Он не сдерживался, хватая мои сиськи.

— Кал, стой. У меня месячные.

Он хмыкнул, но все же продолжил настаивать, протягивая руку, чтобы вцепиться в край моей ночной рубашки. Он стащил ее через голову, прежде чем я успела возразить. Я съежилась от того, что он увидел мои трусы для месячных. Я попыталась вырваться из его хватки, но он не поддался.

— Я нуждаюсь в тебе, — прорычал он. — Плевать на остальное.

Мне было не плевать. Мне было совсем не плевать. Я прижалась к нему, борясь с собственным отчаянным желанием его члена. Он вжался пальцами в прокладку между моих ног, ища клитор.

— Черт, Каллум…

— Я собираюсь взять тебя, — сказал он. — Не сопротивляйся.

Я издала жалобный писк смущения, когда он подцепил резинку моих трусов, и задрожала, ненавидя себя за то, что не сопротивляюсь сильнее. Я застонала от поражения, когда он скользнул пальцами между моих бедер.

— Блядь, — проговорил он. — Так приятно.

Да, так и было, он ни хрена не врал. Он присел на корточки, достаточно низко, чтобы скользнуть тканью по моим бедрам. Мое нижнее белье упало на пол, и я была обнажена.

— Собираюсь трахнуть тебя, — прошипел он.

Два пальца внутри меня заставили меня застонать, как шлюху.

— Да…

— Я хочу видеть тебя.

Я застонала, не в силах вымолвить ни слова.

— Хочу увидеть, как кровоточит твоя пизда. Хочу понюхать тебя.

О, мой гребаный бог. Хлюпанье между ног пошатнуло мои чувства, но он ощущался так чертовски хорошо. Я позволила ему повернуть меня, позволила вести меня, позволила тащить через кухню с его грязной мокрой рукой между моих ног, пока мы не достигли двери ванной. Я ахнула, увидев в зеркале наше отражение во весь рост. С моих бедер уже стекали алые капли, кровавые дорожки змеились по лодыжкам. Его пальцы хлюпнули, когда он их вынул и прижал свою окровавленную руку к моим сиськам. В воздухе повис металлический запах.

Я не хотела смотреть, но не могла оторвать глаз от собственного тела, и сразу начала извиваться, когда он схватил меня той же окровавленной рукой за горло. Багровые пятна на бледной коже.

— Такая красивая, — проговорил он. — Мне это чертовски нравится.

— Трахни меня… — выдохнула я. — Сделай это.

Он в мгновение ока стянул с себя одежду, сбросив на пол джинсы, пока я смотрела на его отражение. Он был так великолепен, абсолютно чертовски красив. Я хмыкнула, когда он скользнул в меня. Я так легко раскрылась для его члена, такая чертовски влажная. Моя киска издавала такие грязные звуки, но не такие грязные, как он.

Он потянул меня за волосы, с шипением шепча пошлости мне на ухо, когда вошел в меня. Он обводил пальцами мой клитор, двигая ими именно так, как я нуждалась, и я кончила, застонав, как грязная гребаная шлюха, когда ощущения взяли верх. Он кончил жестко, быстрее, чем обычно. Его глаза были яростными, удерживая мой взгляд. Он вышел из меня, переводя дыхание. Темные волосы на лобке блестели красным, его член все еще подергивался среди алого озера, растекающегося между бедер. Его руки были в крови, грудь тоже, и он выглядел чертовски великолепно. Как воин, вернувшийся с битвы, украшенный кровью своих завоеваний.

Вот тогда-то я и поняла его. Действительно поняла. Каллум Джексон не был Маской в действии. Маска был грязен до крайности, но он был продуманным, контролируемым, отполированным до зеркального блеска. Каллум Джексон был диким животным, управляемый грубыми инстинктами, диким стремлением к сексу, поту, крови и вздымающейся, извивающейся, первобытной гребаной плоти. Глаза у него были дикими, волосы растрепаны, мышцы напряжены, как натянутая проволока. Он был диким.

— Ты вернулся за этим, да? — прошептала я. — Ты вернулся, чтобы забрать то, что принадлежит тебя.

— А это так? — рявкнул он. — Это мое?

Я посмотрела на беспорядок на своей коже.

— А ты как думаешь?

— Не знаю, Соф, ни хрена не знаю. — Я направилась в душ, но он схватил меня за запястье и потянул так сильно, что я врезалась ему в грудь. — Никогда ни в чем не нуждался, ни от кого не зависел. Не так. Я нуждаюсь в этом, Софи. Не могу, черт возьми, потерять это.

— Это гребаное безумие, мы оба чертовски безумны.

— Я могу жить с безумием, — ответил он. — Просто не могу жить один.

Я коснулась его лица, проведя большим пальцем по темным бровям.

— Ты не один, Кал, больше нет.

— Тогда скажи это, — рявкнул он. — Если ты действительно имеешь это в виду, скажи. Только не ври, Софи, если для тебя это не реально, то не притворяйся.

Слова давались легко, чертовски легко.

— Я люблю тебя, Кал. Это достаточно реально для тебя? Это то, что тебе нужно было услышать?

Он зарылся лицом в мои волосы, обнимая крепче, чем я когда-либо чувствовала.

Я была достаточно счастлива, чтобы не обращать внимания на страх в животе, достаточно счастлива, чтобы выкинуть здравый смысл из поля зрения.

Я стала еще счастливее, когда мы услышали грохот мусорного ведра на кухне, и ночь вернулась в нормальное русло.

Каллум

— Пора, парень. — Рэйвен улыбалась, но мне пришлось стараться, чтобы улыбнуться в ответ.

Я работал весь день, пытаясь подготовить картины для дилера. Ничто из того, что я делал, не выглядело правильным. Они все были дерьмом.

— Не готово.

— Они готовы, — сказала она. — Поверь мне, малыш.

— Они ему, блядь, не понравятся, — огрызнулся я. — Они полное гребаное дерьмо.

Она оттолкнула мои руки от красок, будто я был маленьким ребенком в детском саду. Но я не возражал против нее, не возражал против всего, что она, черт возьми, делала.

— Нервничать нормально. Лучшие художники всегда такие.

Она начала приводить в порядок мои холсты, выстраивая их для транспортировки. Я сдался, позволив ей взять то, что хотела. Теперь уже слишком поздно нервничать.

— Софи не будет?

— Весь день на совещаниях.

— Нет покоя грешникам, да? — Я вздрогнул, когда она открыла последний холст, сердце колотилось, как чертов товарняк. — О, малыш.

Ее глаза были широко распахнуты и блестели, как на картине.

— Нарисовал для тебя. Для твоей девушки, — проворчал я.

Это была моя самая любимая картина с Рэйвен. Она выглядела точно так же, как тогда, когда я встретил ее — глаза такие блестящие, а кожа такая живая. Я нарисовал ее с черной сигаретой, намеком на улыбку, когда она выдыхала дым в ночное небо. Я не ожидал, что она обнимет меня за шею, что ее теплые губы коснутся моей щеки. Она ощущалась хорошо рядом со мной, с ее странными волосами, странной одеждой и странным запахом. Не такая цепкая, как Вик, просто милая.

— Мне нравится, — выдохнула она. — Я действительно люблю ее, парень. Спасибо.

Я пожал плечами, когда она отпустила меня.

— Ничего особенного.

— Как скажешь, малыш. — Такси остановилось прямо перед гаражом. — Это за мной, прямо в штаб-квартиру дилера. Уверен, что не хочешь поехать?

Я покачал головой.

— Не-а, доверяю тебе.

— А теперь не ленись мне тут. Нам понадобятся новые экспонаты для выставки.

Стук сердца перешел на новую передачу.

— Какой выставки?

Она улыбнулась так чертовски ярко.

— Самая большая гребаная выставка в Лондоне, которая пройдет еще до Рождества, малыш. В галерее экспозиция рядом с большими мальчиками, лучшими на рынке. Современное искусство, урбанистическое тоже и немного модерна. Ты будешь там, Кал, помяни мое слово. Джек кирпичами срать будет, когда увидит все это.

— Не шути, — сказал я. — Это совсем не смешно.

Ее красные губы скривились в злобной усмешке.

— Я никогда, блядь, не шучу насчет искусства, парень, и никогда, блядь, не шучу с тобой.

— Прости. — Я запустил руки в волосы, расхаживая. — Просто не знаю, что и думать.

— В это сложно сразу поверить.

— Ага. Много всего на уме.