– Я вижу руки свои как бы в ослепительном сиянии зеленых всполохов пламени вокруг солнечного диска, – рассказывала она мне в одной из наших бесед. – И руки как бы переплетаются с лучами солнца. Потом я вижу несколько таких солнц рядом. И сверху как бы фиолетовая дорога, как бы луч, устремленный ко мне. И воздух светится. И руки, протянутые к солнцу, срастаются с этим светом. И горят. И чувствую я, как тело мое начинает изгибаться в такт неведомым ритмам. И я уже будто лечу в неведомое.

Иногда же она поражала меня нахлынувшим вдруг на нее пессимизмом. Как-то с утра было у меня тягостное предчувствие, а в середине дня пришла Лиля. И такая безнадежность была во всей ее фигуре, в ее глазах и жестах, такая боль, что не оторваться ей от земли, не достигнуть заветного, что сердце мое сжалось в отчаянии.

– Уж тебе ли так думать, Лиля, отрешенной от всего мирского?

И долго мы еще говорили на эту тему. У нее же в сознании, как заноза, продолжала сидеть все та же мысль.

– Вот я голос недавно слышала: «Немного тебе жить осталось, девонька». И потом – все гробы и гробы снятся в последнее время. Умру я скоро.

– Ну что ты, Господи, – пытался я ее успокоить. – Знаешь, как в одном анекдоте: бабушка сидит на приеме к врачу и, слушая очередную историю болезни от находящихся с ней в очереди женщин, каждый раз вразумляет болящую: «Съела, небось, чего-нибудь, милочка». Так и ты – не съела ли чего-нибудь?

Желанным гостем в моем доме была и Наташа Егорова.

Есть у меня и ее фотография, на которой Наташа исполняет сольную партию в камерном хоре.

Вся в белом, одухотворенная и растворенная в музыке, она, кажется, вот-вот, словно ангел, оторвется от земли и, взмахнув крылами, сольется с синевой безбрежного неба.

Вот такое настроение вызывала у меня Наташа – чистая и хрупкая девушка, летящая к Свету.

В апреле 1981 года проездом в Москву заехал в Новосибирск из Красноярска руководитель камерного хора Александр Черепанов лишь ради четырех часов нашей беседы. Это большой показатель человеческой устремленности. А как часто мы не находим времени, чтобы навестить друга, живущего на соседней улице или на расстоянии двух-трех троллейбусных остановок. Всегда легкими и радостными были мои встречи с Сашей.

«Хочу стать чище и лучше, – писал он. – Это так трудно. Мои недруги, живущие во мне, лезут – и много нужно приложить усилий, чтобы их укротить…» (июнь 1981).

«Задумываюсь о путях и задачах церкви, – делился он со мной самым для него сокровенным. – Какое у них будущее? Ведь там пел хор, произносились слова мудрости. Возможно, теперь мы должны понимать Храм, как храмовость в нас самих и как мир вокруг нас, где «небо как колокол, и наш дом – наш Храм, и наша жизнь – наш обряд…» (сентябрь 1981).

Как просто и правильно. Жизнь человека на планете и должна быть Обрядом Посвящения себя Космосу.

«Мы должны стать не выслушивающими и соглашающимися с Учением, но действенными творцами в выполнении начертаний», – призывала Елена Ивановна Рерих.

Были среди моих посетителей и москвичи-кришнаиты. Они знакомили меня с основами своего Учения – давали книги, приносили магнитофонные записи Богослужений.

Внимательно я прочитал и данную ими «Книгу индийского мышления», написанную их Учителем Свами Прабхупадой, и его же «Вне времени и пространства». Мне нравилось, как они восхваляли Кришну, как чисто и искренно были преданы Ему. Нравилась чистота их жизни и самоотверженность служения.

Я понимал своих гостей вполне, поскольку еще в лагерях ознакомился с «Бхагавад-Гитой».

«Всей душой приветствую ваше устремление, – писал я одному из миссионеров. – Побольше бы таких преданных и телом, и душой, и духом. Но Господь Един. И все Пути, какие бы ни были они, ведут к Нему. Под множеством человеческих наименований – одна и та же Сущность Единого. И для меня одинаково свят как Путь христианина, так и Путь кришнаита. Благо им, если они видят источник своего Света и не затаптывают ногами светляков, идущих рядом. Но печально, если человеческое неразумие возводит только свой путь, только свое понимание Господа в Абсолют, оплевывая все остальное. Я осознаю смысл ваших задач и, если так можно сказать, представляю себе вашу Миссию. Но у меня несколько иной путь к Владыкам Мироздания. От всего сердца желаю и вам идти своим путем Светло и Чисто. Да хранит вас Кришна на путях ваших» (декабрь 1981).

Обо мне же ходили по Новосибирску разные домыслы. Говорили, в частности, что многие в городе интересуются йогой и антропософией, иглоукалыванием и массажем, гипнозом и эффектом Кирлиан, дзен-буддизмом и тантризмом. И все представители этих направлений как-то общаются между собой.

А вот этот Гаврилов стоит от всех в стороне – кустарь одиночка. И только узкий круг лиц соприкасается с ним. «Уж не сыроед ли он?» – делились догадками одни. «Не знаем, не знаем, но, вроде, лечит наложением рук», – сплетничали другие. Однако, ни ложки гнуть взглядом, ни ожоги вызывать на теле, ни шпаги глотать, ни лечить наложением рук я не стремился. Но каждому было открыто сердце мое – входи, стучащийся. Щами жирными не накормлю и плова не будет, но чая стакан и бутерброд утолит голод путника.

Чудо же само рождалось в каждодневности обихода. Заболевал, например, маленький Светик (теперь-то – большой ростом Святослав) – температура там у него, простуда или еще какая-нибудь напасть. Тогда на ночь я клал его с собой в постель. А утром он уже бегал, играл, катался по комнате на велосипедике. Любил и со мной посидеть рядом, когда горела в комнате свеча и играла духовная музыка. Тихо-тихо сидел, будто и не было его в комнате.

Теперь же, если заболевал маленький Севочка, то и его я брал с собой на ночь в постель, или перед сном носил на руках. Он же положит голову мне на плечо, да сам и поет колыбельную, пока не заснет. Утром, смотришь, опять вприпрыжку носится по квартире. В таких случаях он, обычно, говорил, что «у меня, папа, настроение, поплюсилось» – поправился, значит.