И жаль его…» (февраль 1984).

«Недавно Геннадий приезжал на три дня, – отвечала Галя Сусанне Петровне. – После месячного расставания он мне понравился, и я ужаснулась своим мыслям о разводе (бродили в моей голове и такие). Как хорошо встречаться раз в месяц. Только детки еще не встали на ноги. Но я всегда помню, сколько человек вы вырастили, и думаю, что двоих-то я должна поднять. Настроение у меня сейчас действительно хорошее, хотя и трудно и впереди полная неизвестность» (март 1984).

«Я слышала от Коли[31] и Галины Васильевны[32] о новой работе Гены. Думаю, что это, наверное, верные слухи, – уточняла из Таллинна Алла Речкина. – Конечно же, трудно иметь такого мужа, который все время ищет себя, но что делать, муж и жена – едины. Только бы не было одержимостu – это страшно. Коля был одержим рерихианством. Ему, надеюсь, вся его жизнь, которую он себе устроил после нашего развода, только на пользу, если не озлобится. Еще знаю одного верующего из Фрязино, тоже всем только свое насаждает. Я хочу Костю окрестить, а он сомневается» (октябрь 1985).

«Твое нежданное письмо и удивило, и обрадовало, – писала Люда Андросова. – Я сейчас в твоем городе, хожу по тем улицам, где, возможно, ходил и ты, – Радуюсь новой встрече с Ленинградом, и огорчаюсь, что нет возможности ближе с ним ознакомиться. Рада за тебя, что ты нашел себя, хотя по-прежнему не понимаю тебя…» (февраль 1986).

Мое вхождение в Храм началось с изучения церковнославянского языка, молитв и песнопений, порядка богослужений.

А в алтаре церкви, будто специально для меня, оказалась прекрасная икона Сергия Радонежского, к которой и обращался я со своей молитвой утром и вечером на протяжении семи месяцев.

Я летел стремительно сквозь плотное черное пространство. Не было ни точки света – кромешная темнота. Ощущался только полет и чье-то легкое прикосновение ко мне, чье-то дыхание. Постепенно тьма рассеялась. Вдали обозначились леса – зелено-желтые сосны до горизонта. И синее бездонное небо над ними. Сам же я иногда проносился сквозь белые облака, охлаждавшие своей влагой мое тело, стремительно несущееся в пространстве. И рядом, то удаляясь, то приближаясь, летела девушка, та самая, поддержку которой я ощущал в темноте. Радость переполняла сердце от необычности полета в голубизне неба.

Такое было сновидение. А через день приехала Анна Ибрагимова из Кемерово. Она вошла в Храм во время службы и, конечно же, наблюдала за мной.

Ведь люди естественнее и непринужденнее чувствуют себя тогда, когда уверены, что никто не разглядывает их, не сидит или не стоит за их спиной, не оценивает со своей колокольни.

Наши квартиры – и есть места уединений от суеты мира.

Если же и в общих комнатах нет ощущения уединения, то ванна или плотно закрытая дверь кухни – желанные места в доме.

Время же сна – самим Богом придуманная одиночная келья для каждого из нас. От невозможности хотя бы немного побыть одному – большинство конфликтов в семьях, поскольку стремление человека к уединению – не какая-то прихоть, а его биологическая и психическая потребность, не менее значимая, чем желание поесть или удовлетворить свои половые инстинкты. Другое дело, что границы этой потребности весьма широки. Я заметил, чем больше человека занимает не окружающая его суета и толкотня, а внутренние переживания и размышления, тем в большей степени развито у него стремление к уединению. Но людям-то именно и интересно подсмотреть человека тогда, когда он как бы сам по себе.

Однако с клироса я сразу же увидел Анну, стоящую у стены рядом с казанской иконой Божьей Матери.

И когда служба закончилась, я вышел к ней – бородатый уже и длинноволосый, в длинном черном подряснике, подпоясанный вельветовым кушаком с кисточками.

– Как ты меня нашла? – спросил я, когда, выйдя из Храма, мы шли по ослепительно белому снегу.

– Получила телеграмму, что ты в Новокузнецке. Подумала, если он не в сумасшедшем доме, то, значит, в церкви.

– Ну и как я тебе в новом обмундировании?

– Ничего смотришься. Борода тебя красит.

– А как твои дела? – спросила она, когда мы приближались уже к дому прихожанки, где была мне предоставлена комната.

– Знаешь, Анна, если откровенно – тяжко мне что-то. Не знаю, в чем дело. Молитвенно радуюсь и, в то же время, – не такой я представлял себе церковь. Отношение прихожан к Господу не таким виделось мне. Больно уж много о себе просят: дай, подай, Господи – и нет конца.

– Так и надо. Как же иначе?

– Не совсем так. Разве вездесущий Господь не знает о том, что надо каждому из нас? Да он лучше нас самих это знает. И потом, о чем просят – чтобы муж не изменял, чирей на носу чтобы прошел, а то физиономия искривилась.

Но для этого достаточно простого сексопатолога и обычного хирурга. Все просьбы-то сугубо бытовые. Нужно что-то – открыли дверь, а Господь у порога. Ну, иди сюда, Господи. Вот это сделай мне, и вот это. Теперь – подожди там, за дверью. Будешь нужен – позовем.

– Мало кто действительно думает, – продолжил я Анне свои пояснения, – о своем Спасении, о Преображении души и тела, как это показал своим ближайшим ученикам Иисус на горе Фавор. Я не говорю уже о Воскресении и Вознесении в чертоги Царствия Божия. Это же все не так просто. За кухонными и любовными проблемами прихожанам некогда думать о столь далеком и туманном для них.

И Анна рассказывала мне о своем житье-бытье. Родилась у них девочка. Теперь к Оле прибавилась еще Елена (Лея).

– У Саши много новых стихов, – продолжала она, когда мы уже пили чай с ванильными сухарями. – Ты часто служишь-то?

– Каждый день. Но это нельзя назвать службой. Служит священник. Остальные помощники ему. Мои дела – в алтаре прибрать, кадило разжечь, да на клиросе постигаю порядок богослужений. После службы читаю акафисты, записочки вычитываю «за здравие» на молебнах или «за упокой» на панихидах.

– Быстро, однако, ты освоил церковно-славянский.

– Да сам-то язык не сложен. Сложно чтение его сокращенных терминов в богослужебных книгах старых изданий.

Затем мы посмотрели и обсудили ее новые рисунки: «Огненное Распятие», «Небесное Крещение». Ощущался в рисунках полет ее души, устремленной к прекрасному и запредельному.

А еще через час я уже был на вечернем богослужении. И, стоя в алтаре с отцом Василием, протоиереем и настоятелем церкви, беззвучно возносил к Господу и свою незамысловатую молитву, навеянную псалмами царя Давида: