А Мэлоун, похоже, ничуть не смутился. Пожал плечами, продолжил, как ни в чем не бывало:

– Родственные узы не могут служить мерилом благодарности. Мне дали кров и заботу тогда, когда я в этом больше всего нуждался. Это самое малое, что я могу сейчас сделать взамен. Граф и графиня Баркс были примером великодушия, для всех и каждого. Трудно встретить людей более светлых…

«Ты же не знал их совсем!» – хотелось выплюнуть в лицо наглому выскочке. Не важно, что подумают остальные. Пусть решат, что она сошла с ума, как бабушка Клодетт, не важно.

– …И теперь, когда роковая случайность, всего-то попавший под колесо повозки камешек, отнял их…

Лишь бы только перестал говорить так, будто они и вправду были ему близкими. Говорить о каких-то других, совсем чужих ей людях. Не были!

А все слушали и кивали. Даже Гаруш, уж он-то должен был видеть. Вместо этого только уставился на самозванца, не мигая. Лучше бы клюнул его хорошенько.

Угораздило же такой глупой птице стать покровителем их рода!

– Благодарю, Мэлоун, – Эстелла и сама не заметила, как поднялась и прервала поток продолжающейся лести. Не смогла больше выносить то, как у нее пытаются отнять самое дорогое, что еще осталось. Присвоить себе память о ее родителях. Ее, самых близких, и ничьих больше! – Думаю, все здесь уже успели понять, насколько замечательными были мои родители. Но вы и так это знали, если были с ними достаточно близки, правда?

Конечно, не были, и нечего им здесь делать. Никому из них!

Десятки пар глаз уставились на нее в недоумении. Ком в горле помешал продолжить сразу же, и с каждым мгновением прервать молчание становилось все сложнее. Столько лет ее учили говорить, что полагается, даже думать, что полагается, а теперь…

– А теперь пришло время отдать графу и графине последние почести, – наконец смогла произнести Эстелла. Опустившись на колени, положила руки на вазы с прахом. Закрыла глаза. Ладони отчетливо ощутили каждый изъян, каждую щербинку на кажущейся ровной поверхности. Хотелось представить лица родителей, в последний раз, но вместо них перед глазами были эти треклятые белоснежные лилии.

Все это неправильно. Совсем неправильно, и никто, кроме самой Эстеллы об этом не догадывался. На почетном месте сейчас должны были стоять три, а вовсе не две вазы.

Но хуже другое: ни слезинки в глазах, как Эстелла ни пыталась соблюсти приличия. Посчитают ее черствой и будут обсуждать за спиной? Или решат, что бедняжка уже все выплакала? Не важно.

Эстелла поднялась и быстрым шагом направилась к выходу. Бросила на ходу:

– Теперь ваша очередь прощаться.

В ушах отдавался цокот каблуков по мраморному полу коридора, отчего-то сейчас бесконечно длинного. И еще чьи-то шаги. Не столь поспешные, но держались рядом. Эстелла притормозила. Обернуться не решилась: поняла вдруг, что если снова заметит направленные на нее сочувствующие и насквозь лживые взгляды, то уже не сможет сдерживаться – побежит со всех ног подальше от них.

Может, так было бы лучше?

И эти шаги за спиной, почему они никак не стихнут?

– Вы неплохо держались, графиня, – снова голос того наглого выскочки. Конечно, кто бы еще посмел ее преследовать?

Эстелла остановилась у приоткрытого окна, вдохнула свежий воздух. Бархатная портьера мгновенно окутала ароматом лаванды, который так любила мама, и от которого стало дурно. Пришлось сделать шаг в сторону.

– Думала, останетесь утешать горюющих, Мэлоун, – оказывается, силы язвить еще остались. Пожалуй, только на это и остались. – Или предоставили это Гарушу?

Произнесла, и тут же поморщилась. Дурной, дурной ворон. Неужели обязательно проявлять характер именно сейчас, когда больше всего нужна его поддержка? Впрочем, пока были проблемы поважнее. С растерянным видом взъерошивший волосы на макушке Мэлоун, например.

– Настолько не понравилось, что я говорил?

– Было слишком приторно, – Эстелла картинно скривилась, на что Мэлоун пожал плечами.

– Просто помочь пытался.

Хотелось бы верить. Правда, хотелось, только Эстелла давно и крепко усвоила: на слова нельзя полагаться. Никогда и ни за что.

«Мы всегда будем с тобой» – так они говорили. Теперь их нет.

Слова ничего не значат.

– Теперь все будут считать, – Эстелла сорвала перчатки и бросила на пол. – Что новая графиня слабачка и не смогла даже как следует почтить память своих родителей.

На лице Мэлоуна появилась загадочная улыбка, и от неожиданности Эстелла на миг позабыла о том, что злится.

– Теперь они будут считать, что новая графиня поглощена горем, в чем нет ничего зазорного. И, несмотря на свое горе, она способна выполнять свои обязанности. По-моему, неплохо, как считаешь?

От возмущения Эстелла задохнулась и не сразу нашлась, что ответить.

– Ах, мы уже на «ты» перешли?

– Думал, не будешь против, – Мэлоун пожал плечами.

«Думал он, конечно», – мысленно фыркнула Эстелла. – «Слишком много думает». Вслух же произнесла на удивление спокойно:

– Я и не против. Но откуда ты знаешь, что другие теперь решат?

– Слышал, пока шел по залу. А ты разве нет? Они очень громко перешептывались.

Неужели не понимает, что ей было не до подслушивания сплетен? Или притворяется, будто не понимает, чтобы задеть побольнее? Не важно. Все это сейчас совсем не важно. Эстелла краем глаза заметила, как в дальнем конце коридора открылась дверь зала, и оттуда показался семейный поверенный. Переваливаясь, словно круглобокая утка, направился в ее сторону.

Внутри все сжалось. Не от вида поверенного: в конце концов, Эстелла была готова к неизбежному. Но вот Гаруш, сидящий на фигурно выкованном бронзовом насесте, который поверенный нес перед собой на вытянутой руке, с явной опаской – это не предвещало ничего хорошего. А особенно – то, что именно у него в клюве, а не в руках поверенного блестел позолотой конверт.

– Идем, – бесцеремонно подхвативший под руку Мэлоун привел в чувства. – Нужно выслушать их последнюю волю.

Нужно, да. Но Эстелла и без того прекрасно знала, какова будет эта воля. Да и все вокруг знали, даже нянюшка Юм, раньше времени начавшая звать ее графиней.

– Ты иди с ним, – Эстелла отдернула руку и кивнула в сторону поверенного. – Засвидетельствуешь своей подписью. Ты же здесь за этим, а не чтобы восхвалять моих родителей перед теми, кому плевать, правда? – она выпалила это так быстро, что пришлось остановиться и перевести дыхание. – Я приду позже.

Но Мэлоун не сдвинулся с места, только покачал головой. Ответил за него поверенный, как раз поравнявшийся с ними.

– Так нельзя, графиня, это против правил.

«Сама знаю» – мысленно фыркнула про себя Эстелла. Свела брови домиком и произнесла самым жалостливым тоном, на какой была способна:

– Иногда ведь можно от них отступить.

– Не в этот раз, – поверенный оказался непреклонен, как и полагалось человеку его статуса.

Эстелле ничего не оставалось, кроме как последовать за ним по узкой лестнице на второй этаж. В отцовский кабинет с дубовой мебелью и изумрудно-зеленым атласом на стенах. Туда, где он проводил большую часть жизни, и куда Эстелле дозволялось заглянуть лишь украдкой.

За спиной хлопнула дверь, и Эстелла невольно вздрогнула. На несколько мгновений удалось забыть, что позади шел Мэлоун, не позволяя передумать и сбежать.

– Буду очень благодарна, если мы не станем зря тянуть время, – Эстелла нахмурилась, глядя, как поверенный усаживается в отцовское кресло.

Словно именно он здесь хозяин. И насест с Гарушем поставил справа от себя, как это делал отец.

Поверенный поймал взгляд Эстеллы, коротко кивнул.

– Он тоже должен засвидетельствовать все, что здесь будет сказано, – раскрыл брошенный вороном на стол перед ним конверт, и осколки сургучной печати рассыпались по столу. – И да, мне не меньше вашего хочется поскорее закончить все это, юная леди.

«Юная леди», значит? Прозвучало немного обидно. Впрочем, не так обидно, как пренебрежительное «графиня» от некоторых гостей. Или все дело в том, что он знает чуть больше, чем все остальные? Всего на мгновение мелькнувшая улыбка тут же исчезла с лица Эстеллы. Почти не чувствуя ног она дошла до резного кресла около стола. Жесткого и ужасно неудобного, как оказалось. Не удивительно, что посетители здесь надолго не задерживались.