Машу я встретила у метро. Она, смеясь, рассказывала, как её атаковала приставучая Ленка, с вопросом куда мол «намылилась» и собиралась сопровождать.

— Еле отвязалась! Вот приставучая! Как банный лист к заднице!

Я смеялась вместе с ней, представляя лицо той, которую лишили такой информации. Она бы точно не отстала, и пришлось бы вместо одной подруги принимать и её тень, а я этого не желала. Тогда уж точно не могла бы быть откровенной, так как мне очень нужен был её совет по поводу того, что, ежели, выплывет наружу, то, как будет реагировать молодое общество на мои чувства — как в фильме «Разные судьбы» или поймут и поддержат. Это меня серьезно мучило, после того, как я прочла первое письмо от генерала сразу же после нашего последнего разговора по телефону на эту животрепещущую тему. Он писал, что понимает меня, мои сомнения и мои чувства и раскаивается, что посмел ускорить события, обещая при этом больше не спрашивать, и постарается быть сдержанным. Но своих чувств ко мне не будет стесняться и в моей власти отвергнуть их или принять. В том и другом случае, он обязался быть предельно внимательным и не форсировать события. Просил простить его за откровенность и в заключении приписал, что его судьба теперь в моих руках.

— Вот что мне ответить, как ты думаешь? — подняла я глаза на серьезное лицо Маши, когда зачитала ей отрывки из письма, где было четко поставлен вопрос и нужно было ответить так же откровенно. Я же боялась. Боялась и не знала, что делать со своими чувствами, да и с той ситуацией, когда я полностью зависима от него: нет жилья, нет денег, чтобы его снять самой. К тому же еще неизвестно, примут ли меня в студентки, то есть, как сдам экзамены.

— Я не могу тебе советовать в этом случае. — отозвалась, помолчав, Маша. — В случае чувств, если ты к нему испытываешь. Как можно здесь мне решать. А вот в бытовом плане, тебе следует быть осторожной.

— То есть как это? — вскинулась я.

— А в том, что тебе некуда идти и надо дождаться окончания семестра. — Сказала она, спокойно и твердо глядя мне в глаза. — Это всё, — она обвела взглядом и рукой вокруг, — твое пристанище на время. Как только сдашь и тебя примут постоянно, сможешь, если захочешь, конечно, устроиться в общежитии и получать стипендию. Думаю, что и твои родные тебе также помогут, как только ты сообщишь о зачислении, как помогали ранее.

Она уже знала о моем сиротстве и расположении семьи маминого брата. Поэтому и была уверена, что те продолжат помогать и деньгами, как только узнают о моем окончательном устройстве в институте, как, впрочем, помогала и ей её семья. Я была внешне согласна с ней, но в душе сомневалась в их возможностях, потому что совсем не знала родных этой Валентины.

Письма, которые получала регулярно от тетки и от Славика, могли не соответствовать действительности. Хотя мой генерал уже помог устроить по моей просьбе брата в ближней танковой дивизии недалеко от Москвы, и я получила от них, да и от него письма полные благодарности, что Славик хорошо устроился и очень доволен этим. В своем письме тот еще и обещался, как только разрешат увольнительную, то обязательно встретится со мной. Этому я, честно говоря, вначале не обрадовалась. Уж совсем! Потому что не знала его в лицо! Но потом написала ему, чтобы прислал фото в армейской форме и вскоре получила. Теперь была во всеоружии, увидев стройного парня, очень на меня похожего. Видимо мать Валентины и её брат были схожи лицом.

— Еще бы увидеть фото дяди с тетей и совсем можно не волноваться. — Похвалила себя за сообразительность, думая, что уж у него-то наверняка есть их фото и скорее всего и наше общее. — Тогда буду спокойна.

Маша же обещала мне полную поддержку в моих бытовых вопросах, кроме личных. Так и сказала, чтобы я сама решала, что она тут не советчица. Я за это еще больше её зауважала и поняла, что уж она-то никогда не поступит гадко и всегда будет на моей стороне. К тому же я смогла, наконец, задать и ей такой же личный вопрос о том, свободно ли её сердце, на что она, краснея, сказала, что занято, только безответно, ибо он женат и даже есть ребенок. Кто и где живет заноза её сердца, я не стала спрашивать, да и она не стала распространяться.

Теперь я понимала её строгость и даже суровость по отношению к сокурсникам и другим молодым парням, пытающихся завести с ней близкие знакомства. Она не была холодной, как иногда прорывалось в словах той же Ленки, просто её сердце было занято. Наверно поэтому она понимала мои метания и сомнения также, как больно и тоскливо было ей самой. Я как могла, ответила сочувствием. Она приняла их, и мы тут же перевели разговор на другие темы

Вскоре были приглашены Глашей в столовую.

Маше еще ранее, я показывала квартиру генерала и та была поражена богатством обстановки и её масштабностью, теперь же она удивилась еще и едой, которую Глаша выставила на стол.

— Угощайтесь мои девочки! — радостно провозгласила она, поведя рукой над всем этим пиршеством. — Потом будите обсуждать свои молодые дела.

Сама тоже села с нами, как я просила ранее, чтобы Маша не терялась в новой обстановке. Да и ни к чему её было знать порядки генерала в этом вопросе. Хотя он уже пытался как-то смягчить свое отношение к прислуге тем, что пригласил ужинать вместе. Думаю, скорее из-за меня, так как он чувствовал мою скованность при обслуживании его Глашей и Иванычем. Это было не показное барство, просто так заведено еще с раннего детства и это въелось в его понимание о прислуге. Таковы были правила этого дома.

Сейчас мы сидели вместе и смеялись и ели. Всё было очень вкусно и сытно, чему искренне радовалась Глаша, глядя, как молоденькие девчушки с аппетитом поедают её готовку и при этом нахваливают и просят добавки.

После обеда мы помогали ей мыть посуду в кухне, куда Маша напросилась посмотреть газплиту, о которой слышала, но пока не видела в действии. Кроме этого восхищалась ванной и туалетом, обложенные цветной керамической плиткой, такой, какой она еще не видела, с ромбами и золотой каемкой по верху. Мне же было не в диковинку, а она просто ахала от красоты. Что ж! У неё тоже всё это будет впереди.

Мы рылись в книгах в кабинете генерала, и она расспрашивала про пианино, которое стояло в столовой. Поражалась тому, что на нем играет сам хозяин и завидовала, что не может слышать ни его игры, ни пения, в умении которого уже не сомневалась. А еще мы слушали пластинки современной эстрады и даже пару из классики.

Уже после ужина, она засобиралась в общежитие и была удивлена, что Глаша вызвала ей такси по спецзаказу, о котором я, честно говоря, и не знала. Оказывается, это можно было сделать, но по двойному тарифу. Ей, конечно, она не сказала, но я потом выведала и даже попыталась возместить сама, на что та сказала убрать деньги.

— Ты даже не понимаешь, как я счастлива сегодня! — убеждала она меня после отъезда подруги. — Я жила скучно, вечно ворчала на отсутствие живой души в квартире. А теперь вы наполнили её жизнью. А деньги — это всё пустое. Так что не обижай меня.

Я вздыхала и прятала улыбающееся лицо, потому что понимала её, как никто другой, вспоминая свои одинокие вечера и пустую квартиру.

Ложась спать, вспоминала кота и псинку которых, так внезапно, оставила и которые неизвестно где теперь находятся. Это, пожалуй, все мои прошлые заботы. Здесь же меня ожидала новая жизнь и новые хлопоты. Одно радовало, что я убедилась, что в лице Маши приобрела настоящего друга, кроме Глаши, конечно. Та была моей искренней наперсницей и соратницей.

— Уж у ней-то не нужно было спрашивать, как относиться к генералу. Она была полностью на нашей стороне, то есть на стороне наших чувств. — Вздыхала я, кутаясь в одеяло.

Письма, которые приходили за это время часто, почти через день, я зачитывала Глаше и та давала советы, если я спрашивала. Они были наивными, но искренними, ведь она любила и хозяина и меня. Её большое сердце болело за всё, что касалось близкого окружения, в которое входил и Иваныч. Я не задавала вопросы про их отношения, но видела, как прятала та свои письма. Не вмешивалась в их переписку и не требовала откровенности, полагая, что этому еще придет время.