав женщину под яблонькой, он по-бабьи взвизгнул и под собачий лай припустил прочь быстрее трезвого.

— Полночь скоро, — Дейна запрокинула голову и посмотрела на сгорбленную спину возницы. — Привал нужно делать.

Мужик, не оборачиваясь, угрюмо буркнул и потянул за поводья, сворачивая с дороги в сторону раскинувшегося у реки леска. Крепенькая лошадка неторопливо, но упорно потянула телегу по кочкам.

Наагалей проснулся, когда лошадка остановилась.

— Что? — он попытался привстать, но Дейна надавила на его плечо.

— Привал. Полежите пока.

Ссадаши остался лежать, сонно хлопая глазами на ночное небо. В теле всё также царила слабость, и нагу показалось, что к горлу вновь подкатывает дурнота.

Пока возница распрягал лошадь, Дейна осмотрела берег, одобрила и нырнула в лесок. Вернулась через четверть часа с большущей охапкой хвороста и тут же занялась разведением костра. Ещё через четверть часа Ссадаши лежал на подстилке из еловых лап, до подбородка замотанный в цветастое одеяло. Сил возмущаться на самоуправство хранительницы не было, после сна наг чувствовал себя совершенно разбитым.

В котелке запыхтела каша, на свет огня и запах слетелось море ночной мошкары и больших ночных бабочек, мохнатых и тяжёлых. Угрюмый возница неохотно подсел к огню и взялся за ложку, а Дейна принялась кормить недовольно морщившегося господина.

— Давно ли в охранении ходишь, госпожа? — завязал разговор возница.

Кашу он черпал прямо из котелка, снятого с огня, и почти не дул на обжигающее варево. Только морщился, шумно выдыхал через нос и изредка кряхтел, как если бы стакан наливки хряпнул.

— Примерно полгода, — честно ответила Дейна.

Неприязнь Ихора, сына тётки Валы, она ощутила сразу. Вернувшись поздним вечером с поля, гостям мужик не обрадовался и долго что-то сердито шептал матери. А та его потом едва кочергой не огрела. Пришлось уважить родительское решение. Ехать в столицу он тоже не хотел, но спорить с матушкой не стал. Радовало, что и мешкать с поездкой не стал. Быстрее довезёт, быстрее отделается. Выяснять причины неприязни Дейна не спешила, мало ли чем не понравились. Главное, добраться до столицы, а уж в чьей компании… Сейчас это было не столь важно.