— Не видишь, дура, я без штанов! — заплетающимся языком говорил Левит.

— Все равно, застегните, пожалуйста, ремень, мы идем на посадку, — ворковала стюардесса.

— Пошла ты!..

— Ромасик, успокойся! — пищали девчонки, но он продолжал орать, пока неожиданно не потерял контроль и очнулся уже на снегу в самом центре Мурманска.

— Где мы?

— Вставай, Ромасик, вставай!

— Отвечайте, сучки, самому главному нефтепромышленнику!.. — Тут язык снова запнулся, потерялся во рту и позорным образом предал.

Роман Левит отключился, чтобы прийти в себя уже на подводной лодке. Как его туда затащили девицы, одному Господу известно! Но тем не менее это произошло, и была бурная ночь любви, затем — такое же бурное утро любви. И вот что странно, чем больше тормошили Романа эти ненасытные девицы, тем лучше ему становилось. То, что приятно, — это само собой. Но от этого безумного секса вдруг возникали силы, и это ощущение было для Романа новым, острым и весьма желанным…

К тому времени, когда бархатный голос вдруг возник в динамиках, которые прятались где-то под низким потолком каюты, и позвал их завтракать, Левит уже был полон сил, как юноша. Но главное — вдруг возникло то трепетное состояние, когда ждешь чуда, и чудо обязательно должно произойти.

Внешне оставаясь все тем же грубым и вульгарным толстяком — Левит никогда не обольщался насчет своей внешности — он вдруг почувствовал, что душа его теряет черствость, становится мягче, тает, постепенно превращая его, прожженного прагматика и хитрого, изворотливого дельца, в робкого юношу, в обычного шестнадцатилетнего лопуха…

Это странное чувство не покидало его все утро и даже тогда, когда он нос к носу столкнулся с известным всей стране депутатом Прищипенко. Эта встреча лишь подтвердила ожидание чуда. И все вокруг казалось радостным, веселым, понятным и мудрым до той самой ясной простоты, когда кажется, что все понимаешь и все принимаешь без исключений.

Девчонки, которых он взял в Харькове, теперь казались Левиту прекрасными, а их имена — Стелла и Рая — настоящей музыкой. И даже рука Стеллы, которая порой призывно касалась его бедра, не стесняясь удивленных взглядов остальных пассажиров круиза, не вызывала в нем вульгарных чувств. Весь мир теперь дышал гармонией, и хотелось слиться в этой гармонии со всем человечеством. И странное желание дотянуться до людей, которых он, Роман Левит, считал НАСТОЯЩИМИ, с ударением, с большой буквы и прочее, вдруг перестало волновать его, отпустило, как отпускает долгая, затянувшаяся болезнь…

И едва он это почувствовал, едва он понял, что его больше не волнуют НАСТОЯЩИЕ люди и все связанное с этим, едва он ощутил себя по-настоящему счастливым, возможно, первый раз в жизни с такой ясностью и полнотой, как вдруг откуда-то изнутри налетел вихрь, разом ударив огненной сеткой по всему левому боку. Улыбающиеся лица Стеллы и Раи вдруг превратились в мерзкие хари, в ушах раздался страшный хохот, и воздух, казалось, стал выходить из Романа, как из проткнутого мяча!..

Желая удержать жизнь, которая медленно, но верно исчезала с этим воздухом, Роман вскочил, ужасно хрипя и раздирая руками свою грудь. Хари пронеслись перед его глазами, взметнулись куда-то вверх и в сторону и с резким звоном бьющегося стекла исчезли.

— Все, — тихо произнес чем-то знакомый голос, и Левит вдруг с ужасом понял, что это его голос. Он хотел закричать, что это неправда, что так не бывает, что это нечестно, но рот лишь перекосился в беззвучном крике, так ничего и не произнеся.

Роман Левит был мертв.

Когда Зотову доложили, что один из пассажиров неожиданно скончался, он переспросил:

— Как?

— Что «как»? — не понял дежурный офицер.

— Как, ты говоришь, он скончался?

— В кают-компании, во время завтрака, — удивленно повторил дежурный офицер.

— Ты сказал «неожиданно»? — уточнил Зотов.

— Да. — В ясных глазах молодого лейтенанта читалось недоумение. Он никак не мог понять, чего хочет от него командир подводной лодки. — А что?

— Да нет, ничего… — задумчиво протянул Зотов.

— Если надо, я могу уточнить!

Лейтенант вскочил.

— Не нужно, — остановил его командир. — Значит, говоришь, неожиданно? — с какой-то странной интонацией переспросил он. — Ну-ну…

Лейтенант кивнул. Некоторое время Зотов бездумно смотрел на него, затем, словно очнувшись от каких-то своих мыслей, громко прокашлялся и, велев, следовать по намеченному курсу, вышел из рубки…

Капитан второго ранга, а попросту говоря «кавторанг», Андрей Сергеевич Зотов, потомственный морской офицер по отцовской линии, в приметы не верил и всякую чертовщину считал игрой воображения или запущенной болезнью. Но начинать развлекательный круиз с покойника! Нет, господа, это что-то из ряда вон выходящее!..

Честно говоря, уже в самом этом круизе было нечто дьявольское, но Зотов старался гнать эти мысли подальше от себя, утешаясь лишь тем, что все «развлечение» продлится не более двух недель: от католического Рождества до православного. Так сказать, от праздника до праздника. Правда, зачем православному человеку отмечать католическое Рождество, он не понимал — видимо, привычка у российского человека отмечать все подряд сильна настолько, что это уже ничем не исправишь: ни законом, ни могилой. Раз весь мир гуляет, значит и нам положено. А что уж положено — то давай! Вынь да положь!

Когда полгода назад кавторанга Зотова вызвали в генштаб Северного флота и приказали взять под свое командование атомную подводную лодку класса «Тайфун», он не удивился. Срок его «ссылки» на дизельной субмарине подходил к концу, и Зотов уже давно считал дни, когда же он, наконец, слиняет с этого «дизельного трактора».

История, как он попал на субмарину, была громкой и известной, пожалуй, не только на Северном флоте, но во всех Вооруженных Силах.

А дело было так. Кавторанг Зотов служил на обычной атомной подлодке первым помощником командира. И три месяца каждого сезона они проводили в автономке, т. е. в одиночном плавании. Задание было самым рутинным: выйти в заданный район, залечь на грунт и ждать. Чего ждать? Войны, естественно, или еще какой заварушки. И если вдруг, не дай Бог, поступит сигнал, а за ним — и подтверждение, то следовало плыть в особый район и бить оттуда по родимому противнику из всех ракет. А он, естественно, должен был шарашить по тебе!..

Так вот, возвращался Зотов из такого похода, и надо же было такому случиться, что заболел командир — слег с язвой старик, чтобы ей пусто было! Андрея Сергеевича сразу же поставили «хозяйствовать? В общем-то ничего особенного, дело-то знакомое. Но тут, как на грех, ЧП. В первую же ночь лодка кого-то протаранила. Кого? А Бог его ведает. Только потом, по повреждениям, предположили, что такую же лодку. Иногда подобное случается. Ну, заснул здесь акустик, заснул там акустик… Что же они, не люди, что ли!..

Не это главное. Настоящая беда-то потом приключилась, когда доложили больному командиру. Старик перенервничал да и онемел. Представляете себе положение Зотова?!

То, что они врезались черт знает в кого, это еще можно было замять. А вот то, что командир онемел, — уже намного хуже. Почти как в том старом анекдоте про трех евреев. Зотова, естественно, на ковер. И начался «клуб знатоков»: что, где, когда?.. Делать нечего — пришлось сознаваться. Да и как не сознаешься, когда на лодке особистов стало больше, чем грязи. Черт бы их всех побрал! И все с коварными такими вопросами:

«А не было ли у вас, товарищ кавторанг, злого умысла? И что же вы нам сразу не доложили? Почему с вами это произошло, а с товарищем Зашкаликовым — нет?..»

Несколько недель пришлось Зотову выслушивать подобную чушь. Ну ладно, выслушивать этот бред — еще полбеды, но надо же было как-то отвечать. А что тут ответишь?! И пришлось потеть да гундосить голосом пресловутого Александра Лебедя: «Никак нет! Так точно! Никак нет! Так точно!..»

Но скоро и этот кошмар кончился, как все кончается на белом свете. Отправили бравого кавторанга на «дизельный трактор», и отслужил он на нем верой и правдой почти полных три месяца…