– Несносная птица!

Эстелла отдернула оцарапанную острым клювом руку. Прижала ладонь к губам, на которых появился сладковато-соленый привкус. Погрозила ворону пальцем: тот в ответ тихо проворчал что-то на птичьем, и отвернулся, милостиво позволив лицезреть свою черную, переливающуюся в свете камина спину.

При виде такого вопиющего неуважения Эстелле оставалось лишь тяжело вздохнуть. Откуда только взялось поверье, будто ворон – воплощение мудрости?

– Что-то случилось, графиня? – в голосе вошедшей в гостиную нянюшки Юм, которая уже лет семь была Эстелле скорее служанкой, явно слышалась тревога. Точно такая, как если бы ее подопечная все еще была едва научившейся ходить малюткой.

Эстелла спрятала руку за спину. Не хватало еще выслушивать причитания из-за своей неосторожности.

– Просто забери этого… – она кивнула на крепко впившегося когтями в спинку кресла ворона. Тот, не оборачиваясь, угрожающе вскинул крылья. – Эту птицу. Если сумеешь. Мне пора готовиться к церемонии.

– Конечно, конечно, графиня, как вам угодно.

Только теперь, сказанное во второй раз, обращение больно резануло слух.

Графиня. Графиня Эстелла Баркс.

«Придется привыкнуть», – от этой мысли защипало глаза. Слишком рано. Не сейчас. Не в семнадцать. Должно было пройти еще много, много, много лет. Может, целая вечность. Эстелла понимала прекрасно, что это невозможно, но кто может запретить немного помечтать?

Сама жизнь, разве что.

Нянюшка Юм протянула к ворону руку с короткими, узловатыми пальцами. Всегда такую теплую. Эстелла едва успела предостеречь в последний момент:

– Осторожно, он кусается.

Презрительный взгляд черных в драгоценной янтарной окантовке глаз. Ворон взмахнул крыльями и вылетел в коридор. Едва не смахнул на пол расставленные на камине портреты, которые Эстелла сегодня развернула к стене.

– Он сегодня не в духе, – нянюшка с виноватым видом покосилась на портреты. Будто в этом, будто хоть в чем-то из произошедшего есть капля ее вины. – Как и все мы, наверное.

Права, конечно. Почему она всегда права? Эстелла крепко зажмурилась, чтобы не задать этот совершенно неуместный здесь и сейчас вопрос. Не высказать все, что думает об их своенравном фамильном вороне. Ему бы, наверное, тоже не мешало послушать.

Мягкий шорох крыльев затих, и Эстелла скривила смешную рожицу вслед скрывшемуся ворону.

Глупо. Нужно не ругаться с ним, а подружиться. Хотя бы попытаться, хотя бы ради…

Эстелла встряхнула головой, поправила серебряную, потемневшую от времени заколку, едва держащуюся на длинных русых локонах. Открыла ящик дубового комода, достала оттуда темно-бордовые атласные перчатки. Мамины. Медленно натянула их выше локтей. Так странно оказалось обнаружить, что они ей впору. Однако вздох рядом показался еще более странным и сразу же отвлек.

– Нянюшка?

Та поспешно встряхнула головой и пробормотала:

– Ты… Вы, вы так стали на нее похожи.

«Надеюсь, что не особенно сильно». Вслух Эстелла этого произносить не стала: некоторые мысли лучше оставить при себе. По правде говоря, почти все мысли. Сколько раз Эстелла слышала этот совет? Не сосчитать. Кажется, пришла пора ему последовать.

– Будь так любезна, передай остальным, что я спущусь через пять минут, – сказала она, в точности копируя интонации матери.

Пять минут. Как Эстелле хотелось, чтобы они продлились целую вечность. Стрелки часов вовсе не собирались считаться с ее желаниями. И не только они. Каждый шаг по ступеням отдавался в голове молоточком. Звонким, дребезжащим, от которого еще долго звучит эхо.

Наверное, это к лучшему. Не слышать перешептываний собравшихся, большинство из которых она видела впервые, а имена остальных вспоминались с трудом. Так легче пройти мимо них с гордо поднятой головой, расправив плечи. В дальний конец залитого мерцающими огнями свеч зала торжеств.

Торжеств, как же. Захотелось рассмеяться в голос. Помешал только Гаруш, внимательно следящий за ее движениями с насеста между двумя издевательски хрупкими вазами с белоснежными лилиями в них.

Эстелла зажмурилась, представила, как обе вазы разлетаются на множество мелких осколков. Мысленно подняла один из них, самый крупный, и в тот же миг заметила на нем каплю крови. Открыла глаза – на перчатке и впрямь проступило бурое пятно на месте оставленной вороном царапины.

Как хорошо, что на бордовой ткани этого почти не заметно. Никому, кроме самой Эстеллы.

Перед глазами помутилось – вовсе не от вида крови. От смеси дурманящего аромата лилий и дыма множества свеч.

Не сейчас. Не под взглядами нескольких десятков пар глаз, внимательно следящих за каждым ее шагом.

Они, они все, эти люди, кажутся полными сочувствия. Кто-то сказал что-то ободряющее – Эстелла машинально кивнула в знак благодарности, хотя слов не разобрала. Сделала еще шаг вперед, оступилась и чуть покачнулась.

«Вы же этого ждали?» – хотелось спросить, обернувшись к собравшимся. Посмотреть, как смущенно опустят глаза, будут отнекиваться.

Будут врать, потому что так требуют правила приличия. Эти же правила требуют не уронить себя в их глазах. Потому Эстелла поправила длинную шуршащую юбку, подошла к лилиям, прикоснулась к шелковистым лепесткам.

«Вы нужны мне, оба. Здесь. Почему вас здесь нет?»

Они и так здесь. На расстоянии вытянутой руки. Ближе, чем бывали при жизни. Но прах в вазах не способен ее услышать, не способен ответить.

А она ведь даже не смогла с ними толком попрощаться.

– Графиня, вам нужно сказать речь, – послышался рядом шепот нянюшки Юм. Несколько мгновений понадобилось, чтобы осознать смысл ее слов.

Речь, да. Наследники всегда произносят речи на похоронах. Так положено. И жутко несправедливо.

– Я… – Эстелла открывала и закрывала рот, будто выброшенная на берег рыбка, но из пересохшего горла не донеслось ни звука. Замотала головой, шепча одними губами: – Я не могу, не могу…

Почему они все на нее смотрят? Ну конечно. Им всем просто любопытно, что она теперь скажет. Что сделает.

Гаруш за спиной издал недовольное «Каррр», хлопнул крыльями.

«Мог бы и промолчать!» – Эстелла бросила на ворона быстрый взгляд в надежде, что он заметит ее раздражение. – «Ты должен поддерживать меня, не отчитывать. А я… я должна сказать эту речь, будь она неладна».

Еще одна попытка. Каждое слово было перед глазами, будто написанное на прозрачной бумаге. Каждое слово, которое не удается прочесть. И лица гостей – цветные пятна.

– Это ни к чему, – послышался смутно знакомый мужской голос. Эстелла почувствовала, как ее подхватывают под локоть, отводят в сторону. Усаживают на мягкий пуфик. – Вам сейчас не до речей.

Стало чуть легче, и Эстелла смогла различить нотки возмущения в ропоте гостей. А затем – лицо склонившегося над ней юноши. Смуглое, вытянутое, обрамленное иссиня– черными волосами. Как будто родственник Гаруша в человеческом обличии.

«Что за глупости?» – тут же отругала себя Эстелла. Выпрямила спину, как учили с малолетства. Спросила:

– Вы кто?

Юноша хмыкнул, помедлил с ответом.

– Конечно, вы тогда были совсем ребенком, – в его голосе сквозила едва скрываемая обида. – Ничего, вспомните, а пока лучше посидите.

«Может, не стоит указывать, что для меня лучше?» Эстелла нахмурилась – единственный способ выразить свое негодование так, чтобы никто не посмел осудить.

Подобрать подходящих слов она не успела, так поспешно он развернулся, прошагал к постаменту с вазами, где еще минуту назад стояла сама Эстелла. В голове отдаленным, туманным воспоминанием промелькнуло имя. Мэлоун.

– Граф и графиня Баркс не были мне родителями, – начал он. Гости в недоумении переглянулись. – По правде говоря, мы и родственниками не были…

– Так почему ты решил, что в праве сейчас говорить? – послышалось из толпы. Двоюродный дядюшка Вилтон, конечно. Щеки пылали багрянцем, наверняка уже успел заглянуть в винный погреб. Иначе помалкивал бы.