— Я помогу тебе с аспирантурой и сделаю еще одну латинистку, — говорила она, после моей блестящей сдачи экзамена, — ты не пожалеешь. Место преподавателя будет обеспечено.

Я обещала подумать, потому что еще сама не знала, кем стану и кем придется работать. Впереди четыре с половиной года учебы и всякое может случится. Вот же многое случилось за эти полгода! Столько событий, сколько не было в моей прошлой жизни за десять последних лет!

Начну по порядку. Вместо Глаши генералу привел тот же Иваныч женщину, слегка за сорок, его соседку по дому в Химках. Она осталась одна — вдова и погорелица. Дом сжег пьяный муж и сам в нем погиб, курив в постели. Теперь она жила из милости у соседей и искала нормальную работу. Детей не имела, профессии тоже. Убирала магазин тем и жила, что получала скромную зарплату да остатки магазинной дележки.

Как-то её заметила там Глаша и, расспросив соседей, предложила Иванычу показать ту генералу. Если одобрит, то будет ему преданный человек за приют и заботу, как и она когда-то. Тот и показал. Генерал, доверяя своему ординарцу и другу, согласился и эта женщина, Людмила, Люся, как назвалась она мне, поселилась в комнате Глаши. Мне уже тогда она показалась странной, забитой что ли или же хитрой, не то что Глафира. Поначалу дичилась, пыталась льстить и угождала даже мне. Генерал кривился, но молчал, я же не имела своего слова и тоже молчала. В конце концов, ему с ней жить.

Наши с генералом отношения переросли в холодно-вежливые. Мы ужинали вдвоем, иногда занимались языком у него в кабинете, когда я просила, особенно французским, который был у меня вторым языком. Я рассказывала ему о своей учебе, если тот спрашивал, и он приглашал слушать музыку, если я была согласна составить ему компанию. Тогда он много курил и молчал. Благодарил в конце, целуя пальцы и всё. Мне было страшно тяжело в его присутствии, и я искала предлог, чтобы не оставаться вместе.

Первое время Глаша спрашивала о наших отношениях, но я закусывала губу и отворачивалась.

— Зря ты так! — вздыхала она. — Ему одиноко сейчас, и ты ему очень нужна.

— Но он даже не показывает виду, что ему плохо без меня! — взрывалась я про себя. — Чего же мне лезть к нему? Скажет холодно, что все в порядке и буду я стоять, как дура!

Иной раз ловила на себе его взгляды полные тоски и печали, но прятала глаза и молчала.

— Не буду я твой любовницей на одну ночь, генерал! — ворчала себе под нос, проходя в комнату и запираясь на замок. — Ты же не хочешь меня в жены? Ты боишься пересудов и за место работы? А еще за партийный билет. Если что — всё ведь отберут! Сейчас прОсто это делается. Только не из-за меня! Боже, спаси и сохрани, чтобы это случилось из-за меня! Я не хочу проклятий с тех губ, что целовали и от которых до сих пор сжимается всё внутри. Надо подумать нам обоим, надо еще подождать. А там, глядишь, всё и разрешится!

Глаша уже редко появлялась в квартире, Иваныч тоже спешил по своим делам, генерал же почти всегда уходил кабинет после общего ужина. Конечно, Люся не сидела с нами, как когда-то Глаша с Иванычем, и я была даже рада этому, так как она стала как-то пристальней смотреть за нами, что-то прятать в своих глазах. Потом я как-то увидела её весело болтающую с консьержкой Антониной и все поняла — они сдружились. Теперь я была уверена, что поступила правильно, дистанцировавшись от генерала. Люся не могла не заметить наших отношений. Её липкий взгляд да длинный нос, когда она совала не туда, мне совсем не нравился.

Как-то я просто не выдержала, и высказала ей всё, что о ней думаю, когда случайно заглянула в гардеробную, чтобы погладить и увидела, как та надела …мою шубу! И еще вертится в ней! Я ахнула, а она тут же начала извиняться и мямлить, что такого никогда не видела, вот черт её и попутал!

Но добила меня все же Антонина.

Как-то возвращалась я довольно поздно, оформляли стенгазету, и она преградила мне путь.

— Ну, что? Уехала твоя защитница? — встала она руки в боки. — Теперь ты ей не нужна, а генерал тебя скоро выкинет как паршивого кутенка. Разрешение-то на прописку заканчивается! — съязвила она. — Кончилась твоя красивая жизнь. Чеши в клоповник общежитский! Там твое место! Ишь, надумала — генерала охмурять! Бесстыдница! Уж ежели не съедешь, сообщу о твоем поведении в институт в комсомольскую и партийную ячейку. Там быстро тебе хвост приструнят!

Я чуть было не рухнула от её ядовитых слов и от неожиданности не знала, что и сказать. Побежала домой, и только в столовой заметила испуганный взгляд Люси. Она поняла, что облажалась и я расскажу об этом и тем самым могу повлиять на решение генерала. Когда я обращалась к нему с любым вопросом, он всегда меня внимательно слушал и делал всё, о чем я просила. Люся понимала, что стоит мне сказать ему пару слов, и она поедет в свой магазинчик месить грязь. Здесь же она на правах домохозяйки в прекрасной генеральской квартире и уже начали приседать перед ней другие домработницы и даже жены, чтобы узнать последние новости о плоде их отчаянных потуг — холостяке генерале. А она и рада, распустила хвост и выслушивает льстивые речи.

Об этом мне поведала Глаша, а ей Иваныч, который все слышал и видел творившееся вокруг. Я просила его рассказать всё Сергею Витальевичу, но тот отвечал, что генерал знает и ему все равно.

— Захолодел он как-то, — жаловался мне ординарец, — перестал даже улыбаться. А раньше шутил! — вздыхал он.

Вскоре и Иваныч вышел в отставку и к генералу приставили молодого сержанта. Паренек был скромным, слегка зажатым и молчаливым. С ним я познакомилась перед самым отъездом, и он помогал перевозить мои вещи. В общежитии Ленка командовала им, а он, глядя на нее с восхищением, делал, как она говорила. Ей же доставляло удовольствие, и это было заметно. Потом, уже немного позже, она рассказала нам, что Володя, шофер генерала, питает к ней чувства, и они начали встречаться.

— Вот и я побывала на твоем месте в машине, где ты ездила госпожой! — ехидничала она, рассказывая о том, как и куда, подвозил ее Володя.

— Вот узнает генерал, — выговаривала её Маша, — настучит твоему Володьке по башке. Ишь, что надумал! Цацу свою возить на авто хозяина!

Ленка кривилась и говорила, что не будет больше с нами делиться. Мне же было неприятно.

— Это же надо из такой тихони и мямли выросла такая фифа! — возмущалась Маша, когда мы остались одни. — И всё моё попустительство. Пригрела змею на груди! Ах ты, мелкая зараза!

Я смеялась её возмущению и успокаивала, что мне уж все равно.

— Было и прошло.

Вздыхала я, но она видела, что не прошло, и продолжала ворчать, что приведет её в порядок обязательно.

— Ишь, хвост распустила, а все мое потакание и снисходительность!

Я неплохо устроилась в комнате. Койка стояла голова к голове с Машей, и мы иногда шептались с ней даже по ночам. Нам было, что рассказать друг другу.

Мой брат писал ей раз в три дня, и она зачитывала мне их от начала до конца. Тогда я поняла, что их отношения удачно развиваются. Писал и мне, правда не так часто, как подруге, но я и так знала, как идет у него служба и что он собирается делать в следующую увольнительную. Я радовалась им, видя, как совсем другой становилась она: более мягкой, более покладистой и веселой. Хотя, как староста была также строга ко всем. Без исключения. Кроме меня, конечно.

Общежитие было столичным. Я помнила свою юность и те помещения, в которых прожила три года. Здесь же большие светлые комнаты, хоть и многовато народу. Хороший туалет, чистый и приличная душевая. Столпотворений не было, все ходили в свои дни и на двери висел график посещений. Было удобно. Постирочная и гладильная, кухня с несколько газовыми плитами и разделочные столы. Здесь тоже были графики уборки, и поддерживалась относительная чистота. Хотя засилие тараканов было на высоте! Как же без них!

Каждый вторник месяца проводилась травля этих сожителей. Они исчезали на время, а потом восстанавливали свои колонии. К этим мерзким паразитам все привыкли и даже мальчишки устраивали тараканьи бега, собирая их в стеклянные банки, и потом выпускали по нашим разделочным столам, наблюдая какой быстрее доберется до следующего края. Делали денежные ставки и, конечно, упускали их чаще, чем ловили. Мы и ругались и даже били пацанов полотенцами, когда уж совсем расходились, а те нас пугали, бросаясь своими рыжими спортсменами. Девчонки визжали, а они хохотали, складываясь пополам.