– Ты как с матерью разговариваешь? – а вот папаша уже заметно пошатывался, несмотря на раннее утро.

– Да он поди знаться-то с нами не хочет, – фыркнула та, кого приходится называть матерью, хотя кровное родство в этом мире почти ничего не значит. – Ты глянь, вырядился-то как.

Еще лет пять назад Мэлоуна задели бы эти слова. Теперь же он ощутил лишь раздражение.

– Вы бы тоже могли так одеваться, – он окинул брезгливым взглядом лохмотья, в которые превратилась когда-то весьма неплохая, наверное, модная в свое время, родительская одежда. – Если бы с умом тратили то, что я приносил. Может, и жили бы уже не в этой помойке, переехали бы в город.

– Учить нас решил, да? – папаша завелся с пол-оборота, но это совсем не пугало. – Где б ты был, если б не мы?

Плюнул, сложил руки на груди и демонстративно отвернулся.

В кои-то веки он оказался прав. Спорить даже из принципа не захотелось. Не отправляй они его тогда «на заработки» – отличное оправдание для совести – он бы никогда не приблизился к тому дому. Слишком большому. Слишком богатому. Дому, который может стать его, если повезет. Очень-очень повезет.

– К ним ходил, да? – мать обреченно вздохнула. – Опять? Сладким тебя там приманивают, что ли?

Уточнять, о ком речь, не потребовалось. Уже столько раз повторялся этот разговор, не сосчитать. Результат все равно один.

– Не нравится, что им я благодарен больше, чем вам, – Мэлоун сел на край кровати, которая жалобно скрипнула под ним. – А когда подачки принимали, они вам были хороши.

– От них бы не убыло. А вот отнимать у меня сына не позволю.

«Поздновато ты опомнилась», – Мэлоун хотел выпалить это ей в лицо, но в последний момент сдержался.

– Можешь больше об этом не волноваться. И не ревновать. Теперь не к кому.

Так странно: стоило произнести это вслух, как по-настоящему пришло осознание. Придавило своей тяжестью, не давая пошевелиться.

– Хочешь сказать…

– Да! – голос сорвался, и каждое слово давалось с трудом, царапая горло. – Их больше нет, довольна? А теперь уйди, оба уйдите, дайте одному побыть.

Но мать не спешила выполнить просьбу. Присела рядом, взъерошила ему волосы на затылке.

– Что ты делаешь? – Мэлоун отвел ее руку.

– Одному побыть – плохо. Хуже не придумаешь.

– Тоже мне, горе великое, – папаша, наконец, перестал играть в молчанку. На удивление недолго продержался. – Понятия не имею, что там с ними стряслось, и знать не хочу. Только заслужили они это, попомни мое слово.

– Не смей, – процедил Мэлоун сквозь зубы. – Никогда не смей так говорить о них.

Он уже поднялся, но не успел сделать и шагу, как мать вцепилась ему в рукав.

– Сейчас же прекрати!

Тот же не позволяющий ослушаться жалобно-просительный тон, как в детстве. Пришлось плюхнуться обратно и от бессилия сжать край подушки.

Может, и правда это заслужили. До сих пор он так настырно гнал эту мысль прочь от себя, но больше не мог. Не после того, как они поступили с собственной дочерью. Но это ничего не меняло.

– Я им кое-что задолжал.

Мэлоун произнес это тихо, самому себе, но сидящая рядом мать все равно услышала. Покачала головой.

– Мы чем-нибудь можем помочь?

Подавить нервный смешок удалось не сразу. Помочь? Очень вряд ли. Не хотят даже позволить побыть одному, куда уж просить о большем?

Мэлоун молча вышел из комнаты, не став оборачиваться. Ничего не замечая вокруг. Проходя через двор, запнулся о валяющееся на пути ведро, с грохотом отпнул его подальше. Шел все вперед и вперед, давно знакомой дорожкой, на которой помнил наизусть каждый поворот. Пока не поднялся на поросший лютиками холм. Дошел до лиственницы, растущей тут, по слухам, уже не первый век.

Скрывавшемуся в ее тени тонкому изящному тополю было всего одиннадцать. Мэлоун обхватил его крепко-крепко, прижался щекой к стволу. Если закрыть глаза, так легко представить…

– Ты бы назвал меня круглым идиотом, – он горько усмехнулся. – И правильно назвал бы, так мне и надо. Если бы только я осмелился тебе все рассказать. Но ты ведь так ничего и не узнал, а то подсказал бы, как быть. Наверное. Нашел бы выход, всегда находил. Даже тогда нашел.

Словно все силы были отданы с этими словами. Ноги подкосились, и Мэлоун опустился на траву. Прохладное дуновение ветра погладило по щеке, пытаясь утешить. Тщетно.

Вряд ли брат услышит сквозь два метра земли, глупо надеяться. Нужно самому решать свои проблемы. Как всегда.

Мэлоун привалился спиной к покрытому буграми стволу, достал письма из кармана.

«Дорогая Несс», – начиналось верхнее из стопки. Адрес был смазан от попавшей на конверт воды. – «Ума не приложу, зачем тебе это понадобилось. Надеюсь, нам придется прервать свадебное путешествие ради чего-то действительно важного. Сообщи, когда назначат время встречи».

И ничего, казалось бы, особенного, обычная дружеская переписка. Но, будь это так, послание не понадобилось бы зашифровывать. Причина может быть только одна.

Он покрутил конверт в руках, провел кончиком пера по бумаге, посмотрел на просвет в надежде разглядеть подпись.

Безрезультатно.

Оставалось только отложить письмо и взяться за следующее. Чернила побледнели от времени – несколько лет, не меньше, но даже так легко удалось прочесть:

«Черные крылья над вами, и скоро они накроют не только вас двоих», – было выведено почти каллиграфическим почерком. – «Мне очень жаль. Вы знаете, что делать, чтобы род не прервался. Надеюсь, еще не поздно. Никому ни слова, никому из Совета нельзя доверять. Удачи».

Черные крылья? Покойная старушка, кажется, была не так безумна, как казалось. Мэлоун нахмурился. Стоит заглянуть на огонек к ее семье, раз уж Вейн приглашал. Но это позже. А пока Мэлоун вынул следующее письмо, на этот раз из середины пачки. Не письмо даже: без конверта, на плотной мелованной бумаге.

«Протокол собрания № 345, день 2050918 от рождения Земли».

Мэлоун крепче стиснул листок, стал вчитываться в каждую букву. Хотя бы на миг ощутить себя причастным к таинству, которое такому, как он, не было доступно.

«Рассвет – изобилия пора. Двенадцать лун скроются за горизонтом, дав Солнцу дорогу.

Полдень – равновесия мера. Половину скверны выжжет светом своим, освободит для всходов место.

Вечер прохладу несет и свободу. Но забывать нельзя о том, что грядет следом. Крыльев темных взмах карающий накроет всех, кто о свете позабудет.

И будет так, чтобы ночь никогда не настала».

Слова отдались внутри эхом. Чем– то далеким, смутно знакомым. Не припомнить. Следом – пять строк из инициалов вперемешку с гербовыми печатями. Мэлоун с удивлением узнал несколько, о чьем участии в собраниях не подозревал. И в самом начале, второй в этом списке – раскинувший крылья ворон Барксов. Кому принадлежал первый, переливающийся серебром контур пчелы, Мэлоун не знал.

Судорожный вдох. Он только теперь обнаружил, что читал документ, задержав дыхание. Быстро просмотрел всю пачку в поисках еще хотя бы одного такого «протокола», но не обнаружил. На миг почувствовал облегчение, тут же понял, насколько это глупо. Как часто проходили подобные собрания? Раз в месяц, по меньшей мере, и это лишь те, о которых ему было известно.

Как же мало ему было известно.

Только крепко стиснув зубы удалось не взвыть от отчаяния. Они не только от собственной дочери скрывали, это еще можно было бы понять. Но и его они держали за… кого? Смешную зверушку, за которой так забавно наблюдать? Столько лет! Даже после того обещания. А значило ли оно для них вообще хоть что-то? Или только для него?

«Сомнения посещают каждого хотя бы раз в жизни», – вспомнились давние слова графа. – «В этом нет ничего страшного. Главное – не позволить им дать верх».

Если бы это было так просто.

Словно окутанный пеленой тумана, Мэлоун открыл письмо, оказавшееся теперь поверх остальных. Пришлось хорошенько зажмуриться, чтобы строки вновь обрели четкость.