– Посиделки старых пердунов.

Константин Михайлович в последний раз затянулся и с раздражением потушил сигаретку о фонарный столб. Бычок полетел в пакет.

– Станислав, – он чудом успокоил себя, – у меня всего один голос. А зная Аню и, особенно, её отца…

– Я не нянька.

– Не перебивай меня! Следователь должен что? Направлять ход расследования! А не быть печатной машинкой… к неопытному оперу.

– УПК я знаю.

– Тебя Аня почему всюду за руку водит? Почему? Вот и получаешь. И получать будешь дальше. Кто кем руководит?

Слава заметно покраснел.

– Бать, я…

– Что «бать»? Ну что?! – голос зазвенел, и Константин Михайлович усилием воли замолчал, перевёл дыхание. – Ты почему к матери не пришёл?

– Нормальные люди день рождения празднуют, а не ходят на кладбище.

– Один раз в году, Слав. Все, что я прошу – прийти и поставить со мной свечку.

– Ба…

– Единственное, о чем я прошу.

– Ау? – Слава пощелкал пальцами перед лицом Константина Михайловича. – Она не видит твою свечку. Там ее нет. Там пусто.

От слов сына будто ледяная, влажная рука скользнула по затылку и спине. Константин Михайлович почувствовал, что вот-вот сорвется, но тут раздалась навязчивая трель. Слава неловко достал телефон, едва не уронил его и наконец принял вызов.

– Герасимов. Да. – Слава кивнул на вопрос невидимого собеседника. – Ну, конечно, сын! По голосу не ясно?

Константин Михайлович дернул головой, резким жестом надел наушники и направился в калитку из синего, как кровь, оргстекла. В груди все кипело, бурлило – будто чайник выключили, но он ещё не успел остыть.

– Кого вы задержали в океанариуме? – донёсся сквозь музыку в ушах возмущённый голос Славы.

Вопрос был, конечно, риторический.

Темно-синяя машина с поцарапанной дверцей нетерпеливо посигналила, подгоняя Аню и Рыжего.

– По голове себе погуди, – огрызнулся Рыжий и пошёл еще медленнее.

– Конечно. Пешеход всегда прав, даже когда размазан по асфальту.

Рыжий скосил на Аню взгляд, но ничего не ответил.

Они пересекли «зебру», и машина, рыкнув, разметав палые листья и пыль, помчалась вдоль набережной.

– Варенья и блинчиков, – сказала Аня и попыталась убрать волосы, упавшие на лицо. В наручниках это оказалось не очень удобно.

– А?

– Ты спрашивал, чего меня не устраивает в их меню. Нет варенья и блинчиков.

Аня подошла к витрине «Титаника» с неуместным французским триколором и двумя руками потянула дверцу. В отражении блеснуло небо в кружевах облаков, белые красавицы-березы вдоль дороги и синяя чаша залива.

– Только представь: блинчики с маслом, блинчики с мясом, блинчики с икрой…

В помещении было чисто и ухожено. Пастельно-голубые стены оттеняли фотографии круизных лайнеров начала XX века, с карнизов тяжелым волнами свисали кремовые занавески. Деревянные стулья, старинные шкафы с псевдоантиквариатом… у двери – доска объявлений. Они хлопали на сквозняке, будто маленькие ладошки: экскурсии и отели, такси и прогулочные катера, пропавшие без вести люди и щенки.

– … блинчики с зеленью. Блинчики с грибами, блинчики с шпинатом… – Желудок утробно заурчал и окончательно прилип к позвоночнику. – … блинчики с сыром, блинчики с ягодами…

– Галактионова, мать твою! Сядь уже.

Аня сделала вид, что закрывает рот на замок, и оглядела кафе. Ее внимание привлёк столик между стеной и окном: ближний к выходу стул задвинули, дальний – стоял едва ли не в проходе. На стене блестели бежевые потёки. Эта неправильность притягивала, раззадоривала, и Аня села на ближний к выходу стул, закинув ногу на ногу.

Рыжий швырнул куртку на вешалку, упал на место у стены и тут же вскочил, закружился, словно пёс, который ловил свой хвост. На пятой точке Герасимова-младшего стремительно темнело пятно.

– Какого?..

– Седушки кусаются? – поинтересовалась Аня.

Рыжий наклонился и понюхал стул. Ласточками полетели салфетки.

– Кофе!

– Все субъективно. Представь, что его нет.

– Опять за свое? – пропыхтел Рыжий, вытирая след чьего-то ботинка на батарее.

Аня с дребезгом положила сцепленные руки на стол, щелкнула средним пальцем по мятой бумажке, оставленной прошлыми посетителями. Та проехала пару сантиметров и ударилась в заляпанную рекламодержалку. Аня задумалась, как называется эта стойка на самом деле – должна же вещь, которая встречается в любом кафе, продаваться в магазине, учитываться в бухгалтерии и плане закупок.

Вертикальное меню?

Рекламный щиток?.. щиточек?..

– Напоминаю: я зарегистрировалась на «Пороге».

– Слышать об этом не хочу! – Рыжий замолчал, было, но потом не выдержал: – Господи! Как можно быть!.. Такой!.. Тупой!..

– Максимум, что мне можно дать, это выброс отходов в неположенном месте. Сколько там… Две тысячи? Могу скинуть на Сбер-онлайн.

Рыжий приостановил уборку и вытянул в ее сторону длинный, как гарпун, указательный палец.

– Больше ни слова о службе. Мы обедаем. Иначе я за себя не ручаюсь.

Аня изобразила, что закрывает рот на замок и глотает ключ. Тут к столу подошла официантка. Некрасивая, усталая, без макияжа. По виду ей казалось лет шестьдесят, по факту она училась в школе Ани, класса на два младше. Даша… не то Парамонова, не то Сафронова. Вежливость у нее была усталая, с примесью недокуренной в перерыве сигареты.

С вежливой, будто приклеенной улыбкой Даша успокоила Рыжего, заменила грязный стул на чистый и вытерла следы со стены – лениво и не до конца.

– Ох, вы не хотите пересесть? – зевая, спросила она и показала на алую лужицу под сапогом Ани.

– Не хотим, – ответил Рыжий, пока Аня передвигала стул от лужицы. – Аннушка наказана. Мне «бизнес».

– Аннушке, которая наказана, что-нибудь на твой вкус, Даш. И пару твоих воспоминаний.

– Галактионова!..

– Александра здесь работала.

– А я обедаю!

Взгляд Рыжего сделался угрожающим, и Аня обреченно застонала. Официантка покачала головой, словно мама, уставшая от проказней детей, и ушла на кухню.

По кафе растеклось ледяное молчание.

– Могу сказать одно, кому-то здесь не обломилось, – прервал тишину Рыжий.

– И чему-то.

Аня взглядом показала на стену, и Рыжий, будто послушная овчарка, понюхал потеки.

– Кофе.

– Он тут, видимо, только что не летал.

В ожидании заказа Аня развернула мятую бумажку, которую Даша так и не убрала со стола, – в билет на Юрия Лозу. На белом фоне пылали губы из ярко-красной помады.

– Говорят же, не злите девушку во время еды. – Аня продемонстрировала билет Рыжему. Тот взял его, вытянул подальше, сощурился подслеповато. Надел очки и быстро снял, точно до сих пор стеснялся их носить на людях.

– С Лозой? Скорее уж, пенсионерку.

– Я не то что бы очень настаиваю, но ты меня собираешься расцеплять? – Аня подняла руки и позвенела наручниками.

– Я – думаю, – Рыжий постучал пальцем по своему виску. – И тебе бы это тоже не помешало, прежде чем…

Аня решила не слушать и не отвечать.

Они помолчали, вернулась Даша. Загремели ложки-вилки, запелёнатые в салфетки; стаканы, тарелки, блюдца. Рыжий тоскливым взглядом проследил за чашкой кофе Ани: весь путь от подноса до стола, от стола до губ.

– Мм, – довольно замычала Аня, когда распробовала кремовую пенку с кусочками арахиса.

Рыжий скривился и долго, механически пил апельсиновую бурду. Временами хмурился, временами взмахивал руками, будто мысленно спорил с собой.

Аня поглядывала на него, отщипывала черепички шоколада с пирожного и думала, что Рыжий являет собой яркий пример необратимого роста энтропии. Ему исполнилось уже тридцать пять, и год от года Герасимов-младший разъезжался в стороны. Округлялся. Ка-ба-нел. Сидячая следячая работа помогала мало, как, впрочем, и переизбыток желчи в поведении, и единственный на свете друг Ани медленно подыхал. И это волновало ее куда меньше, чем следовало бы.