Импорта в столице было мало, в основном из-под полы, комиссионки или с рук, поэтому столичные модницы искали случаи отовариваться современными шмотками за любые деньги. Их называли стиляги, наверное, за вызывающий стиль одежды. Они не чурались ни коротких стрижек у девчонок, ни коков с начесом у ребят, в стиле молодого Элвиса Пресли, ни ярких одежд супермодных костюмов и платьев, ни обувью на платформе или как здесь говорили «на каше». Ходили по столице свободно и даже несколько нахально. Им было весело наблюдать недовольные или завистливые лица прохожих. Заполняя рестораны и танцплощадки, они требовали новую музыку в стиле американского блюза либо залихватского «буги-вуги» и танцевали всем на зависть. Некоторых даже приходили смотреть, так профессионально те выкидывали «коленца» под быструю и захватывающую музыку джаза. Но их пока было мало и на них оглядывались, даже плевали вслед, а если тот еще носил и комсомольский значок, то вызывали на бюро и «прорабатывали», как тогда говорили, то есть указывали, как не должен одеваться младший брат партии. А вот кАк он должен одеваться и на какие деньги не говорили! Да и в основном одевались те, у которых родители были из вышестоящих и имели привилегии, такие, какие выдал нам с Глашей генерал.

Про деньги особый разговор. Например, Сергей Витальевич получал …МНОГО! Да-да! Как профессор и Член Академии — это раз, как генерал — это два, и три как Лауреат Сталинской премии. Все его деньги шли на книжку, и ему ничего не стоило даже купить машину в личную собственность, как сделал это его друг Степан Петрович для своего сына, тоже военного, служившего здесь же в Москве. Тот уже был женат и имел сына десяти лет. Сам же ездил на служебном ЗИМе. С Васей — ординарцем и водителе. Как Иваныч.

Думаю, что и они все пользовались теми услугами, что и Сергей Витальевич.

— Вот откуда у него отличные костюмы и рубашки! — Ахала я, вспоминая его при первой встрече в вагоне.

Он всегда одевался подчеркнуто модно, со вкусом и дорого, пользовался хорошим парфюмом и баловал всех вкусностями из двухсотого отдела Гастронома номер один.

— Что ж, по доходу и расход! — Хмыкала я, встречая хозяина каждый вечер в теплом бархатном домашнем пиджаке или же в вязанном жакете с большими карманами. Его свежие белоснежные рубашки поражали, как и чисто выбритые щеки с тщательной стрижкой на голове. Ещё ни разу не видела его небрежно одетым даже дома. Это меня умиляло и восхищало.

Я тоже стремилась не отставать и всегда одевалась, как могла, когда завтракали или же ужинали. Свой уютный халатик из байки, я надевала исключительно в своей комнате. Ни разу не встретила его ночью. В чем тот спал, я узнала, раз заглянув в его спальню, когда они были в той самой командировке. Быстро прижала к лицу его куртку от пижамы, вдохнула запах и тут же испугалась, что Глаша заметит. Она тогда еще не знала о моих чувствах и поэтому я боялась её реакции. Его туалетную воду, которую он оставил на подзеркальнике в ванной, я забрала и нюхала, представляя его. Прям, как наркоманка! А потом спрятала у себя в дальний ящик письменного стола. Глаша тогда ничего не сказала, хотя видела исчезновение флакона, который всегда стоял на виду.

Когда генерал вернулся, я боялась, что он спросит про него, но тот не спросил или спросил да не подал виду, что знает.

— Когда-нибудь я сама расскажу ему о своих проделках! — Вздыхала я, и тут же кисло добавляла. — Может быть.

Сегодня мы должны идти в Кремль!

С утра, как обычно я побежала на пары. Там с Машей мы обсудили и прическу и одежду. Сбежав со второй пары, я устремилась в парикмахерскую сделать маникюр.

Сначала сидела в очереди ожидая своего номера, потом перед манерной маникюрщицей. Та, поглядев на меня, поджала губы и делала маникюр с недовольным лицом, будто ей обещали место министра, а дали в тесной парикмахерской. Я еле сдерживалась, когда та грубо хватала меня за пальцы, подтаскивая к себе, и выворачивала их с таким злым видом, будто чем-то я ей мешала. Я ойкала от её грубости и боли, а потом просто не выдержала:

— Если вы не желаете работать, то подайте заявление об уходе! — Вскочила я, выдернув пальцы из её рук. — Вы плохой мастер и не соответствуете занимаемой должности! — выпалила её в лицо.

Та пошла красными пятнами и открыла рот, чтобы сказать, но слышались только «ты…ты…что ты говоришь, соплячка».

— Не ты, а вы! — закричала я, уже выходя из себя. — Да как вы смеете так обращаться с клиентом! Заведующую мне сюда! Срочно!

Зал переполошился. На наши крики стали заглядывать из других залов, громко спрашивать «что случилось?». Я стояла злая и красная. Маникюрша сидела красная и злая. В это время вплыла величественная мадам, похожая на монумент царицы Екатерины Второй, что стоит в центральном парке города, моего мира. Я помню, что когда было его открытие, то многие удивлялись, что царица была так полна. А может быть скульптор видел её такой, кто знает. Так вот сия мадам была на неё похожа — толста, с ленивым презрительным взглядом, будто у нее в подчинении не парикмахерская, а минимум Российская империя.

— В чем дело? — спросила она медленно, растягивая слова на московский лад.

Маникюрша резво подскочила и тут же сменила маску на лице, сделав её обиженной и преданной, точно, как у нашкодившей кошки, перед крутой хозяйкой.

— Эта девка…девушка обозвала меня… — Тут она засуетилась, не зная как себя и назвать подходяще и исправилась. — Предъявила претензию, будто я не умею делать свое дело. Вот стоит и даже не стыдно такое говорить в лицо, женщине старше неё.

— Ну, а вы, что скажите? — Обратила на меня свой царственный взор.

— Она не профессиональна и к тому не умеет работать с клиентом. Я ей об этом и сказала.

— А ты? — вновь посмотрела она на маникюршу.

— А я что такое должна терпеть! — взвизгнула она. — Мала еще указывать! Да я всё дела как обычно, а ей, видите ли, не понравилось!

— Это вы всем так выкручиваете пальцы, как сейчас делали мне! — Повысила я голос. — Фашистские приемчики, да и только! Прямо гестапо в столице СССР!

В это время в двери показалась голова Иваныча. Он приехал меня забрать из этой парикмахерской, которую посоветовал генерал. Именно здесь он сам делал маникюр, который я видела на его длинных холеных пальцах. Иваныч наблюдал и слышал весь этот концерт. Поманил меня, показывая, что уже время.

Заведующая обернулась и, увидев водителя генерала, поняла кого видит перед собой в моем лице, и тут же вся её спесь спала.

— Не сметь мне тут орать! — Теперь кричала заведующая, и голос у неё был нашим с маникюршей ни чета. Чисто иерихонская труба! — Сейчас же извинись и доделай гражданке маникюр! — Ткнула она в сторону обескураженной маникюрше. Та обалдела от странного приказа и поспешно села, глядя на меня.

— Не надо мне, — сквозь зубы сказала я, — ни вашего маникюра, ни вашего извинения! Спасибо!

Повернулась и пошла к Иванычу. Тот подал мне пальто, которое держал в руках и мы вышли на улицу. Когда я садилась в машину, то оглянувшись на окна парикмахерской, видела и лицо испуганной маникюрши и лица других любопытных женщин с бигудями и полотенцами на голове. Открыв передо мной дверцу, он помог сесть впереди и забежал на свою сторону. Машина поехала, а всё еще видела в окнах женские головы.

Когда Иваныч рассказывал о моем столкновении в парикмахерской, то генерал хохотал до слез. Глаша же улыбалась и качала головой:

— В этих парикмахерских работают одни хабалки! И правильно ты сказала, никакого тебе уважения! А если перед тобой девчонка, так можно так и пальцы выкручивать? Гадина!

Тут мой генерал нахмурился.

— Я разберусь! — сказал он. — Если хочешь, то сюда будут приходить надомницы. Они намного вежливее общих парикмахерских.

— Не нужно, Сергей Витальевич! — Вскинулась я. — Честно говоря, я уже жалею, что так сделала. Надо учиться держать себя в руках. А частников мне нечем оплачивать. Куплю несессер и буду делать сама. Я умею. Ведь делала же самостоятельно дома и теперь буду делать. А в парикмахерскую не пойду. Они там все сидят с видом оскорбленной королевы. Будто мы им мешаем, что ли. Приперлись без приглашения, и еще чего-то требуем. Пусть их. Нервы побережем.