– Вовсе нет.

– И, видимо, скромная.

Ане сделалось до страшного неловко. Хотелось по-детски закрыть уши и переменить разговор на какую угодно тему.

– Ты правда ничего не помнишь?

Саша покачала головой и в который раз осмотрелась.

– И почему сестра приехала к тебе – тоже не помнишь? После такого перерыва?

Саша вытянула шею, словно заметила кого-то на другой стороне улицы, и прошептала:

– Не поняла?

– Твои родители сказали, что вы не общались.

Саша резко обернулась и смерила Аню грозным, если не злым взглядом.

– Мои родители плохо разбираются в современных технологиях. И тем более – в отношениях.

Аня растерялась на несколько секунд, поражённая резко сменой тона и настроения девушки. Что-то заделу Сашу, но что?

Напоминание о родителях?

Мимо прогромыхал красный «жигуль», и они перешли на другую сторону по зебре. Слева показался голый сад, потянулась ограда из каменной кладки и синих решёток. Тротуар раздолбался в труху, от нормальной дороги оставался только прерывающийся ручеек, окруженный гравием и песком, где не хватало только памятной таблички "Когда-то здесь лежал асфальт".

– Какой вопрос ты хотела задать?

– А? – не поняла Аня.

– Ну, козочка, что-то там… Пока твой питекантроп не вмешался.

– Да… глупость.

– Как хочешь.

– Ага. А то я… – Аня отмахнулась, – а то мне опять влетит.

В молчании они прошли улицу, другую, наконец обнаружили невидимую остановку. Знаков здесь не было, навеса не было, и догадаться о ней можно было лишь по метке на Яндекс-картах да по толпе людей, ожидающих автобуса.

Судя по навигатору, ожидать предстояло и Ане. Она размяла спину, посмотрела на слепящее солнце, которое бесконечно медленно двигалось по безоблачному небу. Один мужчина курил, другой, помоложе, договаривался о покупке квартиры в Алуште.

Было нестерпимо скучно.

– Ладно, слушай, – обратилась Аня к Саше, – умирает животное… лошадь. Ей сломали хребет. Умирает мучительно и долго. Умрет.. ну, точно умрет. Что делать?

Саша отодвинулась, нахмурилась.

– Ты сама как бы ответила?

– Я? Ам-м… Не знаю. Может, помогла бы животному умереть, чтобы оно не мучилось от боли. А может… стояла бы, наблюдала, как учёный. Не знаю.

Глаза Саши расширились.

– Интересная ты. Я бы… я бы отвезла, наверное, в ветклинику.

– Даже если не поможет?

– Ну, хоть спать буду спокойно.

Аня улыбнулась.

– Кажется, самая ненормальная здесь – я.

Саша улыбнулась шутке. К остановке подъехал даже не автобус – сарай на колёсах: пыхнуло раскалённой резиной, громыхнули двери, высыпали люди, будто семечки из перезрелого арбуза.

– «Семёрка», – высмотрела Саша номер. – Счастливое число. Пойду, покатаюсь по городу. Посплю на скамейке.

– Если что…

– Вспомню – позвонить тебе. – Саша козырнула. – Есть, мон женераль.

– Я… другое. Если что, есть лишняя койка.

Саша немного удивилась и остановилась в шаге от подножки, пропустила мужчину.

– Койка?

– Долгая история.

– О, понятно. – Она посмотрела на автобус, на Аню, и по-птичьи наклонила голову. – Ну, «койка» мне нравится больше скамейки.

Боль начиналась где-то за глазами и раскаленной дугой уходила в затылок. Спертый воздух опорного пункта полиции душил, задница онемела от бесконечного сидения.

– Снова спрашиваю, Галактионов, – повторил старший лейтенант и упер указательный палец в стол, – почему в десятидневный срок не явились в инспекцию?

Иннокентий не ответил – упёр локти в колени и устало свесил раскалывающуюся голову вперёд. Ему уже не хотелось ничего: ни Крыма, ни дома, ни дочери – только бы поспать или смочить пересохшее горло.

Мелкие глаза лейтенант поблескивали в свете из окна. Было ему около тридцати: подбородок волевой, волосы прилизанные, с первыми намеками на лысину; плечи квадратные.

Почти весь стол, в который уперся палец лейтенанта, занимал огромный, похожий на комбайн принтер. Периодически эта махина что-то исторгала из себя, и вскоре открывалась дверь, протягивалась рука и забирала бумаги. Еще был шкаф с чередующимися черными и белыми дверцам, еще – телефон с таким количеством кнопок, будто в числе их функций был запуск космического шаттла. Прогнивший стол, покосившийся стул; вешалка с закинутой наверх фуражкой, отрывной календарь «МВД России».

«СЛУЖИМ РОССИИ!»

«СЛУЖИМ НАРОДУ!»

«10 НОЯБРЯ – ДЕНЬ СОТРУДНИКА ОРГАНОВ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ».

– Посчитали, Галактионов? – поинтересовался старлей.

Где-то в душе хотелось сказать, мол, десятый день – сегодня, но Иннокентий знал, что это бесполезно. Он выдвинул вперед нижнюю челюсть и ничего не ответил.

– Вышли вы 17. Сегодня 27. Считаем: 17 – раз. 18 – 2. 19 – 3. 20 – 4… – На каждую цифру лейтенант стучал указательным пальцем в стол, но Иннокентию казалось, что стучат по его голове.

– 21 – 5, – продолжал лейтенант. – 22 – 6. 23 – 7. 24 – 8. 25 – 9. 26 – 10. 27… Сами скажете?

Иннокентий смотрел в его поросячьи глазки и не отвечал, надеясь, что этот инквизитор хоть когда-нибудь заткнется. Не заткнулся:

– Не успели выйти и уже нарушаем досрочное?

Постучали. Дверь за Иннокентием заскрипела на петлях, и лейтенант проворчал «кого ещё несёт». В следующую секунду маленькие глазки расширились, их хозяин вскочил, открыл рот…

– Выйди, покури, – донёсся зычный голос. Что-то в нем показалось Иннокентию знакомым.

– Да… я не курю, но… конечно. Да!

Лейтенант задергался, схватил фуражку и поспешно вышел.

На его место прошествовал высокий мужчина за пятьдесят. В одной руке он нес чёрный портфель, в другой – удостоверение. Лицо было открытым, благородным, рыжие волосы на висках посветлели от седины, но следов лысины Иннокентий не увидел, как ни всматривался.

– Значит, досрочное… – проговорил мужчина, садясь и убирая в карман брюк удостоверение.

Карие глаза, белая рубашка с коротким рукавом, с гербами и погонами подполковника юстиции. Руки здоровые, как кувалды, волосатые. Руки снежного человека. На подбородке темнел шрам – словно выщерблина на лице каменной статуи.

Иннокентий почувствовал холодок. Он помнил, как и когда появился этот шрам.

Костян.

Нет, наверное, уже Константин. Если не Константин Михайлович.

Ладонь словно бы сама потянулась для рукопожатия, но усилием Иннокентий остановил ее, опустил.

Ну какие тут, к черту, вежливости?

– С повышением, – сипло сказал Иннокентий.

– Здесь направление на постановку на учет в инспекцию Ростова. – Костян положил на стол портфель, достал бумаги. – И новая регистрация. Ростовская.

Иннокентий потер затылок. Боль в голове усиливалась, и приход Костяна казался нереальным – будто шёл волнами, размазывался и ускользал.

– Какой Ростов?

Костян моргнул, сцепил пальцы в замок. Расцепил.

– Так всем будет спокойнее.

Иннокентий почувствовал, что лоб у него собирается гармошкой от удивления.

– Что я, по-твоему, сделаю?

– Давай не будем! – Костян шлепнул свою лопату-ладонь на бумаги и передвинул их к Иннокентию. – Деньги на дорогу я дам.

К горлу что-то подкатило, обожгло, ошпарило. Иннокентий стиснул челюсти и усилием воли смолчал.

Принтер загудел, захрустел пластиковыми внутренностями.

Открылась дверь, женский голос пискнул «Ой, здравствуйте, Константин Михайлович!», рука с аккуратными, как конфеты, ногтями схватила распечатку, и снова все затихло.

Костян достал из кармана телефон, покопался там и положил перед Иннокентием.

– Что? – не понял тот.

Рука-лопата протянулась через стол и ткнула толстым пальцем в экран. Закрутился белый кружок, и появилась девушка – лет пятнадцати, изможденная, анорексичная, болезненная. Скелетик, а не человек.

Аня?

У Иннокентия сдавило горло, рука дернулась, будто сквозь телефон он мог коснуться дочери.