— Хаши, я не маленький, — глухо доносилось из-под одеяла. — И ты не должен за мной бегать. Зря я, наверное, согласился вернуться к тебе.

На это было нечего ответить. Хаширама иногда понимал, что действует немного напористо, что это многим не нравится, а особенно младший брат этого очень не любит. Он подвинул к кровати стул, чтобы не дай Бог не занимать личного пространства рядом, после чего грузно шлëпнулся на него, принявшись качаться, словно школьник за партой. Идиотская привычка, которая никогда его до добра не доводила, а уж тем более опасно было делать это сейчас, когда его натренированное тело весило порядком более ста килограмм. Жалобные поскрипывания ножек заполнили неловкую тишину.

— Так ты был с ним близок, да? — снова спросил старший, чуть улыбнувшись и в надежде перевести тему.

Тобирама скинул с головы одеяло и с укором посмотрел на брата, чуть прищурился, принюхался и перевернулся на спину, закинув руки под голову.

— Хаши, тебя от своего же храпа контузило что ли? Я тебе вчера сказал, что нет.

— Просто меня вчера немного удивило твоё поведение, — Хаширама задумчиво потëр шею и закинул ноги на кровать. Так он надеялся не свалиться на пол. — Ты даже за Мадару вступился, коего никогда за тобой не наблюдалось. Я даже ненароком вспомнил те времена, когда мы были детьми. Ты ведь всегда напрашивался со мной гулять потому, что Дара брал с собой брата.

Младший скрестил ноги и с едва заметной улыбкой уставился в потолок. Беззаботное было время, можно сказать — детское одним словом. Тогда они не задумывались, что станут взрослыми, что у них появится столько проблем, и как жизнь их раскидает по разным углам.

— Да, — непривычно для себя, мечтательно протянул Тобирама. — Маленький лисëнок бегал за ним, как хвостик.

Хаширама рассмеялся и сложил на груди руки. На такое довольное лицо брата он готов был смотреть вечно. И почему оно всегда не может быть таким? Или может, стоит лишь при нём упомянуть имя Изуны?

— Лисёнок, — хохотнул он и чуть пнул брата ногой. — Дара до сих пор его так называет.

— Я знаю, — коротко кивнул младший и сделал вид, что не заметил назойливых касаний. — Он такой и есть. Гибкий, юркий, хитрый, улыбается тебе так соблазнительно сладко, а чуть что не по его, так сразу выпускает зубки.

— Я тоже это всегда замечал, — Хаширама невольно охнул, когда стул накренился больше положенного, и тут же покрылся холодной плëночкой пота от страха, но всë же смог удержать равновесие. — Он любил раньше разговаривать со мной о всякой ерунде, с удовольствием делился тем, что у него произошло, давал поцеловать себя в разбитую коленку, думая, что так она быстрее заживает. Но если ты тронешь не ту струну, то он сразу же сворачивается, словно ёжик, давая тебе понять, что больше не намерен разговаривать на эту тему ни сейчас, никогда, — он снова замолчал и посмотрел на брата, что в миг стал серьёзным, или даже расстроенным. — Ты любишь его, да?

Тобирама повернулся на бок, скрывшись от пристального взгляда, и сам ощутил себя ëжиком, которого только что описал его брат.

— Кого? — попытался он выдавить из себя нервный смешок. — Мадару что ли?

Тëплая, почти горячая ладонь коснулась прохладного плеча. Хаширама сочувствующе прихлопнул по нему, но тут же убрал руку, боясь гневного крика, но его и не последовало.

— Тора, зачем ты это делаешь?

— Что делаю? — голос предательски сорвался на последнем слоге, но Тобирама всё равно вымученно улыбнулся, хоть кроме стены эту улыбку никто не увидел. — Слушаю тебя до сих пор? Действительно, просто поразительный факт, мне бы бежать отсюда, а я всё ещё тут.

Хаширама помотал головой. И откуда в его брате столько упертости? Видимо, кому-то было лень делить её на всех четверых детей, и он затолкал всё в одного.

— Нет, — отрезал он. — Смеёшься, когда самому реветь хочется.

Втянув носом воздух, младший действительно заметил горечь в горле и на языке. Он никогда не плакал, даже после смерти близких, но вот этот странный привкус всегда говорил о том, что не будь он Тобирама Сенджу, то давно бы наматывал сопли на кулак.

— Не выдумывай, — спокойный тихий ответ.

— Но у тебя голос дрожит…

И в этот момент Хаширама понял, что точка невозврата пройдена. Где-то под пятой точкой раздался хруст, и теперь только усилием воли он держался навесу, как показалось очень долгие несколько секунд. Даже успел подумать, что вот так всегда, он нарушает драматичность момента какой-нибудь своей очередной выходкой или неувязкой. Две задние ножки с треском сломались, уронив тяжëлого мужчину на пол. Тот даже ойкнуть не успел, так и замер с ушибленным копчиком и прикушенным языком, а по брызнувшим слезам было отчётливо видно, что, вероятно, ему очень больно.

— Господи! — тут же воскликнул Тобирама и, быстро повернувшись на другой бок, скатился с кровати. — Ну как всегда, Хаши…

— Да всë нормально… — прокряхтел Хаширама и схватился за протянутую руку.

— Горе ты моë… Как ты выжил без меня? Небось шишек набил столько, что и не сосчитать, — братья случайно встретились глазами и немного неожиданно оба этого смутились. — Вставай, давай.

Старший поднялся и с сожалением посмотрел на сломанный стул из вишнëвого дерева. Жалко. Доигрался. Пора бы уже привыкнуть, что ты не маленький мальчик, но Хаширама весь такой, как большой ребёнок и, казалось, что его уже ничего не исправит.

— Ох, вот это потеря, — закачал он головой, приложив одну руку к щеке, а второй потирая ушибленное место.

Тобирама присел на корточки и устало вздохнул. Эх, сейчас бы спал себе до полудня в свой законный выходной, да приходится снова общаться со своим недалеким братом. Не сказать, что Хаширама был не умным. Вовсе нет. Он достаточно умен, но только в той области, на которую выучился, а во всëм остальном он ведёт себя, как дитя с кучей «Почему» и «Зачем». Хотелось бы верить, что когда-нибудь в его жизни появится тот человек, который поставит его на правильный путь, заставит быть более серьёзным. Жениться бы ему.

— Сильно ушибся?

— Нет, — улыбнувшись целым рядом ровных зубов, отмахнулся Хаширама. — По сравнению с ушибом прямой кишки — это ничего.

Лицо младшего заметно перекосилось, будто он откусил жопку горького огурца и запил еë тёплым элем. Мерзко.

— Ушиб чего?

Хаширама снова махнул рукой и присел рядом.

— Не бери в голову.

— Хаши… — Тобирама прикрыл один глаз, а вторым, прищурившись, смотрел, хоть и не очень хотел услышать ответ, потому как знал его. — Мадара был этому виной?

— Неа, — широко улыбнулся старший и, зашипев от боли, присел в позу лотоса. — Это я сам. Сказал же, не бери в голову… И вот опять моя задница пострадала.

Не сдержавшись, Тобирама брызнул смехом. Это же надо быть таким идиотом, но родным идиотом. В какой-то степени с ним было довольно приятно. Всё так же потирая спину, Хаширама засмеялся следом.

— Ну, не всë Мадаре страдать, — вытерев выступившую слезу, младший снова стал серьёзным. Он взял в руки сломанные ножки и постучал ими друг об дружку. — Знаешь, брат, я, в какой-то степени, как этот стул, — он взглянул на вопросительно смотрящего на него Хашираму, и прочитал во взгляде, что тот не совсем понимает, о чём речь. — Нет, я не сошёл с ума. Просто этот несчастный предмет мебели не мог сказать тебе, что ему тяжело, больно или, что он устал. Он просто сломался.

Тобирама поджал губы и кивнул сам себе, понимая, что сейчас зря дал слабину, но это старший брат на него так действовал, может потому он и сбежал из дома, как только стукнуло восемнадцать.

Сильные руки Хаширамы стукнули по плечам. Он заглянул в родные глаза, и сердце будто сжалось. Он видел на этом лице всякое: злость, ярость, гнев, радость, но не печаль. Мужчина сглотнул неприятный липкий ком и слегка приподнял уголки губ.

— Ты можешь мне рассказывать всё, что угодно. Ты же меня знаешь.

— Знаю, — улыбнулся в ответ Тобирама, и это заставило брата чуть расслабиться. — Именно поэтому и не буду тебе ничего говорить. Ты трепло.