Письмо 8. Послушник
14 августа 1999.
Друг мой, каждодневное обращение к тебе в письмах вот уже на протяжении 10 дней, почти осязаемым и зримым сделали твое присутствие за моим рабочим столом.
Так и ощущаю перед собой твою колоритную фигуру, широкоплечую и высокую, и исходящие от тебя уверенность и спокойствие, внутреннюю собранность и внешнюю солидность, чего мне постоянно недоставало. Сними же пиджак, дорогой мой человечище, ослабь немного галстук, рассупонься чуть-чуть, чтобы тело не мешало духу воспринимать то, что я сплетаю для тебя в затейливый узор из слов и предложений, вместе образующих разного рода фигуры из последних 25 лет моей жизни после лагерей.
Я как бы вновь вижу твое открытое лицо, умные и добрые глаза. Очки, как всегда, придают тебе некоторый шарм, который так нравится женщинам. Говорят, ты удачно женился – на новой русской.
– Эге, – заметит мой далекий Друг, – это и не я вовсе, а Игорь Калинин, внутренне собранный и внешне солидный. Или – Петр Лабецкий. Он тоже сибиряк – широкоплечий и могучий.
– Так он же очков не носит, – отвечу я.
– Ну тогда это Володя Слободанюк – стройный, высокий и спокойный, – наступает мой Друг.
– Хорошо, хорошо, – соглашаюсь я, – как же мне тогда тебя представить?
– Вот уж не знаю. Ты придумал – ты и води.
И представил я себе моего далекого Друга не в теле, но в Духе.
Это может быть и мужчина, и женщина, человек молодой или убеленный сединами – не это важно. Важно, что сердце моего Друга пылает устремлением к чистой и честной, светлой и радостной жизни в чертогах Храма, имя которому Вселенная.
Дорогой Друг, по настоянию моего духовника отца Владимира, весной 1983 года мы с Галей, оставив позади 17 лет совместной жизни, повенчались. Но венчались мы не так, как венчаются сейчас – прилюдно, с родственниками и приглашенными, с фотоаппаратами, видеокамерами и букетами цветов. Отец Владимир все проделал негласно, при закрытых дверях в нижнем пределе Храма, без каких-либо посторонних лиц, без свидетелей и даже родственников – почти катакомбно.
Лишь две иконки в наших руках были свидетелями – «Неопалимая купина» у Гали и икона «Николая Чудотворца» у меня. Икон с изображением «Божьей Матери» и «Иисуса Христа», которые должны были бы быть у нас при венчании, не оказалось в тот момент в церковном ларьке. Время было другое. И тот, кто хотел более-менее спокойно жить, стороной обходили Храмы.
Это в наше «новое» время всяк норовит со свечой в руке и с усмешкой в глазах свою дань отдать и «церковной» моде. Это сегодня все в крестах поверх кофт и рубах – и праведный мир, и криминальный. А тогда – даже верующие вшивали крестики в белье, чтоб никто не заметил. И отец Владимир, если беседовал со мной во дворе Храма, то все озирался – нет ли кого постороннего рядом. И даже в Храме не беседовал со мной при народе, а заводил для этих дел в тот самый нижний предел, когда уже пусто было там, когда не было исповедников. И тогда, не опасаясь уже, он и наставлял меня в слове Божьем.
Не от этого ли страха перед кесарем и вся неустроенность на Руси у нас? Русский народ, могучий в битвах с иноземцами, не с сердцем ли зайца предстоит перед любым маломальским чиновником, за два квартала обходит человека в милицейской фуражке и совершенно не представляет себя где-нибудь в суде, отстаивающим хотя бы самые малые данные ему властями права.
Но если и есть такие права, то устроено чиновниками так, что никто, кроме них самих, и не ведает этих прав, гражданам данных.
Не потому ли, что народ видел все и молчал, и массовый террор возможен стал на Руси над самим же народом? Не потому ли приспешники кесаря и рушили церкви, ломали святыни, уничтожали священников, чинили надругательства над мощами святых? Не потому ли и пьет запоем святая Русь, что в этом помрачении рассудка только и может душа вздохнуть свободно.
В сентябре 1983 меня вызвал архиепископ Гедеон.
Лишь к концу дня дошла и моя очередь войти к владыке – в его просторный кабинет с широким столом. За ним архиепископ – крупный, солидный, как и положено быть владыке. Свободно ниспадающий с плеч подрясник, седые волосы, зачесанные назад, и седая борода придавали крупным чертам лица его благородство и значимость. Он грузно поднялся из-за стола, обошел его и вышел навстречу – благословил.
И таким мелким, таким неказистым показался я себе рядом с ним, что стало как-то неуютно и неудобно мне перед архиепископом. Даже дьякона если взять, – пронеслась во мне мысль, – так по неписаному канону он высоким и мощным должен быть, и с голосом, что если уж воскликнет при начале всенощной «Восста-а-ните-е-е!» – так свечи в Храме могут потухнуть.
А ты-то куда? – укорил я себя.
После непродолжительной беседы со мной владыка обратился к секретарю и настоятелю церкви протоиерею Дмитрию:
– Ну что ж – надо помочь. Стучащемуся да отворят.
Встали мы. Владыка снова благословил меня.
А через несколько дней мне сообщили, что архиепископ принял решение направить меня для несения алтарно-клиросного послушания в Новокузнецк.
Это был очень умный ход владыки, ход сильной фигурой на его шахматной доске, поскольку, зная, что у меня все же жена и двое детей (15-летняя дочь Любаша и 7-летний сын Слава), он мог бы вполне благословить несение моего послушания и в самом Новосибирске. Лишь девять лет прошло, как я вернулся из лагеря.
И теперь мне предлагалось снова оставить семью на неопределенное время.
Видимо, простое рассуждение подсказывало ему, что если мое стремление к церкви лишь блажь и прихоть, то я, в такой ситуации, не оставлю семью, не поеду в Новокузнецк, до которого не две остановки на троллейбусе, а целая ночь на поезде. И тогда будет все ясно с ним: «Извините, мы предложили, вы отказались».
Я же, попрощавшись с сотрудниками по культмассовой работе, поцеловав жену и детей, собрал в небольшой чемодан самые необходимые мне книги, минимум белья, и в сентябре 1983 года уехал в новую и совершенно неведомую мне жизнь.
Следует отметить, что к поездке в Новокузнецк меня подтолкнуло и событие, которого я менее всего ожидал. И чем-то оно напоминало случай с заводской типографией в Таллинне.
Я упоминал уже о своих встречах и интересной переписке с Александром Черепановым, руководителем камерного хора в Красноярске. Он сообщал мне в письмах, что в последнее время немного приболел. Врачи диагностировали пневмонию.
Его стали лечить. Еще через полгода выяснилось, что у Саши запущенный туберкулез, который лечится иначе, чем пневмония.
Но уже возникли осложнения со здоровьем, психические расстройства от не тех лекарств, галлюцинации, всякого рода бред, который провоцировался и его семейными неурядицами.
В июле или в августе 1983, когда Саша лежал уже в больнице, родственники обнаружили в его бумагах мои письма к нему, в которых речь шла о гималайских Учителях, о йоге, оккультной философии и религии. Как раз в газетах велась широкая компания жесткой критики подобного рода увлечений некоторыми слоями творческой интеллигенции. И со стороны его родственников начался телефонный шантаж с угрозами «найти управу на новоявленных учителей, доводящих своих учеников до сумасшествия». Последовала серия писем его активной тещи в те самые газеты, в которых я числился корреспондентом, дошли их письма и «куда следует» – приглашали меня для беседы в органы КГБ. Положение спасло лишь присланное мне ранее письмо Сашиной жены, где она подробно описывала всю непростую ситуацию, случившуюся с ее мужем.
Я же понял это гонение на меня, как знак начинающихся в моей жизни новых и существенных перемен.
И в октябре 1983 г. я уже находился в Михайло-Архангельской церкви Новокузнецка на алтарно-клиросном послушании.
Не все близкие и друзья приняли такое неожиданное для них мое движение к Храму.
«Что же случилось с Геннадием? – писала моей жене Гале наша общая знакомая Сусанна Петровна Мещеряк-Булгакова[30] из Старой Купавны. – Кем он будет работать – служить в церкви? Не отзовется ли это на бюджете семьи и на образовании Славика. А с Любашей? Скоро она закончит школу, а раньше в ВУЗ не брали детей церковнослужителей. Странно…