Так ничего мне и не сказав, он вернул всё внимание телефону: набрал номер за пару касаний к экрану и приложил его к уху.

– Ну как ты, Мариш? Добралась? – сказал он непривычно мягким тоном, с нежностью и теплом в голосе. И я сразу же понял, кому он позвонил. Не любовнице, не жене, а той единственной, кого правда любил.

У его дочери оказался очень приятный голос: в меру звонкий, с хорошей дикцией, милый. Павлов, видно, считал точно так же – слушал её щебетанье, не перебивая и не поторапливая. О перелёте, пути в гостиницу, подружках, погоде. И только когда она прервала сама себя и задала вопрос, сказал:

– Не беспокойся обо мне. Конечно, я буду скучать, но ты хорошо поработала, сдала сессию на отлично и полностью заслужила этот отдых, в том числе от меня. Развлекайся и… – Он прикрыл глаза. – Считай, что я тебе этого не говорил, но с умом выбирай тех парней, с которыми захочешь потанцевать и так далее.

– Так далее? Па! Мне уже не пятнадцать, поздно рассказывать мне про поцелуй без любви.

Он по-доброму рассмеялся, и я поразился тому, как преобразилось его лицо, голос, весь он. Словно из-под панциря на свет выбрался совершенно другой человек, которого я до этой секунды не видел и о чьём существовании не подозревал. Удивительно, но железный Павлов умел быть и другим.

– И всё-таки это важно, Марина. Когда ты полюбишь всем сердцем, то будешь жалеть обо всех поцелуях, которые раздала не тем мужчинам. Так говорила твоя мама. И я рад, что ты помнишь тот наш разговор. Ты у меня умница, я знаю, что ты поведёшь себя правильно. Я в тебя верю.

– Но, па, зачем так серьёзно? Я словно опять дома, и вокруг камеры и охрана, – пожаловалась она. – Ты не мог бы верить в меня немножечко меньше? Когда ещё творить всякие глупости, как не сейчас?

– Нет, я так не могу, Маришка, и ты не сможешь. Я ведь знаю тебя. Ты моя девочка. Ты знаешь себе цену, и она достаточно высока, чтобы выбрать для себя самого-самого лучшего. Достойного человека, способного тебя оценить.

– Но, па!

– Будь с тем, кто полюбит тебя. На меньшее не соглашайся.

И это сказал человек, которые всего пару минут назад купил меня с потрохами для собственного развлечения!

Я резко выдохнул через нос, но Павлов, занятый разговором, этого не заметил. Он, похоже, вообще забыл про меня. А я сидел рядом, слушал каждое его слово, и с каждым мгновением у меня всё кислее становилось во рту. Вот с чего бы такая реакция? Я ж не его дочь, мне девственность до свадьбы не надо беречь. От парня такого не ждут. Да подняли бы на смех, если б узнали, что в двадцать плюс у меня вдруг никого. А ей – и её заботливому отцу – это важно.

Мне – точно нет.

А всё равно его слова уязвили. Будто для Павлова я, если и человек, то далеко не первого сорта.

Нет, зря это я. Что, двойных стандартов ни разу не видел? Хочешь посмотреть – возвращайся домой и наслаждайся вовсю: кому-то – любовь и забота, кому-то – презрение и злость. Но то моя родня, а то Павлов. И чего я так взъелся на мужика? Он мне кто, отец, что ли?

И тут меня осенила гениальная мысль. Простая, очевидная и при этом ломающая шаблон. Настолько переворачивающая фокус, что у меня буквально рот приоткрылся.

Если бы я носил фамилию Павлов, то с Кириллом мы бы были на равных, и мне не пришлось бы строить из себя чёрти кого, чтобы ему нравиться. Не пришлось бы унижаться и чувствовать себя приставшим к подошве дерьмом, от которого брезгливо избавились. Будь Павлов моим отцом, я бы стал королём этого мира! Или президентом компании – вместо Кирилла. А что, разве не справился бы, или он чем-то лучше меня?

– Ты что же, всё это время здесь сидел?

Я настолько погрузился в свои мысли, что даже не заметил, как Павлов завершил разговор. Вскинул голову на его голос, а он смотрел на меня с обычным выражением лица – недовольным, напряжённым, злым даже. Забрало опустилось, и я вновь видел перед собой человека, способного закатать любого в асфальт.

Не слышал бы его разговор с дочерью, не поверил бы, что он способен быть любящим и даже милым. Не со мной, разумеется. Я ж не Мариша и не Кирюша. Я Вадим Хотов, любовник по найму, который, кстати, пока не получил обещанных денег. Но ничего, учитывая разговор Павлова с Лазаренко, мои шансы разбогатеть существенно возросли.

– А ты умеешь быть незаметным, Вадим, – Павлов сказал это тихо, но словно холодный ветер коснулся моего лица.

– Мне следовало уйти? – уточнил я.

– Это было бы правильно. Но я тебе этого не сказал, значит, твоя ошибка – моя ответственность. В будущем мы обговорим эти вещи. А пока скажи мне номер своей банковской карты.

– М-м? – я откровенно ступил, хотя карта у меня имелась и не одна.

Павлов не стал ждать, пока я переключусь на новую тему.

– Хотя нет, твоя карта мне не нужна. Сделаем по-другому.

Он встал с дивана и вышел из кабинета, больше ничего мне не сказав. Вернулся Павлов буквально через пару минут. Прошёл мимо меня, сел за стол. Достал ежедневник, начал там что-то писать.

Я помалкивал, на нервы давило моментом.

Минут через пять-десять дверь открылась, и в кабинет зашёл сухонький человек с въедливым цепким взглядом. Поздоровался, ни к кому конкретно не обращаясь, открыл чемоданчик, с которым пришёл, и по приказу хозяина кабинета выдал мне под подпись тридцать тысяч – новенькими, свеженькими, вкусно хрустящими иностранными бумажками.

Пока деньги считали, мне пришлось раз пять сглотнуть. Как же я изголодался по возможности больше не чувствовать себя нищим.

– Тимофей, ещё десять кусков сверху добавь, – приказал Павлов, отрываясь от записей. – Без подписи, десятку запиши на меня. Тридцать – в расходы Олега.

Тимофей, не моргнув глазом, ещё десяточку тысяч мне отсчитал. Не только сотенными, там и другие купюры имелись. Некоторые – в банковских пачках.

Я взглянул на лежащую передо мной кучу денег, поднял взгляд на Павлова. Он смотрел на меня, а я, вот уж глупость, вместо того чтобы прыгать от радости до потолка, думал о том, что Павлов сказал Лазаренко: как душу за деньги продал. И дочери тоже – про не дай поцелуй без любви, и что на меньшее она не должна соглашаться.

Сомневаться я сомневался, но самую малость. Деньги получил, так что идти на попятную совесть бы всё равно не позволила. А если посмотреть с другой стороны – чего сомневаться? Сорок тысяч уже на руках и горячий мужик, на которого у меня крепко стоит. И обещано ещё двадцать тысяч за два месяца того, что даже работой нельзя называть. Если забыть о предрассудках и всякой высокодуховной фигне, которую так любят втирать внучкам-дурачкам бабушки у подъездов – и с какой стороны это плохо, а?

Ну уж нет. Хватит с меня. Пусть осуждают, если им нечего делать, а я не стану. Это мой шанс выбраться, зажить, наконец!

– Сделано, Николай Николаевич, – отчитался перед боссом Тимофей. – Всё записал, всё как в аптеке. Ещё что-нибудь?

– Не сегодня, – ответил Павлов. – С отчётом придёшь ко мне уже в начале недели. Просчитай заранее, на что мы выходим за месяц.

– Будет сделано. Запишусь у девочек к вам на десять часов в понедельник. В прошлый раз за три часа справились.

– В этот раз тоже справимся, не сомневаюсь.

Кивнув, Тимофей ушёл, неслышно ступая, и унёс чемоданчик. Я прикинул высоту, ширину, длину денежной кучи, оставшейся лежать на журнальном столике рядом со мной, навскидку оценил, сколько налички могло находиться в распоряжении Тимофея. Гулко сглотнул. Вот же судьба. Многовато что-то в моей жизни стало встречаться миллионеров.

За пару месяцев беготни по поручениям Лидии я узнал в лицо всё руководство компании, но этого, несомненно, важного человека нигде ни разу не видел.

– Это бухгалтер? – спросил я у внимательно наблюдающего за мной Павлова.

– Тимофей Викторович – казначей. Запомнил его в лицо?

Я кивнул.

– А теперь забудь. Ты никогда с ним не встречался.

Я снова кивнул. Намёк мне был, в общем-то, ясен. Несложно догадаться, что миллионы в чемоданчике не относились к прозрачным для фискальных органов операциям компании. Такая махина, тендеры, строительная отрасль, где и украдёшь, и сэкономишь, и припишешь-отпишешь. Откаты, о существовании которых не знал только пришелец из космоса. У компании и крыша наверняка имелась, а может, и не одна.