– Да оставьте вы меня уже в покое, а.

Павлов покачал головой, шумно вздохнул.

– Пошли ко мне, отлежишься.

– Чего?

– Как там тебя зовут?

Я молча уставился на него, а он на меня. Серьёзный мужик. Глаза серо-голубые, из-за напряжённого, вечно нахмуренного лица, кажутся грозовыми. Веет от него чем-то таким, что хочется тихо отползти огородами, лишь бы помощь его не принимать.

– Шли бы вы мимо, а?

– Шёл мимо, теперь не иду. А ты идёшь со мной. Вадим Хотов, да?

– Да. Но с вами я никуда не пойду. Не обязан. Я здесь больше не работаю. Уволили меня, – я бросил взгляд на часы, – минут двадцать назад.

– Понятно, – ответил он мне, усмехаясь как-то неприятно. – У меня твой телефон лежит в верхнем ящике стола. Не хочешь вернуть свою вещь перед уходом?

Павлов сам предложил, никто его за язык не тянул. А я мог продать телефон и за месяц заплатить за квартиру, и на еду ещё бы деньги остались.

– Хочу.

– Тогда пошли. – Он протянул мне руку.

Меня шатало, и он обнял меня за плечи, помогая идти. Запах его туалетной воды с древесными нотами бил в нос, а ещё, похоже, Павлов недавно употреблял. Что-то сладкое, наверное, шипучку.

А что, это тема. Они ж наверняка отмечали победу над бедной миллионершей, кинувшей такого богача, как я, на вшивые – для неё – тридцать кусков.

Когда мы поднялись по лестнице, идти стало легче, и я высвободился из захвата.

– Я сам пойду!

– Хорошо. – Павлов сунул руки в карманы брюк. Фыркнул, проследив направление моего взгляда.

Ну что за засада. Уже во второй раз я посмотрел на его пах. Недотрах, что ли? Есть такое, но Павлов, вообще-то, плюс-минус ровесник отца. Что, совсем сдвинулся, Дим, на старичков потянуло?

Я дошёл до его кабинета, с каждым шагом двигаясь всё уверенней. Места ушибов сильно болели, но подвижность телу вернулась. Сто процентов – идти нормально мне больше мешал страх, чем повреждения. Всё же я дико испугался оказаться в больнице со сломанной шеей. Уж лучше сдохнуть, чем стать для всех обузой, как Макс.

– Садись, отдохни, – сказал добрый сегодня Павлов, когда мы через приёмную с двумя красотками прошли в его кабинет. – Можешь лечь на диван, если хочешь.

Я упал в кресло, оно оказалось ближе. А на диване – нет уж, спасибо – мне в прошлый раз довелось посидеть. Когда он решил, что я отличная боксёрская груша, в самый раз для вымещения на мне праведной злости к геям.

Не думал я вернуться сюда. Оттянул галстук, так вдруг показалось тут душно.

Павлов подошёл к письменному столу, занял вращающееся кожаное кресло. Не откладывая дела в долгий ящик, достал мой телефон. Зачем-то покрутил его в руках, а затем… Я в жизни не думал, что он такое сделает. А он безошибочно, всего за пару секунд нашёл ту самую запись и включил её, ещё и на полную громкость.

Он внимательно смотрел на экран, а у меня горело лицо. По кабинету разносились мои давние охи и ахи, шлепки кожи о кожу, хлюпанье смазки.

– Выключите сейчас же! – Я вскочил на ноги и охнул.

Павлов медленно поднял взгляд на меня. Всего лишь посмотрел на меня, и я вновь сел в кресло, наклонившись вперёд, спрятал лицо.

Видео небольшое, там всего две минуты и двенадцать секунд. Я мог их перетерпеть и терпел. Пусть и плюнуть на всё и уйти хотелось не меньше, чем получить телефон и уйти.

Запись закончилась, и я поднял голову.

Павлов больше не казался мне ни добрым самаритянином, ни агрессивным гомофобом. Знал я такой взгляд, как у него, видел не раз. Не мог ошибиться в его очевидном значении.

Но Павлов ведь не такой, или я ошибаюсь?

Мой коуч говорит, что полагаться на память нельзя. Сегодня мы помним о событиях прошлого одно, завтра – другое. Подстраиваем воспоминания под текущие интересы. И первый из них – комфорт восприятия собственной личности. Все мы хотим быть хорошими, даже если ели младенцев на завтрак когда-то там, в давнем прошлом. Мы не склеротики и не психи, когда стираем из памяти вкус их плоти и хруст их костей.

Некоторые наши секреты омерзительны настолько, что думаешь: разве человек мог пойти на такое? Правдивый ответ – да, конечно. Удобный – разумеется, нет. Со временем факты искажаются, забываются, переписываются, и вот ты уже вполне нормальный, как все, господин, а не изверг, убийца, насильник.

Я, кстати, тесно общался с такими. Ни один не был виновен. Каждого вынудили обстоятельства, каждого оболгали, не так поняли, и, вообще, «всё было не так».

Все совершают ошибки. Нет чистеньких, без скелетов в шкафу. Есть хорошо позабывшие и потому возомнившие себя святыми. С возрастом это получается особенно хорошо. На деле все люди способны на всё. Даже детсадовцы могут покаяться в краже конфет или попытке убийства ровесника игрушечной лопаткой. Но виновным почти никто себя не признаёт. А со временем стирает и память, что сделал что-то не так.

Это абсолютно нормально, как сказали мне весьма авторитетные в теме люди. Так работает встроенная защита нашей психики. Чтобы справиться с травмами, мы переписываем события нашей жизни. Не замечая того, обеляем себя. Старательно натягиваем социально одобряемую овечью шкуру на волчий хребет, срастаемся с ней и среди овец чувствуем себя комфортно. Тем и живём – привычной ложью, в которую свято верим.

За попытку сломать выстраиваемую годами, удобную для нас картину реальности можем не только в лоб дать, но и убить. Зависит от того, насколько глубока пропасть, из которой нашей психике пришлось выбираться. Сколько усилий понадобилось, чтобы забыть то, что бросило на самое дно, и что там, на дне, ты с этим делал, каким был, выбираясь наверх, топчась по чужим головам.

Не только я – Николай Николаевич Павлов – так делаю. Так поступают все люди без исключений.

Правды нет. Особенно нет её в нашем прошлом. Там есть только запертые на замок двери, и где ключи к ним – ты уже позабыл. Как и желания, которые туда заточил.

И вдруг как из ниоткуда появляется ключ. Идеально входит в заржавелый замок и выпускает засидевшихся в неволе монстров.

Мой ключ – Вадим Хотов. Двадцать три года, недоучившийся студент, кстати, психолог. Не скрывающий ориентации гей. Стройный, высокий, умеренно мускулистый, привлекательный, сексуальный. С ищущим взглядом, с руками, которые никогда не знали тяжёлой работы. С мягкими губами и открытым эмоциональным лицом. Во время секса умеющий стонать так, что не реагировать невозможно. Прогибающийся так, принимающий в себя так, с таким наслаждением, что на это невозможно спокойно смотреть.

С одной стороны, Вадим сделал для меня хорошее, нужное и важное дело. Принёс доказательства, причём с собой в главной роли, что Кирилл Лазаренко – беспринципный мудак, скрывающий от меня и моей дочери, что предпочитает парней.

Неожиданная информация, я о Кирилле думал совершенно иначе. На вшивость ещё проверить хотел, девочек к нему подсылал, чтобы посмотреть, насколько он падок на свежее мясо. В итоге сыграл круглого дурака. Для Маринки старался и разочаровался ужасно, но не потому, что Кирилл, дорвавшись до власти, быстро организовал себе целый гарем.

Глупо получилось, но да, набросился я с кулаками не на виновника, а на гонца, принесшего чёрные вести. Признаю, что ужасно вспылил. Из-за Маринки, жениховства Кирилла, лжи этой многолетней. Не верю, кстати, что Олег был не в курсе. Какой отец не знает предпочтения сына? А ведь тоже хотел брака наших детей. Тот ещё жук навозный.

Ну это ладно. И до Олега дойдёт очередь. Разберёмся.

Сейчас важнее другое. Понять и признать, что Вадиму тогда больше досталось из-за того, что встало у меня на него – распалённого, насаженного на член, сладко, ой как сладко стонущего на той короткой записи.

Вот так ключ вошёл в замок, и моё надёжно запертое и крепко забытое прошлое вырвалось на свободу. Я правда пытался бороться с собой. Но тело вспомнило и захотело повторить тот давний опыт с красивым, податливым, явно любящим такой секс молодым парнем.