– Быстро и по делу, – бросил Станислав, стараясь встать между нею и принтером.

– Быстро… В 11.30 они сели на автобус на вокзале Феодосии. Водитель сразу заметил их сумки и попросил убрать в багажное отделение. Они отказались. Мм… По дороге они постоянно что-то высматривали, тискали эти сумки, и ему пришло в голову, что они могут быть смертницами. На ближайшей автостанции он сообщил об этом начальнику. Тот вызвал полицию.

Станислав отвлёкся от гудящего принтера и повернулся к ней.

– Серьезно?

– Они стали просить их отпустить, а наряд не ехал. Звонок не зарегистрировали или стерли. Не знаю. Помнишь, вызовов много было? На станции ждали-ждали, сестры чуть не умоляли… их отпустили. Автобус уже уехал, и они пошли пешком. И шли до самого съезда на Горловинку.

Принтер все печатал, и Станислав сложил руки на груди, прошёлся.

– Ну, скажи, – настаивала Галактионова, крутясь следом за ним со стулом, – ведь есть ощущение, будто они чего-то боятся?

– Если бы ты не шастала домой, то знала бы, что дали ответ из Виноградного.

На лице Галактионовой проступило усталое, даже досадливое выражение.

– Я зашла на десять минут… ну, пятнадцать.

– Утром они явились в отделение полиции и попросили бланк заявления. Дежурный спросил, зачем. Одна из сестер ответила, что из-за насилия в семье.

Она наконец прекратила мучить стул и приложила три пальца к виску… опустила.

– Отец! Я говорила?.. Нет, вроде, не говорила. Ее… их отец – из ваших.

Станислав нахмурился. Сквозь суету дня пробилась тревога.

– СК?

Галактионова кивнула, повернулась к монитору и перемотала до броска Жени через дорогу. Включила воспроизведение: сёстры, полицейский – все те же лица, те же позы.

– И чего? – не понял Станислав.

– Видишь, куда они смотрят?

Он наклонился к экрану, вгляделся. Сёстры таращились против движения – на что-то за кадром камеры.

– Туда же, куда и ДПС-ник, – объяснила Галактионова. – Вспомни наш разговор с его коллегой? Тот как раз сказал посмотреть на машину следственного комитета.

Женя на видео бросилась через дорогу. Грузовик вильнул, замер.

– Они нас испугались, – догадался наконец Станислав.

Галактионова кивнула и потянулась, чтобы забрать распечатки из замолчавшего принтера.

– Я сам! – Станислав подскочил и, опередив ее, вытащил листы. – Значится так… узнай, что сможешь, об их родителях. Кто-где, почему развелись. Как у него на службе. Без официальных. Упрешься в кого-нибудь – попроси моего отца. Жду тебя… – Он посмотрел на часы и полупрорычал-полупростонал: – Жду завтра.

На ходу запихивая документы в портфель, Станислав пошагал к двери.

– Куда ты? – спросила Галактионова.

– Надо.

– Это секрет какой-то?

Станислав обернулся. В голове у него вновь мелькнуло рассказать ей об дяде Кеше, но лезть в эту петлю не хотелось, как не хотелось и чувствовать себя виноватым и вообще думать о гадкой ситуации. И Станислав – сам не понимая зачем – опять выдал другое, с каким-то вызовом, с издёвкой:

– Что ты на барже своей делала?

– Да… ничего?.. – ответила Галактионова после паузы и неопределенно помахала забинтованной рукой.

Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза.

– Делом займись! – сердито сказал Станислав и вышел.

Сердился он, конечно, не столько на неё, сколько на самого себя.

Сквозь толщу воды солнце казалось не шаром, а ртутной лужицей. Бледная, едва различимая она дрожала далеко-далеко над головой, а сбоку от нее нависала исполинская корабельная тень. Едва достигнув границы темноты, Иннокентий разворачивался на несколько градусов по компасу, перекладывал в другую руку крюк с тросом и плыл прочь, внимательно разглядывая дно.

Голова слегка кружилась, в ушах стоял непрекращающийся гул. Каждый вдох через трубку отдавался болью – не то в связках, не то в небе.

Слишком долго под водой.

Слишком.

Фонарь выхватил из темноты немецкий бомбардировщик – он едва угадывался под наростами ила и раковин. Сбоку от него что-то сверкнуло, и Иннокентий направился в ту сторону.

Груз? Обычно это были контейнеры 70x30x21 – крытые нержавейкой, завёрнутые в водонепроницаемую упаковку. Иннокентий цеплял их крюком, дергал трос, и контрабандный товар весело плыл наверх. Никто в жизни бы не догадался, что это делается под видом прогулки на катере.

Фонарь прорезал придонный мрак и, к удивлению Иннокентия, очертил не ящик, а человека.

Тело парило метрах в шести от поверхности, видимо, достигнув в такой странной точке нулевой плавучести. На голове человека была дыхательная маска, за спиной – темно-зелёные кислородные баллоны.

Иннокентий задвигал отяжелевшими ногами и поспешил вперед и вверх, когда увидел еще одного участника сцены – небольшую акулу. Она кружила вокруг тела, поглядывая холодными, нечеловеческими глазами. Заметив Иннокентия, животное свернуло по широкой дуге, и пришлось выставить в ее сторону руку. В перчатку ударило прохладное рыло. Иннокентий замахал ластами, чтобы удержать равновесие, и направило голову животного вниз, под себя. Акула недовольно вильнула хвостом, но проплыла под ним и скрылась в темноте.

Куда? Зачем? Здесь было слишком пустынно для нее.

Так и не найдя ответа на этот зоологический парадокс, Иннокентий подплыл к телу и стал разворачивать к себе. Сквозь маску проступили черты дочери.

– Аня? Аня?! – закричал он, забыв о дыхательной трубке и только чудом не заглотил воды.

Сбоку надвинулась тень. Снова акула? Он оглянулся и увидел что-то вроде серебристо-радужного студня, который приближался из темноты. Прежде чем Иннокентий сообразил, что это, его окружили сотни маленьких рыбок – они, вихляя единым строем, шли мимо, скользили по ногам, по туловищу, задевали голову.

И уносили Аню – туда, в темноту, в глубину.

Иннокентий задергал ногами, пытаясь ухватить ее руку, но косяк стали рвать хищники: сверху трассирующими снарядами били птицы, оставляя после себя реактивные дорожки из капель воздуха; сбоку и снизу резали студень дельфины. В ушах не смолкал их пронзительный писк.

– Аня?

Что-ударило сбоку, и в глазах потемнело. Акула? Иннокентий успокоил себя, что она слишком маленькая, не укусит, но следующий же удар и вовсе выбил Иннокентия из сна: в реальность, в серый зал, облицованный плиткой из ракушечника и известняка.

Дородная женщина устраивалась на скамейке рядом, и ее громоздкие сумки долбили Иннокентия в бок, точно носы голодных, разогнавшихся дельфинов. Рядом барражировал какой-то мужик, тараторя по телефону.

Иннокентий поморгал, гоня туман из глаз. Сон отступал медленно, будто вязкое болото, которое не хотело выпускать жертву.

Было шумно и душно. От ног Иннокентия тянулась желтая дорожка с противоскользящим покрытием – сворачивала к пальме в каменной кадке, на бортике которой дремал чоповец в зимнем камуфляже. Через зал спешил полицейский в фуражке и голубой рубашке. Слева резал взгляд баннер ремонта техники, справа, в нише, бурлили очереди: одежды белые, синие, в цветочек, в горошек…

Пахло чебуреками и выхлопными газами.

– Да, Серег! – кивнул мужик с телефоном, и что-то в его голосе или чертах показалось знакомым. – Две дочери. Одна с ним живет, другая с женой… Да. Жду.

Он убрал телефон и остановился, потер лицо, затем глаза, затылок. Хрустнул шеей.

Иннокентий вспомнил сутуловатого подростка с наглой усмешкой, с ирокезом – он так же хрустел шеей, пряча в пальцах сигарету. Разглядеть этого подростка во взрослом мужике напротив казалось делом непростым. У мужика было вытянутое, красивое лицо, намек на брюшко и на раннюю лысину. Девки наверняка к нему липли, но возраст уже понемногу высасывал жизненные соки, и Иннокентий почему-то испытывал от этого постыдное, злорадное удовольствие.

– Вырос ты, Славка.

Конвоир пожал плечам, явно не зная, что ответить. Было видно, что ему неловко, что лучше бы он под землю провалился, чем занимался этим извозом.