По мере того, как поезд приближался к центру, в вагон набивалось все больше и больше народа. В голове моей была только одна мысль: почему, черт возьми, я не могу купить себе машину? Почему все могут, а я — нет? Я известный журналист, слухи идут, что у меня миллионы, а какой-то там захудалый «Мерседес» купить — не получается. Несолидно, Лапшин, несолидно.

А с другой стороны, так проще. Да и к народу, как говорится, поближе. Тем более, что к вождению у тебя, Лапшин, идиосинкразия. Так что не мучайся, сиди себе с закрытыми глазами и кайфуй.

Кайфовать и не мучиться не получалось. Голова раскалывалась, гудела как колокол, а из носа немилосердно текло.

Я открыл глаза только на одну секунду. И моментально увидел женские ноги, вернее, женскую обувь прямо перед своими глазами. Это могло означать только одно: что мои мучения никто облегчать не собирается.

Пришлось встать. Хотел бы я посмотреть на вас, что бы вы делали на моем месте, если прямо перед вашим носом назойливо маячат две таких симпатичных ножки. Я встал, но глаз так и не поднял.

— Садитесь, — буркнул я, уставясь в пол.

Я не хотел смотреть на нее. Кто бы она ни была, в эту минуту меня трудно было назвать эстетом, я бы все равно не оценил то, что увидел бы. К тому же мне трудно было ворочать глазами.

— Спасибо, Григорий Иванович, — услышал я и похолодел.

Этот голос был мне знаком очень хорошо.

Сами понимаете, я был вынужден поднять голову. Конечно, это была Галочка.

Первый человек газеты, в которой я имею честь работать, некий Павел Степанович, — личность в высшей степени загадочная. Мне никогда не удавалось предугадать, что он выкинет в «следующий момент».

Одним из таких его «закидонов» была женитьба на собственной секретарше Галочке, которая с первой минуты нашего с ней знакомства меня невзлюбила с такой пугающей силой, какая может обнаружиться у порядочной женщины, когда она имеет дело с отъявленным негодяем. Только что этой Галочке я уступил свое место. Было от чего прийти в отчаяние.

Выйдя замуж, Галочка, против ожидания, не ушла с работы, что только доказывает непредсказуемость действий моего шефа, а я искренне надеялся, что это произойдет. Я мечтал увидеть на ее месте какую-нибудь невозможную старую грымзу, с которой, я уверен, у меня бы сразу установились доверительные отношения. Молодая секретарша не может терпеть циничных грубиянов-журналюг, если называет себя порядочной женщиной при каждом удобном случае.

Интересно, почему она не на работе? Галочка не принадлежала к числу прогульщиц.

— Здравствуйте, — сказал я ей. — Я взял отпуск без содержания, чтобы хоть немного от вас отдохнуть. Вы что — шпионите за мной?

Разговаривать в вагоне метро — штука неблагодарная. Мне пришлось это прокричать ей в ухо. Когда я снова выпрямился, голова моя закружилась и я непроизвольно вцепился ей в плечо. Она возмущенно скинула мою руку.

— Что вы себе позволяете? — прокричала она в ответ, наверное громче, чем того требовала ситуация. На нас стали оглядываться.

Говорить простое «простите» у меня язык не повернулся.

— Очень немногое, — прокричал я ей. — Денег нет.

Она не поняла и посмотрела на меня как на больного. Тут-то Галочка и заметила, что со мной и вправду что-то не в порядке. Лицо ее стало принимать недоуменно-сочувствующее выражение.

— Вам плохо?! — проорала она, намереваясь встать.

Я снова положил ей на плечо руку, но на этот раз она не стала протестовать — сидеть всегда лучше, чем стоять, я это знал по только что приобретенному опыту.

— Мне хорошо, — успокоил я ее. — Вот вас увидел.

Наши отношения исключали любые комплименты с моей стороны в ее адрес, и она это очень хорошо знала. Взгляд ее моментально превратился в тот, который мне так хорошо знаком: испуганный и надменный одновременно.

Нужно было срочно перехватывать инициативу. Нельзя ей сейчас давать рта раскрыть.

— Почему вы не на работе? — Господи, как надоело кричать.

Поезд остановился, двери раскрылись, и стало сравнительно тихо.

Она ответила довольно спокойно:

— Я в декретный отпуск вышла.

О черт, Лапшин, ты же знал об этом.

— Поздравляю, — только и смог сказать я.

Она безразлично пожала плечами:

— Рано еще.

Совсем ты зациклился на своих болячках, Лапшин. Ты даже не сразу заметил ее огромный для такой хрупкой фигурки живот. Но когда он успел так стремительно вырасти?!

— Все равно поздравляю, — сказал я.

Она снова безразлично пожала плечами, кивнула и, слава Богу, отвернулась.

Если человек ежеминутно ждет от тебя подвоха, трудно требовать от него благодарности в тот момент, когда ты к нему вынужденно вежлив.

— Как поживает Павел Степанович? — спросил я зачем-то.

Она снова на меня посмотрела, как бы оценивая, насколько я искренен. Не знаю, что там она высмотрела, но ответила без грубостей:

— Спасибо, нормально. А вы что, до сих пор с ним не виделись?

— Нет.

Дело в том, что заболел я пару дней назад, а она, видимо, вышла в свой декрет вчера или сегодня. Быстро у них дела делаются.

— Хорошо поживает, — отвечала Галочка. — Все время о вас спрашивает.

Наверное, я и в самом деле серьезно заболел и помочь мне может только таинственная магическая сила в лице неведомого мне Шавката, если я принял слова Галочки за чистую монету.

— И что он обо мне спрашивает?! — польщенно спросил я.

Так же спокойно она ответила:

— Он спрашивает, когда, наконец, Григорий Лапшин получит Пулитцеровскую премию за свои шедевральные опусы?

Это было грубо, но, наверное, только поэтому я и догадался, что надо мной элементарно насмехаются, причем самым наглым образом. Будь я в форме, я бы давно догадался, что в доме Павла Степановича и Галочки мое имя если и упоминается, то только в матерном контексте.

— Это очень просто, — объяснил я ей. — Сразу после того, как ваш муж, то есть мой шеф, получит звание самого молодого дедушки всех времен и народов.

Галочка сжалась, и я выругал себя — мысленно, естественно. Огромная разница в возрасте — это их личное дело, и нехорошо бить ниже пояса. Вот никогда ты не сдержишься: зачем тебе понадобилось обижать этих людей, а, Лапшин?

Она первая начала, оправдывался я перед самим собой. И вообще я болею, имею право на слабость.

Не имеешь ты такого права, Лапшин.

Как бы там ни было, нужно выходить из неловкого положения.

— Я хотел сказать, — поспешил я оправдаться перед Галочкой, — Что Павел Степанович — мужик что надо, и я ему даже где-то завидую.

Боже, что за чушь ты несешь, Лапшин.

— Я даже горжусь, что он мой начальник.

Остановись, остановись, Лапшин, еще немного, и тебя вообще перестанут воспринимать.

Так и оказалось. Галочка посмотрела на меня взглядом императрицы и отвернулась, уже, подозреваю, навсегда. Никто никогда не поверит, что Лапшин способен всерьез произносить подобные слова. Как говорят, сначала ты работаешь на авторитет, а потом авторитет работает на тебя. Поздравляю, Лапшин, тебя с твоим авторитетом.

Спасибо. В любом случае мне пора выходить. Следующая станция — Китай-город. Слава Богу. Прощайте, Галочка. Свидимся.

Я поднимался на эскалаторе и никак не мог отдышаться. Щеки мои горели, и я думаю, что не в болезни было дело. Чувство стыда мне тоже знакомо. Хотя, по большому счету, и непривычно.

Что это Галочка из головы моей не идет? Что это за ненужные эмоции, типа проснувшейся совести?

Старею, не иначе.

На встречи Сюткин не опаздывает никогда. Как он сам про себя говорит, — или приходит вовремя, или не приходит вообще. Мне это нравится.

Он стоял у первого вагона, закрывшись известной мне «Российской молодежной газетой». Что такого интересного он хочет там вычитать? Я болею и не работаю, а больше там читать нечего.

Я подошел поближе и пальцем проделал в газетном листе дыру.

— Салют!

Он медленно сложил газету и внимательно посмотрел на меня.