— Это какой?!

— Всё просто, дочь хочет повидаться с отцом.

Крас грохнул кубок об стол, рубиновое вино плеснуло через край, забрызгало рукав. Стиснул, силясь унять дрожь. Зрачки сжаты до размера острия иглы. Калима стоит напротив, сложив руки на груди, мрачно смотрит на друга.

— Да я чуть не обделался от ужаса! — Прорычал Крас. — Какого чёрта здесь творится?!

— Нашёл у кого спрашивать. — Вздохнула герцогиня, тайком большим пальцем гладя красный след от шёлкового шнура на ладони. — Я сама только вернулась и хотела узнать у тебя.

— Могла бы и раньше вернуться. — Буркнул слав.

— Я просто хотела чуть развеяться, отдохнуть от рутины. А тут такая возможность. Вот скажи, тебя хоть раз похищали?

— Меня и в рабство продавали… Проклятье… он же выглядел, как Орландо, в день, когда меня выкупил!

— Нос другой. — Заметила Калима. — И он ниже. Ну и с мечом не так хорош. Ни в какое сравнение. Пахнет иначе.

— На кой ляд ему фехтование?! — Выпалил Крас, отпустил кубок и схватил бутылку, зубами вырвал дубовую пробку. Выплюнул и добавил спокойней. — Его же не пробить! Я ему прямо в кадык ударил!

Пробка ударилась об плиты пола, закатилась под стол и замерла у ножки. За окном заворчал гром, зычно крикнул десятник, командующий ускориться рабочим.

— Зато задушить можно. — Сказала Калима, беря кубок. — Это не бог войны, совсем не Муруган.

— Угу… и что нам теперь делать?

— Ничего. — Отрезала Калима. — У нас есть проблемы понасущнее.

Крас зажмурился, поднял лицо к потолку и шумно выдохнул. Медленно вдохнул и сказал:

— Да… ты права.

Герцогиня отпила вина и, покачивая кубок, подошла к окну. Опустила взгляд на двор и рабочих, укрепляющих ворота. С внутренней стороны к стенам прилегают строительные леса, заполненные каменщиками.

— Где держишь баронессу с дочкой?

— В левом крыле. Хочешь их задушить?

— Что? Нет конечно. — Ответила Калима, вздёрнув бровь. — Зачем мне это? Просто хочу поболтать с женщиной ближнего круга. Тем более у неё дочь, а у меня сын…

Кармен тайком смотрит на Орландо. Телега катится по дороге петляющей меж холмов, и северный ветер треплет волосы мечника. Взгляд устремлён вперёд, губы сжаты в тонкую линию. На миг почудилось, что он значительно старше. Девушка подпёрла голову кулачком, опёрлась о борт. Сомнения о правильности побега, терзавший с утра, сдуло холодным ветром.

— Странно… — Пробормотал Орландо оглядываясь. — Места будто знакомые, но я тут никогда не был.

— De javu. — Сказала Кармен, не отводя взгляда.

В голосе просквозил акцент, от которого у Орландо сжалось сердце. От слов ощутимо повеяло солнечным летним полднем и сладким вином. Повернулся к пленнице и взгляды столкнулись… сердце смяло в горошину и швырнуло в пятки. Парень замялся, впервые с самого детства, ощущая себя слабым и… загнанным. Будто перед ним не тощая девушка, а горная львица, почуявшая кровь.

— Это когда тебе кажется, что ты уже видел, слышал или бывал, хотя это совершенно не так. — Пояснила Кармен, широко улыбаясь и поправляя волосы.

Невзначай демонстрируя тонкую шею и белую, аристократичную кожу. Орландо торопливо отвёл взгляд, вперил в дорогу, боясь повернуться. Пробормотал, едва сдерживая дрожь в голосе:

— Тебе говорили, что ты ведёшь себя… странно?

— Странно?

— Не как благородная дама.

— Я, единственная дочь могущественного лорда. — Пояснила Кармен. — Меня обучали учителя из сарацинии. Я могу писать, читать и говорить на семи языках. У отца… на меня большие планы, а это добавляет некоторой вольности.

— А чему тебя учили? — Спросил Орландо, отчаянно ища тему, которая закончит разговор или… заставит её сказать хоть что-нибудь на том чарующем языке.

— А это секрет.

Дорога вильнула за очередной холм, побежала по склону вверх. По глазам ударил луч солнца, прожёгший серую пелену облаков. Орландо прикрыл глаза ладонью, охнул и сжал поводья. Впереди отрывается равнина, заполненная огромными крестами и освещённая узкими лучами. Ледяная лапа стиснула кишки, потянула, наматывая на кулак.

На крестах распяты люди.

Десятки, сотни… тысячи!

— Какого… — Выдохнул Орландо, позабыв про смущение перед девушкой.

— Люди антипапы, — буднично сказала Кармен, мазнув взглядом по несчастным, — солдаты и просто поддерживающие еретика, отлучённого от света Господнего. Рим, как и всегда, старомоден.

— В смысле?

— Ещё в глубокой древности, — пояснила Кармен, накручивая прядь на палец, — патриции любили массовые казни через распятие. Помнится, по дороге от Рима до Капуи распяли шесть тысяч мятежников.

— Матерь Божья… — выдохнул Орландо и едва не перекрестился, но ладонь намертво застыла у груди. — Как-то это… не по-христиански…

— Почему? Ведь без пролития крови. Видишь, им просто стянули руки и ноги верёвками… какой ты впечатлительный. Ты же сам скольких зарезал!

— Одно дело заколоть, а другое оставить умирать… вот так.

Разговор затих, но это не принесло желанного успокоения. Дорога тянется вдоль распятых, многие ещё живы и Орландо чувствует их взгляды. Уши терзает призрачный шёпот, мольбы о милосердной смерти. Кармен с любопытством оглядывает несчастных и во взгляде девушки читается нечто жуткое.

— Почему ты так смотришь на них? — Спросил Орландо, спустя час.

— Пытаюсь понять, как долго они висят и как это сказалось на них. — Отрешённо ответила девушка. — Уровень истощения. Старик аль Хазред любил повторять, что знание о теле не может быть лишним.

— Кто?

— Один из моих учителей. Ты разве не слышал о нём?

— Я даже имени такого не знал!

— Он был очень умный… пожалуй, самый умный! Многому научил, к примеру…

Кармен положила ладони на плечи Орландо, повела вниз и резко ткнула пальцами в мышцы. Ладони парня сжались с такой силой, что ногти впились в кожу.

— Плюс куча подобных мелочей. Тело человека очень интересно. — Добавила Кармен, возвращаясь в сено.

Ветер усиливается, сметает стоны и уносит на холмы, где они разносятся жутким эхо. Над крестами кружат вороны, присматриваются к беззащитной добыче, выжидая, когда последние капли жизни покинут тело. Меж крестов ходят монахи с длинными палками и отгоняют птиц от ещё живых. Ведь ни капли крови грязных еретиков не должно пролиться на святую землю.

На путников смотрят с холодным любопытством, вдруг выкажут признаки сочувствия.

Дважды встретились разъезды гвардейцев в синих плащах, тянущих за собой людей в цепях. Пленники едва передвигают ноги, смотрят в землю не мигающим, стеклянным взглядом обречённых.

— Это не правильно. — Прошептал Орландо.

В груди растекается чёрное чувство вины, липкие щупальца обхватывают хребет и заползают в череп. Парень сгорбился, силясь понять, почему он чувствует вину. Ведь он ни в чём не виноват! Однако вина становится гуще. Будто лично он выписал приговор этим беднягам.

В ночи полыхают звёзды, широкое скопление тянется от горизонта до зенита. Орландо с усилием отводит взгляд, но глаза сами собой проворачиваются в орбитах. За спиной тлеют угли костра, тихонько посапывает баронская дочь. Порывы ветра доносят далёкие вопли козодоев и порождают волну шорохов и скрипов в лесной опушке. До Рима меньше дня пути. Если выедут с первыми лучами, то к полудню будут у ворот Вечного Города.

Орландо в очередной раз опустил взгляд, но тот сразу зацепился за искру под ногами. Среди рыхлой земли, присыпанной лесным мусором, что-то поблёскивает. Парень опустился на корточки и поднял перламутровый квадрат, размером с монету. Цвета потемнели за века, но сохранили красоту и благородство материала. Некогда бывшего частью великолепной мозаики в усадьбе патриция или другого богатого гражданина. Орландо видел остатки таких в руинах, где им с Серкано приходилось ночевать.

Таких больше не делают. Так говорил Серкано. Просто не умеют, как и материал, из которого римляне делали порты и причалы. Серый и зернистый, но стойко держащий удары волн столетиями. Падение Рима уничтожило мир, а люди копошатся на руинах былого величия. Являясь лишь жалкой пародией на былое.