Постепенно вокруг меня образовалась группа людей, проявивших интерес к более полному знакомству не только с жизнью и творчеством Рерихов, но и с книгами «Учения Живой Этики».

В связи с этим я стал подумывать о создании, по аналогии с Академгородком, секции «Индийский путь» при Доме ученых Новосибирска, планируя привлечь к этой работе своих знакомых. При организации такой секции я и мои новые единомышленники прекрасно понимали, что пропагандируя Живую Этику, мы, тем самым, пропагандируем новый Российский, а не Индийский путь, памятуя сказанное в Учении: «В Новую Россию Моя первая весть». Но в то время так прямо ставить эту проблему было еще нельзя.

«Ваша инициатива с секцией в Доме ученых может дать хорошие результаты, – писал Павел Федорович, – но, как показывает опыт, лучше начинать не с официальных предложений и организационного оформления, а с подготовки людей.

Если образуется круг достаточно глубоко заинтересованных и дееспособных людей и внутренне все созреет, то и структурная часть секции образуется… Как и во всем – главное люди, и очень важен подход молодых» (июль 1977).

В самом же Академгородке я налаживал личное сотрудничество с лидерами уже в то время конкурирующих и конфликтующих между собой рериховских групп – с Натальей Дмитриевной Спириной и Алексеем Николаевичем Дмитриевым. Я упоминал уже, что еще на Рериховских чтениях Павел Федорович представил меня Наталье Дмитриевне. Она стояла у истоков Рериховского движения в России, вела широкую и многоплановую общественную работу в этом направлении, была членом совета Музыкального салона и картинной галереи при Доме ученых Академгородка. Несколько позднее в статье «Когда звучат краски», опубликованной в газете «Вечерний Новосибирск», я писал о ней и ее учениках:

«В тот вечер малый зал Дома ученых Академгородка не вместил всех желающих. Стояли вдоль стен, теснились в проходе и у дверей… Отзвучала сюита Дмитрия Шостаковича на стихи Микеланджело. И в тишине зала мягко, но мощно вспыхнули стихи Вознесенского. А на экране, как бы вырастая одно из другого, сменялись изображения фресок Сикстинской капеллы… Пластика художественных форм дополнялась героическими ритмами Пятой симфонии Бетховена. Единство музыки и поэзии, образа и ритмики, словно волшебный кристалл, завораживал зрителей необычностью этого симфонического синтеза: Шостакович – Микеланджело – Вознесенский… Нравственное совершенствование человека, его устремленность к прекрасному – основная нота в творчестве Натальи Дмитриевны Спириной… И эта нота, по ее словам, полнее всего звучит в гармоническом сочетании звука, цвета и стихотворного ритма… «Известно выражение «краски звучат», – говорила Наталья Дмитриевна. – И оно не случайно. Синтез искусств, как и синтез наук – это веяние нашего времени. Один род искусства как бы находит свое продолжение, свое развитие в другом…».

С благодарностью принял я от Натальи Дмитриевны машинописный сборник ее стихов под названием «Капли» – капли ее души, пронизанные светом и устремлением к горним высотам духа. Несколько раз я бывал у нее в гостях в небольшой, но уютной квартире. Тщательно и последовательно она отслеживала и собирала все публикации, которые появлялись в нашей стране или за рубежом о деятельности Рерихов или в связи с ними.

После чашечки хорошо заваренного индийского чая с песочным печеньем, за овальным столом под абажуром я с удовольствием разглядывал имеющиеся в ее архиве аккуратно подклеенные статьи из журналов и газет о жизни Рерихов, и особенно – присланные Зинаидой Григорьевной Фосдик[4] альбомы с прекрасными репродукциями и слайдами с картин Рерихов. Особенно созвучными моей душе были картины Святослава Рериха: «Добрый самарянин», «Я иду одиноко», «Отшельник», «Вечный зов», «Слова Учителя», «Воззри человечество», «Пиета» и «Возлюби ближнего».

Вообще, вся комната Натальи Дмитриевны была пронизана ароматами Индии и Гималаев.

Но после нескольких наших встреч, к моему глубокому огорчению, она дала мне понять, что не может принимать в своем доме человека, который поддерживает отношения с неуважаемым ею господином Дмитриевым. Наталье Дмитриевне не нравилось, что помимо Живой Этики соратники Дмитриева серьезно изучали труды Георгия Гурджиева и с увлечением занимались тантризмом.

В группу Алексея Дмитриева входили хорошо знающие свое дело люди. Были среди них педагог-математик, интересующийся философией, микробиолог-генетик, геолог-кристаллограф, ядерный физик-теоретик, закончивший консерваторию и интересующийся филологией и лингвистикой, электронщик, экономист и археолог.

Алексей Николаевич познакомил меня с интересной семьей Ключниковых, проживающих в Новосибирске, глава которой, Юрий Михайлович[5], был журналистом и поэтом, супруга – художником, а сын, Сергей Юрьевич, рассматривал материалы Живой Этики с точки зрения психологии, которой он серьезно увлекался.

С легкой руки Натальи Дмитриевны я познакомился с прекрасным и интересным человеком – руководителем камерного хора Николаем Качановым. Вскоре его гостеприимная квартира на какое-то время стала местом моих встреч с творческой молодежью, ищущей духовного обновления – композиторами, поэтами, певцами и музыкантами. Конечно же, некоторые из них после нескольких задушевных бесед дальше шли своим путем, но были и те, с которыми мои отношения продолжались и укреплялись, переходя затем во взаимное сотрудничество. Так в мою жизнь надолго вошли солисты Новосибирского камерного хора Наталья Анатольевна Егорова, Лилия Леонидовна Королева и Игорь Петрович Гельман, а также начинающий композитор, студент консерватории Борис Лисицын.

«Конечно, в Академгородке образовались свои методы работы, – писал Павел Федорович, – сформировалась своя группа довольно разнородных людей, еще недостаточно тесно спаянных между собой. Им нужно еще решить немало своих внутренних проблем сотрудничества. Если в Новосибирске, при том же Доме ученых или иным образом, сформируется группа серьезных исследователей, доказавших готовность работать над тематикой Рерихов, то и контакты с Академгородком наладятся легко. Вы правы в том, что новые знакомства должны налаживаться естественно, обычно карма подготавливает их, так что с этим торопиться не следует… Не сетуйте на меня, дорогой Геннадий Владимирович, за перерывы в переписке. Подчас меня очень «заедает» со временем, сейчас даже вынужден был отложить в сторону «Духовную биографию», хотя и считаю, что это для меня главная работа. Было бы хорошо и вам заняться этим, в дальнейшем можно бы было проделанную работу объединить» (август 1977).

Наполненный впечатлениями от путешествия по Алтаю, пораженный его красотами, с одной стороны, и нищенским существованием алтайцев, с другой, я изложил эти впечатления более-менее упорядоченно на бумаге в виде небольшого рассказа, которому дал самое простенькое и незатейливое название – «Алтайские зарисовки», не придавая им особого значения, но, тем не менее, желая услышать мнение о них от дорогого мне человека.

Оставшись без матери и отца, которые умерли в период моего пребывания в зоне, я воспринимал теперь Павла Федоровича не только как своего наставника, но и как самого близкого и родного мне человека. И попутный ветер, дующий с духовных высот Козэ-Ууэмыйза, для меня был в то время очень и очень кстати.

«Сердечное вам спасибо за слайды и за письмо, – писал Павел Федорович. – Ваше описание путешествия по Алтаю – готовый очерк. Читали его с Галиной Васильевной с истинным удовольствием. Образно, красочно и информативно. По существу никакой редакторской правки не требует, но, по существу же, вряд ли кто из редакторов без правки пропустит. Контрасты испугают своей реалистичностью…