– Все как обычно, малой. Всекаешь? – заключенный говорил шепотом.

Он очень аккуратно вручил мальчику инструменты. Двести четвертому показалось, будто в его руке было что-то еще.

– Сделай вид, что ничего не видел, – попросил двести тринадцатый, заметив непонимающий взгляд узника, – ночью все расскажу и покажу. Ничего плохого мы не сделали, к’мон. Так, а вот теперь бери вот это и тыкай сюда…

Оставшееся рабочее время снова ушло на обучение.

– Построились! – скомандовали гориллы, когда пришло время ужина.

Минутами спустя заключенных уже ввели в столовую. Двести четвертый осмотрелся, надеясь заметить хоть какое-нибудь отличие от той, что была на четвертом, но все зря – они совершенно не разнились.

– Нам туда, – указал рукой двести тринадцатый.

Узнику было решительно все равно где сидеть, все места были для него одинаковы, он мог сесть куда угодно, пища от того не менялась. Но все же он молча последовал за двести тринадцатым, который уже опускался на пол.

– Теперь это твое место, – сказал он, когда двести четвертый сел рядом.

Заключенный кивнул. Слева от двести тринадцатого салился малой. Ребенок выглядел очень уставшим. Кроме него, рядом сели еще несколько узников.

– Это мое место, – без неудовольствия сказала подошедшая заключенная. Она узнала в двести четвертом нового, а потому совершенно спокойно отнеслась к ситуации.

Узник уже собирался встать, но не успел даже приподняться.

– Займи, пожалуйста, рядом, – попросил двести тринадцатый.

Заключенная пожала плечами и села на следующее свободное место – справа от двести четвертого. Узник почувствовал дискомфорт. Но, с другой стороны, его вины просто не существовало: двести тринадцатый сам попросил его сюда сесть, а ведь он знал, что место уже кому-то принадлежало.

Вышел повар, громко оповестив о своем появлении. Заключенный сразу же отметил, что «ГП-02» был сильно отличен он «ГП-04». Не внешне, нет, тут они были одинаково толсты и противны. Рознило их отношение к заключенным. Если повар четвертого яруса презирал тех, для кого готовил, делая все, только чтобы большая часть досталась одному ему, то на втором ярусе повар просто недолюбливал узников. Они были ему неприятны, но он не выказывал это в открытую. Каша упала в миску двести четвертого, ничего не просыпалось мимо. Взглянув на порцию, узник оказался удивлен: еды было ровно столько, сколько он считал необходимым. Куда как больше, чем то, что он получал на четвертом.

Двести четвертый отметил, что вкус еды совершенно такой же, будто варили овощи где-то в одном месте, а после распределяли по всему «Подвалу». Он посчитал, что это вполне похоже на правду.

Заключенный уже доедал, когда узница, что сидела рядом с ним, вдруг закашлялась. Она старалась напихать в себя еды как можно больше и как можно быстрее, но не смогла справиться – подавилась. В подобных случаях нужно бить по спине – вспомнил двести четвертый, к чему он тут же приступил. Это не помогло, потому в каждый новый удар он начинал вкладывать чуть больше силы. Гориллы на это абсолютно никак не реагировали – отличий от тех, что были на четвертом, не было никаких. Громко кашлянув, заключенная выплюнула кусочек чего-то непонятного. Нечто было похоже на почти пережеванное мясо, но двести четвертый не был в том уверен. Узница повернулась, на красном лице застыл страх, будто она уже прощалась с жизнью.

Вытерев рот тыльной стороной ладони, она сдавлено произнесла:

– Спасибо большое.

– Не спеши и жуй лучше, – двести четвертый повернулся к своей миске.

– Время кончилось! – в это же мгновение оповестил повар.

Ужин остался недоеден.

Двести четвертый не стал проверять, насколько же различны главные правила второго и четвертого ярусов. Не хотел стать новым двести тридцать вторым.

– Извини, – жалобно прошептала узница, заметив в миске двести четвертого остатки еды.

– Ничего страшного. Раньше я ел еще меньше, – честно ответил он.

Заключенным велели строиться.

– А вот с едой здесь явные проблемы, – пожаловался двести тринадцатый, вставая рядом. – На другом ярусе она такая же противная?

– Да.

– Светлому – или как там его? – стоит задуматься о новых поварах. Это же долбануться можно, – он поморщился, языком вытаскивая остатки еды из зубов. «У него их еще много», – невольно позавидовал двести четвертый, пересчитав свои.

Колонна из заключенных медленно двинулась по основному туннелю. Двести четвертый приподнялся на носочки, посмотрел сначала вперед, потом назад. Его не обманули: узников на втором ярусе было больше, не на много, но больше. Этот факт его несколько озадачил, ведь на четвертом выращивали овощи, еду, которой обеспечивали весь «Подвал». Он считал, что четвертому ярусу требовалось куда как больше рабочих, он же был приоритетнее. Но Белый почему-то думал иначе. А может, заключенный что-то упускает, просто не знает важной детали?

– Нам в дополнительную, – тихо оповестил двести тринадцатый, заметив, что часть заключенных уже начинает отделятся от колонны.

– Меня определили в ту, что прямо.

– Гориллы не заметят, всекаешь?

– Меня определили в ту, что прямо, – повторил двести четвертый.

– Будь по-твоему, – с легким недовольством ответил узник. – Малой, сегодня в основную. Передай остальным.

Ребенок кивнул, замедляя шаг.

– Ты хочешь пойти не в свою клетку?

– А что не так? – искренне спросил двести тринадцатый. – Боишься, что гориллы об этом узнают и накажут меня? Херня все это, всекаешь? Им вообще плевать кто куда пойдет, они не запоминают лиц. Так что дон вори, всекаешь?

Мимо гориллы, который стоял посреди разветвления и внимательно следил за сортировкой заключенных, двести четвертый проходил не веря, что услышанное окажется правдой. Такого просто не может быть, охранник контролировал все, буквально следя за каждым, тут же замечая все нарушения.

Каково же было удивление, когда двести тринадцатый прошел следом за ним, но горилла не сказал ни слова.

– Я же говорил, – самодовольно улыбаясь прошептал узник.

– А если бы заметили? – возразил двести четвертый, все еще не веря случившемуся.

– Сказал бы, что мне велели тебе все показать, найти тебе свободное место в клетке, не знаю – придумал бы, – он пожал плечами.

Они вошли. Первой тут была общая комната, от которой отходили спальни. Пробежавшись глазами, двести четвертый заметил нечто странное: в некоторых местах на стенах были царапины от ногтей. Ему стало не по себе.

– Откуда взялись эти царапины? – спросил двести четвертый, подойдя к одной из стен. Другие заключенные изучающе смотрели на него.

– Не знаю, они до меня появились. Сорок пятый, может, знаешь? – спросил двести тринадцатый у одного из узников, что сидел рядом.

«Сорок пятый? – не сразу понял двести четвертый. – Почему он не называет полный номер?» Подошедший, казалось, был не против такого обращения. Двести четвертый уже видел его в столовой – тот сидел недалеко от двести тринадцатого. Заключенный был неприятен: худой, с белой щетиной на голове. Приглядевшись, узник не обнаружил на его руках двух мизинцев.

– Жутковатая история, – начал он, – был один заключенный – не помню его номер: давно произошло. Но, в общем, ему гориллы по голове жахнули так, что даже вмятина была. Небольшая, правда. Он сознание потерял, его в клетку притащили. А ночью он проснулся, начал орать, стены лизать, потом – царапать. Перебудил всех. Он даже кого-то чуть не убил – не помню – укусить пытался, что ли. Гориллы только утром пришли, увели его.

– Классная история, – заключил двести тринадцатый, – но на поверхности бывали и похуже, – его абсолютно не впечатлило услышанное.

«Не может быть, чтобы где-то было хуже, чем в «Подвале»», – подумал двести четвертый. Рассказанное пробудило в нем воспоминания о четыреста тридцать второй.

– А за что его?

– Не знаю, – ответил двести сорок пятый, – наверное, сделал что-то не то. Мы, кажется, не знакомы?