– Этого больше не повторится, мама, – терпеливо увещевал ее Тамерлан, пока братья помалкивали, зная об особой слабости матери перед ним. – Идемте во дворец, здесь прохладно.

Позволяя ему обнимать себя, Нергисшах Султан покорилась и вошла внутрь. В холле их встретила Хафизе-хатун, глаза которой тоже полнились тревогой. Что это с ними? Раньше они куда спокойнее относились к их затянувшимся «прогулкам».

– Садитесь, – Тамерлан помог матери сесть и сам примостился рядом, нырнув рукой за ворот камзола. – Смотрите, у меня для вас кое-что есть.

Нергисшах Султан изумленно поглядела на золотую бабочку, которую он протянул ей. Почему-то ее лицо побледнело, и она словно бы провалилась мыслями куда-то бесконечно глубоко в свою память.

– Где… где ты это взял?

– Если расскажу, вы вряд ли поверите, – по-доброму усмехнулся Тамерлан и, когда мать с трепетом забрала у него брошь, заметил: – Я знал, что вам понравится.

Она окончательно растаяла и изнеможенно вздохнула, как бы признавая свое бессилие перед ним.

– Да, это прекрасная брошь, – но отчего-то голос ее звучал печально. Она подняла голову и с лаской погладила его по щеке. – Спасибо, дорогой.

– Уже поздно, матушка, да и мы устали, – он поднялся с тахты и, бессовестно улыбаясь, поцеловал ее руку. – Спокойной вам ночи.

– И тебе, сынок. Ступайте.

Все это время Хафизе с тонкой улыбкой наблюдала за ними и, когда братья вышли из холла, с удрученным пониманием взглянула на султаншу, которая сумрачно разглядывала брошь в своих руках.

– Он так похож на него.

Очнувшись от ее пронзительных слов, Нергисшах Султан сжала брошь побелевшими пальцами и со страданием во взгляде посмотрела перед собой.

– Так сильно, что мне порой становится не по себе… В его улыбке, словах, даже жестах я узнаю Османа.

Хафизе поджала губы, потому что ей тоже становилось грустно, когда Тамерлан особенно точно повторял самодовольную усмешку отца или также насмешливо-снисходительно сверкал глазами. Она молчала об этом, но и ее сердце переворачивалось в груди, ведь когда-то давно, много лет назад, она тоже его любила. И у них тоже были сыновья…

– Ты тоскуешь по нему? – немного хрипло спросила Нергисшах Султан и с мукой посмотрела на другую женщину.

– Порой я вспоминаю былое, но что толку? Этим я лишь причиняю себе страдания.

– А я вспоминаю его каждый день. И, сколько бы времени не прошло, мне не становится легче…

Она плотно сжала губы, чтобы остановить подступающие слезы, но все же не сдержалась и прикрыла рот ладонью. Хафизе с жалостью проследила за этим, однако, не шелохнулась. Да, она испытывала к султанше сочувствие, но все равно между ними всегда будет стоять мужчина, который был для них одинаково дорог. И это ради него Хафизе оставалась в Эдирне. Она помогала не Нергисшах, а Тамерлану в надежде, что он, как сын Османа, однажды воздаст их врагам за падение их династии и за все ее потери.

– Мы с вами любили его и потеряли. Но, в отличие от меня, у вас остался сын. И теперь ваша цель – не дать погибнуть и ему. Куда важнее смотреть в будущее, чем скорбеть по прошлому. Ничего уже не изменить.

Нергисшах Султан с большим трудом остановила поток слез, смахнула их с щек и, ничего не сказав, просто поднялась на ноги и медленно зашагала к дверям, на ходу с тоской посмотрев на золотую бабочку в своей ладони, которая слишком многое ей напомнила.

Погода в эти дни установилась на редкость пасмурная, и тучи затянули небо, закрыв собой солнце. Было серое туманное утро, и лихой ветер порывами налетал на собравшихся во внутреннем дворе государственных деятелей. Они ежились от прохлады, редко переговаривались между собой и нетерпеливо косились на огромные Врата Приветствия. Они открывали путь в этот двор, откуда можно было попасть в султанский диван и казначейство.

– Думаете, Коркут-паша сегодня объявит о начале подготовок к новому походу? – спросил один из пашей, стоя в тесном кружке.

– Вряд ли, – Аламуддин-паша покачал головой в большом головном уборе. – Он дал своему зятю срок в три недели, чтобы только подготовить доклад о состоянии войска и флота.

– Странно, что он Мехмету-паше, а не своему сынку поручил это дело, – усмехнулся другой паша с презрением. – Как бы Саид-паша ему глотку не перегрыз из зависти.

Аламуддин-паша посмотрел на него с серьезным выражением лица, не оценив юмора.

– Осторожнее со словами, паша. Как бы глотку вам не перегрызли. Услышь это Коркут-паша, и вам уже не избежать такой незавидной участи.

Тот поморщился, но ответил с лживой бравадой:

– Как же он услышит, раз его среди нас нет?

– Он уже здесь.

Все посмотрели на сказавшего это главного казначея, а затем повернулись в ту сторону, куда он смотрел. Ко дворцу как будто приближалось маленькое войско. Коркут-паша царской поступью шагал впереди всех своих сподвижников и слуг. Богатый красный кафтан с широким соболиным воротником очень ему шел, и от сильного ветра полы его кафтана развевались в стороны, как геройский плащ. Тяжелая поступь и суровый взгляд делали его появление еще более эффектным. За ним следовали высокий и мужественный Саид-паша, мало чем уступая отцу в стати и самоуверенности, и извечно мрачный и хмурый Мехмет-паша, куда более скромно ступающий вровень с ним. А уже за ними шли многочисленные охранники в черных одеждах с мечами наперевес.

– Визирь-и-Азам Хазретлери, – склонившись в поклоне, молвил Ибрагим-паша, который всегда перед ним заискивал.

Коркут-паша не глядя прошел мимо него и без лишних предисловий вошел в распахнувшиеся перед ними двери. Саид-паша ухмыльнулся оскорбившемуся второму визирю и вторым переступил порог, а Мехмет-паша лишь скупо кивнул. Когда все паши оказались в зале заседаний, Коркут-паша вальяжно сел в центре на место великого визиря и огляделся среди присутствующих.

– Как вам уже известно, я намерен отправиться в новый военный поход. И в этот раз нашей целью будет Запад, а именно страна неверных Англия, правитель которой Карл I предал нас в минувшей военной кампании.

– Простите, паша, – осторожно встрял Ибрагим-паша. – Но о каком предательстве идет речь?

– Пока вы пребывали в столице в качестве регента престола, мы воевали долгие шесть лет в северных морях, – наградив его усталым взглядом, ответил Коркут-паша. – И, если за эти полгода, как мы вернулись, вы не удосужились поинтересоваться итогами войны, я, так уж и быть, просвещу вас.

Ибрагим-паша никак не показал, что был задет, и Саид-паша, которому унижения других доставляли особое удовольствие, разочарованно отвел от него глаза.

– Десять лет назад мы уже принимали участие в войне Венеции и Генуи, чтобы изгнать неверных из Средиземного моря. Генуя была повержена, но не сломлена. Потому война между нею и Венецией спустя годы разгорелась вновь, но на этот раз плодами войны решил поживиться Карл, английский король, который, помня о нашей заинтересованности в поражении вражеской Генуи, предложил нам заключить союз с Англией и Венецией. Как вы помните, мы пошли на это. И за шесть лет войны Генуя снова была разгромлена и сожжена дотла. Отныне она уже не оправится и от нее не стоит ждать угрозы. Генуэзцы больше никогда не посягнут на наше могущество в Средиземном море.

Мехмет-паша, который прежде отсутствующе смотрел перед собой, вскинул на него проницательный взор. Он был в числе немногих, кто знал об истинном положении вещей, потому что был неволей вовлечен в тайные переговоры с англичанами. Тогда его мнение о Коркуте-паше сильно изменилось. Раньше он считал его хладнокровным и расчетливым политиком, который прежде всего жаждет побед и величия. Но и у этого, казалось бы, непобедимого человека тоже были свои слабости. Эти две кровопролитные войны против ослабленной Генуи и были проявлением его слабостей, которые он попросту не сумел обуздать.

– Насколько мне известно, дож Венеции Лоренцо Гримани намерен заключить с Генуей выгодный для него мир, – продолжал говорить Коркут-паша, желая объяснить всем свои намерения касаемо очередной войны. – Королева Генуи во время последней битвы у берегов Виареджо пропала без вести и ныне считается погибшей. Представьте себе, она осмелилась сражаться наравне с мужчинами, за что и поплатилась своей жизнью. В разрушенной и побежденной Генуе из королевской семьи остались лишь дети прежней королевы Долорес. Старшую ее дочь, принцессу Луиджину, прочат в королевы. Гримани хотят выдать ее замуж за своего представителя, сделав его генуэзским королем, и тем самым положить конец распрям. Вы понимаете, что это означает. Венеция, прибрав к рукам Геную, станет слишком могущественна. Этого мы допустить не можем, если хотим сохранить наше господство в Средиземном море.