Нужно ли говорить, что первым, кто около нее оказался, — был я?

— Врача! — крикнул кто-то. — Доктора!

Пока за ним сбегают, подумалось мне, пока он прибежит, пройдет очень много времени, которое сейчас на вес золота. Действуй, Лапшин. Это твой шанс.

Я подхватил ее на руки.

— Туровский! — крикнул я.

Он моментально оказался рядом со мной.

— Я здесь!

— Иди вперед, — приказал я, — показывай дорогу в медсанчасть.

Он сразу понял, кивнул и быстро пошел вперед, чуть ли не ежесекундно оглядываясь и проверяя, не отстал ли я. Делал он это так часто, что один раз и я машинально оглянулся, повторяя его жест. И увидел позади себя Рябинину. Гнать я ее не стал — не до нее было.

Женщина-крупье была легка, как пушинка. Благородная бледность разлилась по ее лицу, Глаза были закрыты, но даже в такую минуту было видно, какие длинные у нее ресницы. Мне было ужасно приятно ее нести, и в то же время я испытывал за нее страшное беспокойство.

Наконец мы добрались до места. Туровский затарабанил в дверь, на которой висела табличка: «МЕДСАНЧАСТЬ».

Дверь открылась, и на пороге встал мужчина. Увидев его я чуть не выронил свою ношу.

Подслеповато щурясь спросонья, на пороге стоял и смотрел на нас репортер и фотограф Костя Сюткин…

Огромная белуха, слабо шевеля плавниками, застыла в черной толще воды и казалась неподвижной. Над ней громоздились горы ледяного панциря Арктики, а где-то внизу терялась в глубине холодная, как ад, бездна. Рыба висела в привычном ей пространстве и настороженно прислушивалась к неясным шумам моря. Ей что-то не нравилось, но она никак не могла определить, что именно…

Вдруг посторонний звук привлек ее внимание. Сначала белухе показалось, что это шум винтов ненавистных ей китобоев, которые не давали покоя все лето. Едва заметное шевеление хвоста — и рыба сменила позицию, теперь она была готова к атаке. Шум усилился, и теперь стало понятно, что это не китобои.

Что-то огромное, напоминающее айсберг, приближалось со стороны далекого материка. Но айсберги не опускаются на глубину нескольких сот метров и не набирают крейсерскую скорость касаток. Что же это?

Вибрация усилилась, предупреждая об опасности, и рыба, подчиняясь инстинктам, не раздумывая ушла прочь от опасного места. И вовремя! Через несколько минут на том самом месте, где находилась рыбина, вдруг возникла тень. Казалось, что черная волна сгустилась, постепенно превращаясь в длинный вытянутый корпус, и не было видно конца этому тускло-темному бесконечному телу…

Энергия, которую давал ядерный реактор, пройдя парогенератор и турбину, превращалась в механическую и с бешеной скоростью заставляла вращаться гигантский гребной винт. Узкое, как серп, тело атомной подводной лодки стремительно двигалось вперед, и плавная смена глубины почти не ощущалась ее пассажирами…

Казалось, ничто не может остановить этого движения к намеченной цели.

Жена распорядительного директора круиза Максима Туровского вдруг захотела от мужа невозможного, а именно — секса…

Нет, не подумайте ничего плохого. Туровский, в свои неполные тридцать четыре, был еще вполне полноценным мужчиной, да и жену его, крохотную, но вполне миловидную Ирину, никак нельзя было назвать извращенкой. В отличие от своих многочисленных подруг она не имела любовников, а также вовсе не стремилась к стигматофилии или, скажем, к эксаудиризму, да и зоофилия[1] ей была чужда…

Ирина руководствовалась здравым смыслом и предпочитала здоровый секс с мужчиной, которого любила. С Максимом. Все дело было в том, что хотела она его, то есть, мужа, в самые неподходящие моменты. И не подумайте, что это делалось специально. Все получалось так естественно и просто, что никто бы не смог упрекнуть супругов в том, что они нарочно подгадали время и место для своей достаточно экстравагантной «коллекции». А все потому, что, несмотря на пятнадцать прожитых вместе лет, Туровский продолжал любить Ирину как мальчишка и не мог отказать ее маленьким слабостям, честное слово!..

Где он только не любил ее! Казалось, на свете не осталось такого места, где бы они не занимались сексом. Искренне радуясь, они отдавались этому невинному развлечению для взрослых, совершенно не думая о том, что их могут упрекнуть в развращенности или бесстыдстве.

Тесные кабинки лифтов и задние кресла полупустых самолетов, кратер давно потухшего вулкана и укромные места в тени египетских пирамид, надувной матрац на плавной, убаюкивающей морской волне и подъезд обычной жилой пятиэтажки, куда они забежали, прячась от сумасшедшей стрельбы при взятии Белого дома… Чего только не было в их жизни! Каждый раз, казалось, сам Господь оберегает их, укрывая от чужих, недобрых взглядов. И они — счастливые, как дети, знающие, что их не накажут за очередную шалость, — продолжали резвиться и любить друг друга…

И теперь, когда вдруг случилось несчастье с крупье, и Туровский бежал впереди Лапшина, который нес Ольгу на руках, нес легко, бережно, словно она ничего не весила, а за ними спешила толпа, и впереди всех эта странная девушка, которую Туровский где-то видел, но сейчас не мог вспомнить где именно, может быть на какой-нибудь презентации или «парти», черт бы их всех побрал, все эти сборища и тусовки; сейчас, когда все смешалось, но вовсе не так, как в доме известных всему миру Облонских, нет, по-другому, гораздо грубее: кто-то в толпе, которая неясно шумела за спиной Туровского даже хихикнул, когда Лапшин обалдело замер, уставившись на человека, который вдруг вырос в проеме медсанчасти; и надо было что-то делать, но что именно, распорядительный директор не знал, хотя не просто так было вывести его из равновесия и поддаться общей панике; так вот именно тогда на помощь ему вдруг пришел этот проклятый Блудов, которого Туровский искренне презирал.

— А ну все назад! — вдруг закричал врач, появляясь откуда-то из-под столпившихся в тесном рукаве коридора людей. — На-зад! На-зад!..

Уперевшись в кого-то руками, Блудов начал теснить людей прочь от медсанчасти. Повинуясь его порыву, и Туровский надавил со своей стороны, и даже тот неизвестный, что выскочил из дверей, словно чертик из табакерки, стал им помогать…

Через несколько томительных секунд перед дверями санчасти остались лишь Туровский и Лапшин с Ольгой на руках. Блудов, юркнувший в двери, что-то быстро разбросал, видимо, наведя порядок, и громко крикнул из глубины помещения:

— Да войдите же вы!

Лапшин со своей ношей протиснулся первым, за ним последовал Туровский. Войдя вовнутрь, он сразу почувствовал кислый винный запах и хотел было наброситься на врача с обычными упреками, но Блудов его опередил:

— А теперь все выйдите отсюда. Все! Все!..

Глазки у врача бегали, и было видно, что здесь, в медсанчасти, всю ночь шло обильное возлияние, а судя по расписанному губной помадой зеркалу, то, возможно, и оргия… Туровский снова открыл рот, чтобы отчитать Блудова, несмотря на то, что врач был одним из самых блатных протеже в обсуживающем персонале, но тут Лапшин неожиданно взял распорядительного директора под руки и вывел, плотно захлопнув за собой дверь.

Лапшин прикурил сразу же две сигареты и, несмотря на то, что кругом висели предупреждающие плакатики на трех языках, молча передал сигарету Туровскому. Тот машинально сделал затяжку.

Вдруг в коридоре раздались шаги, кто-то бежал, и не просто бежал, а несся, сломя голову. Изумленный Туровский инстинктивно отступил в сторону, а вот Лапшин сплоховал, среагировал поздно, и девушка, вылетевшая из-за угла коридора, врезалась головой прямо ему в живот.

Известный журналист ойкнул, едва не подавившись сигаретой. Но нашелся довольно быстро:

— А если бы здесь был глаз? — с улыбкой спросил Лапшин, потирая ушибленный живот.