– Да, меня только сегодня перевели.

– Я – двести сорок пятый, можно просто – сорок пятый, – заключенный протянул руку. Точно так же, как до этого сделал двести тринадцатый. «На втором все так делают?»

– Двести четвертый, – вспомнив, он протянул ладонь.

Затворились двери клетки – вошел последний узник.

– Нам вон в ту, – двести тринадцатый пальцем указал на дальнюю комнату.

– А спальников хватит на всех?

– Ага, их здесь больше, чем заключенных. Наверное, на всякий случай накидали. Ну, типа, если новых приведут, чтобы каждый раз не выдавать, всекаешь?

Некоторое время они сидели в спальне только втроем: двое узников и мальчик. Двести тринадцатый еще раз, так, на всякий случай, объяснял тонкости работы на втором ярусе. Большую часть узник уже знал, но не хотел перебивать, прокручивая услышанное в голове шаг за шагом.

– Если я буду далеко, зови малого, он поможет, – подвел черту двести тринадцатый.

– Мой номер – «Р-14», – представился ребенок, протягивая руку.

– Зачем вы жмете руки? – не выдержал двести четвертый, он все никак не мог понять смысла жеста.

– На поверхности люди так здороваются, – объяснил двести тринадцатый. – Ну, типа, подходят такие, «Здоров» – «Здоров» и руки жмут.

– Но мы в «Подвале». Здесь нет таких правил.

– Заметил. Ну, не знаю, у меня уже привычка. А кореша просто подхватили.

О чем-то оживленно разговаривая, в спальню вошли три узника. Двоих двести четвертый уже знал: сорок пятый и заключенная, которая подавилась в столовой. Последний же выглядел жутковато: из-за высокого роста – выше любого другого в «Подвале» – его конечности были очень длинными и слишком худыми. На круглом лице – выражение доброжелательности.

– У нас гость? – удивленно спросила заключенная, но узнав двести четвертого она тут же добавила: – А, это ты. Извини еще раз. И спасибо. Мой номер – двести одиннадцать. Можно просто одиннадцатая.

Узница протянула руку.

– На четвертом ярусе я тоже был одиннадцатым, – ответил заключенный. – А теперь я двести четвертый.

– О, я вспомнила, где тебя до этого видела – на Излитии!

– Да, на последнем, – кивнул узник.

– Мой номер – двести восемьдесят три, – представился высокий. – Приятно познакомиться. Ты на четвертом работал? Расскажешь, что там да как?

Тем временем трое узников уже садились на свои спальники. Все они были рядом, а потому образовался неровный круг. Каждый смотрел на двести четвертого. Ему стало плохо: никогда ране он не общался в компаниях, а теперь он и вовсе был в центре внимания. Пять узников ждали его рассказа. По их лицам он понял, что им действительно интересно, они хотели его послушать.

Узник неуверенно ответил:

– Мы выращиваем там овощи, а потом их распределяют по всему «Подвалу».

– Ты уже поработал на втором? – спросил двести сорок пятый. Дождавшись кивка заключенного, он заговорил снова. – А чем отличается работа? Ну, я имею ввиду, за овощами же нужно по-другому ухаживать, верно?

Двести четвертый начал объяснять об уходе за растениями. Сначала он говорил неуверенно, делая паузы чтобы подобрать слова, но после это начало даваться ему все легче, и вот он уже рассказывает о тонкостях работы, иногда подкрепляя сказанное жестами. Ему начинало нравится рассказывать о том, как он работал все прошлые годы, в чем очень хорошо разбирался. Заключенные слушали его с интересом. Челюсть малого опускалась все ниже и ниже, но он того даже не замечал. Периодически они подкидывали ему новые вопросы, желая узнать новые детали.

– Спасибо тебе, – неожиданно сказала узница, пока двести четвертый вспоминал, о чем еще можно рассказать.

– За что? – он уставился на заключенную.

– Я уже столько лет ела еду, которую ты вырастил, – двести одиннадцатая говорила так, будто это было понятно любому. Любому, кроме двести четвертого.

– Не уверен, что ты ела именно то, что вырастил я… – хмурясь ответил заключенный.

– Это не важно. Все равно кто-то ел то, что выросло именно благодаря тебе.

Когда двести одиннадцатая договаривала последние слова, лампочки начали медленно гаснуть, в комнате становилось темно. Двести четвертый не заметил, как быстро пролетело время, он удивленно поднял голову, не поверив, что уже наступала ночь. Заключенные, бросив несколько слов прощания, разбредались из общей комнаты, присоединяясь к тем, кто уже спал. Становилось тихо.

– Пора спать, – сказал двести сорок пятый, будто остальные не заметили тускнеющего света.

Узник поудобнее улегся. Вернее, попытался: новый спальник казался ему чужим, неприятным. Ему не нравился даже запах, который от него исходил. Успокоив себя мыслью, что совсем скоро он привыкнет, двести четвертый провалился в сон.

Вокруг было темно, совсем ничего не видно. Он помахал рукой перед глазами – нет, ничего. В нос резко ударил странный запах, никогда прежде ему не доводилось слышать такой. Какая-то странная свежесть, смешанная с холодом и что-то еще. Нечто такое, что определить он так и не смог. Двести четвертый поежился, по телу пробежали мурашки, ему остро захотелось вернуться в клетку, забраться в спальник. Выставив руки – боялся найти на тупик лицом – заключенный двинулся вперед. Кто-то схватил его за запястье. От неожиданности двести четвертый вскрикнул, подпрыгивая на месте. Он тут же выдернул руку из чьих-то пальцев, делая несколько шагов назад. Заключенному стало невероятно страшно. Что, если его окружили? Кто это, гориллы? Что они с ним сделают? Ничего не видно.

– Папа, это ты? Где ты? – жалобный детский голос где-то за его спиной.

Двести четвертый резко обернулся – в шее что-то хрустнуло. Он раскрыл глаза так сильно, ка только мог, но все бесполезно. Он не видел ни говорившего, ни хозяина схватившей его руки – только темнота.

– Кто ты? – спросил заключенный, пытаясь различить хоть что-то.

Не дожидаясь ответа, он добавил:

– Иди на голос, я тут, иди сюда.

Холодные ручки обхватили его за пояс, маленькая голова уперлась в живот. «Ребенок плачет», – понял двести четвертый, почувствовав влагу.

– Все хорошо, – успокаивающе шептал он, аккуратно гладя ребенка по голове. Он не был уверен, что это поможет, но ему казалось, что он все делает правильно. – Ну же, не плачь. Что случилось?

– Второй папа гонится за нами, он хочет нас убить. Ты что, забыл? – всхлипывая после каждого слова, ответил ребенок. Он действительно не понимал, как двести четвертый мог такое забыть.

– Второй папа? – брови заключенного поползли вверх. – Я ничего не пони…

– Бежим скорее, он уже рядом! Слышишь? Бежим! – крохотные руки схватили его за ладонь, с силой потянули в сторону.

Заключенный действительно услышал чьи-то быстрые шаги. Они становились с каждой секундой все ближе. «Охота» – в голове вспыхнуло слово. Двести четвертый не знал его значения, но был уверен, что за ним «охотятся». Ему это совсем не нравилось, его мгновенно охватил страх. Он последовал за ребенком – без разницы, куда тот его не тянул – это было лучше, чем быть мертвым. Топот приближался, это могло означать только одно: кто бы там, позади, не был, он оказался быстрее, намного быстрее. Двести четвертый схватил ребенка на руки. Тот сначала испугался, но сразу после крепко обвил шею узника, уперся лицом в плечо.

– Быстрее, мы должны убежать, – шепот прямо в ухо.

Заключенный не стал ничего отвечать ребенку, не пытался успокоить – воздуха не хватало даже на бег. Двести четвертый даже не знал, куда он бежит. Возможно, впереди был тупик и совсем скоро он врежется прямо в него. Что ж, пусть так, это лучше, чем стоять и ждать, пока их настигнут.

Под ногой оказался камень. Заключенный полетел вперед, стараясь в падении развернуться спиной вперед – не хотел придавить ребенка, тот и так был перепуган, не хватало ему еще что-нибудь сломать. В голове лишь одна мысль: «Я их не спас». Он повторял ее снова и снова, снова и снова, пока не зажегся свет. Глаза больно ожгло, двести четвертый зажмурился. Но прежде он увидел черный силуэт человека, нависшего над ним. Ребенок зарыдал в голос, вжимаясь всем телом в заключенного. Маленькие ручки начали его душить.