- Башка кругом идёт, - признался Всеволод Михалыч мне и Боре Александрову, когда мы, закончив тренировку, после душа пешком шли в гостиницу на обед.

- Не бери в голову, Михалыч, - усмехнулся я. – Первая сборная заявила три пары защитников и четыре тройки нападения. Вот и мы так же заявим. Если Гордей и «Старшина» уступают на льду кому-то, то посидят в запасе, такова хоккейная судьба. Гусев из ЦСКА к нам, как родной вписался, да и Свистухин к «Спартаку» хорошо влился, добавил цепкости, жёсткости. Носился, за всеми москвичами косяки подтирал.

- Помяните моё слово, - сказал «Малыш», - заберут нашего Свистуху в «Спартак».

- Сезон доиграем, много, кого уведут, - поддакнул Бобров.

- Я без Ивана никуда не поеду, - категорически заявил Александров.

Бобров остановился на дороге, смерил нас своим пронзительным взглядом и сказал:

- Дураки вы ещё малолетние. Чем выше взлетишь, тем больнее падать.

- Это смотря за счёт чего взлетать, - не согласился я. - Если ты вознёсся, как кусок коричневой субстанции неприятного запаха, который случайно прилип к летательному аппарату, это одно. А если сам взлетел своим талантом, трудолюбием и мозгами – это другое.

- Да ну вас к лешему, летите куда хотите, - махнул рукой Сева Бобров.

В фойе гостиницы «Юность», когда мы зашли внутрь, меня ожидал неожиданный сюрприз. Точнее встреча, про которую я совсем забыл. На первом этаже разложив гитары, барабаны и электронный синтезатор стояли, переминаясь с ноги на ногу, музыканты ансамбля «Высокое напряжение», Толя, Коля, Захар и Савелий.

- Я в ластах петь не буду! – Сразу же заявил мне бунтарь Николай. – Здравствуйте Всеволод Михалыч.

Ребята с большим уважением пожали руку нашему главному тренеру.

- Ласты? – засмеялся Сева Бобров, который к моим приколам уже привык. – А что – это свежо, так пока никто не поёт. Сразу на всю Москву прогремите.

- А как я в ластах буду играть на барабанах? – Спросил Захар. – Как жать на педали? Да и потом их всё равно из-за барабанной установки не видно.

- Ладно, - я пошёл на попятную. – Сегодня разрешаю играть босиком. Так тоже зимой в Москве никто не поёт. Представьте афиша: «Африканские бедуины проездом из Бурунди в Руанду исполняют советские песни». Звучит?

- Если так нужно, чтобы попасть на новогодний «Голубой огонёк», то я согласен. – Первым поддержал мою больную идею Савелий, сын профессора высшей математики и африканской географии.

- Мужики, да вы это расслабьтесь, Иван же просто пошутил. – Обломал мне спектакль Боря Александров. – Играйте как обычно, галстуки, ботинки и так далее. Соображать же надо.

- То есть мы зря вчера, как идиоты, искали ласты по всему Горькому? – Обиделся на меня Толик.

- Почему зря? А как же поиск своего оригинального стиля? Своего авторского подчерка? – Я сделал серьезное лицо. – С ластами я, конечно, поспешил, опередил время. Но в будущем потомки нам этого не забудут. Пойдёмте пока пожрём, а то на голодный желудок голова плохо варит.

***

Всё-таки хоккей лучше, чем шоу-бизнес. Каждый матч по-своему уникален, то соперник для тебя придумает какую-нибудь домашнюю заготовку, то ты его чем-нибудь удивишь. Вратарь пропустит «бабочку» или нападающий не попадёт в пустые ворота. Комедия и трагедия всё перемешено в единый клубок страстей. А мои музыканты, ВИА «Высокое напряжение», сейчас выучат несколько песен и будут их годами на разных площадках страны бренчать до самой старости. Примерно такие мысли роились в моей черепной коробке, когда я сидел в закрытом на перерыв ресторане «Юность», где мои ребятишки пели для своего первого в жизни продюсера Миши Плоткина.

- Ну, что, неплохо-неплохо, - хлопнул в ладоши маленького роста деловой черноволосый парнишка, когда ребята отыграли все свои четыре бессмертных хита из будущего. – Чем ещё сегодня будете веселить публику.

- Как обычно, - своим тонким скучным голосом сказал профессорский сынок Савелий. – «Animals», «Rolling Stones», «Beatles». Можем петь и на заказ песни советских композиторов.

- Нужно бы ещё что-нибудь забойное, хитец какой-нибудь. – Забегал около сцены низкорослый продюсер. – Вот кто вам эти песни придумал?

Парни разом посмотрели в мою сторону, а дальше была немая сцена из комедии «Ревизор» в исполнении одного актёра Мишы Плоткина.

- Иван? – Недоверчиво выдавил он из себя. – Ну почему бы и нет? Простые аккорды, простые народные слова… Иван, нужно срочно ещё один забойный хит! – Кинулся ко мне шустрый черноволосый парнишка. – Пять оригинальных песен – это уже что-то. Да я с таким материалом на саму «Мелодию» побегу. На одну часть пластинки наклепаем «Поющих гитар», на другую «Высокое напряжение»! Ну?

- Давай Иван! – Крикнул со сцены Толик.

Я встал, почесал затылок и голосом, от которого вянут не только уши, но и все цветы в помещениях завыл с непередаваемым прибалтийским акцентом:

Спаситэ, спаситэ, спасииитэ, разбитое сердцэ кота!

Плеснитэ, плеснитэ, плеснииитэ, сметанки и молока.

- Как вам хитец? – Выдохнул я, как перед опрокидыванием соточки.

Плоткин схватился за уши. Музыканты уже привычные к тому, что кроме горластой глотки, ни слуха, ни голоса у меня нет, захихикали. А недобитый мной профессорский сынок с листа наиграл на синтезаторе припев из «Разбитого сердца» Тыниса Мяги. И как он единственный из всех понимал, что я хотел изобразить, лично для меня оставалось большой загадкой.

- Припев неплохой, - согласился продюсер Миша, когда услышал наигрыш в исполнении пианиста Савелия. – А почему слова с прибалтийским акцентом?

- А сейчас модно петь с акцентом, - пророкотал я. – Значит так, вы тут у меня губешку-то особо не раскатывайте, максимум ещё две, может три, песни я вспомню, а дальше сами ищите авторов.

- Что значит вспомню? – Прищурился черноволосый шустрый паренёк.

- То и значит, книжки умные надо читать хоть иногда. – Я перематерился про себя на свою идиотскую рассеянность и стал как обычно врать. – Ещё академик Вернадский писал о ноосфере, из которой мы черпаем новые идеи. И этот процесс похож на то, как будто ты что-то вспоминаешь, из того, что давно забыл. Не для средних умов литература. В общем, гоните сотню, часа через два из ноосферы чего-нибудь отловлю.

- Сто? – Присвистнул Плоткин. – Да это грабёж!

- Зря ты это сказал, - успел хмыкнуть со сцены Колян, ведь в следующее мгновение маленькое аккуратное ухо шустрого продюсера оказалось зажато в моих стальных пальцах.

- Больно, больно, больно, - затараторил Миша Плоткин.

- А так? - Я чуть ослабил хватку.

- Так уже лучше, - согласился продюсер. – Спасибо большое.

- Значит, сейчас запоминай прямо в мозг, - я ещё немного ослабил зажим, зачем зазря портить человеку орган слуха? – Сто рублей за песню – это раз. И когда будете регистрировать её в охране авторских прав, укажете меня автором текста – это два. И добавите, что слова на первые песни тоже придумал я – это три.

- Мы согласны, - пискнул Плоткин. – Ухо отпустите, пожалуйста.

- А я его и не держу, - я отпустил продюсера на все четыре стороны. – Сейчас принесите кофе, листок бумаги и ручку. И тихо граждане, Чапай думать будет.

Минут пять я сидел, глядя на пустой листок бумаги и материл себя, на чём свет стоит. «Что такое осень» Шевчука – не годится. «Ты так красива, невыносимо» - тоже пока рано запускать на эстраду. Но ведь плясали же подо что-то старшеклассники на дискотеках? И во дворе магнитофон не замолкал ни вечером, ни ночью. Ведь какая нормальная девчонка даст себя поцеловать, если перед этим песни про любовь не послушает? Думай болван!

- Не маячь перед лицом! – Шикнул я на продюсера, который вокруг меня описывал круги, волнуясь за сотню своих рублей, которые с большим комфортом улеглись в моём большом и теплом кармане.

«Где же эта долбанная ноосфера? – я упорно начёсывал свой затылок. - Наврал товарищ Вернадский членам ЦК. До 1945 года мозги пудрил самому товарищу Сталину! Нет никакой ноосферы! Стоп! Сериал же шёл по телику про одну дебильную семейку и на титрах каждый день била по мозгам одна старая песня! Я каждый взгляд твой татой тототой берегу, ма ма ма ма мама бегут всегда. Нет, никогда я тебя разлюбить не смогу! И ты люби… меня всегда! Та-та-та!»