— И вот я здесь, — закончил он.

— Не только ты, — заметил я. — Здесь еще и Рябинина, благодаря тебе.

— Это не привнесет в твою жизнь дополнительные трудности, — огрызнулась, иначе и не скажешь, вышеупомянутая Рябинина.

— Ты думаешь? — спросил я ее. — А вот я предвижу некоторые проблемы.

— Например? — с вызовом смотрела на меня Рябинина, гордо выпятив свой подбородок.

— Например, — пожал я плечами, — проблема питания. Как ты собираешься здесь кормиться? У них, я думаю, учтено все, а тебя, повторяю, здесь не стояло.

— Это не проблема, — заявил Костя Сюткин, настоящий джентльмен. — Мы с Илюхой что-нибудь придумаем.

Рябинина смотрела на меня с нескрываемым презрением.

— Ты не мерзавец, Лапшин, — сказала она. — Ты просто дурак. И, видимо, навсегда.

— Ну хорошо, — согласился я. — Раз уж вы так запросто решаете любые проблемы, вплоть до хлеба насущного, то скажите мне такую вещь: кто это тут доводит людей до сердечных приступов? Кому это надо, а главное, зачем?

Переход был неожиданным даже для них, привыкших к моим эскападам. С минуту в каюте царило недоуменное молчание.

— Ты о чем? — осторожно спросил меня Костя.

Я посмотрел на Рябинину и попросил ее:

— Расскажи ему.

Она рассказала Косте о подслушанном в коридоре разговоре. Слушал Сюткин с нескрываемым интересом. Он, кстати, так и сказал, когда Рябинина закончила свой рассказ:

— Интересно…

— Не то слово! — откликнулся я. — Я бы сказал, есть материал, над которым стоит поработать.

Рябинина подозрительно надолго замолчала, и я сделал единственно верное предположение:

— Боюсь, наша безбилетная спутница думает обо всем этом, не переставая.

По вспыхнувшему лицу Рябининой я понял, что попал в самую точку.

— Ну-ну, — поспешил я успокоить ее. — Не нервничайте, коллега. Никто не собирается отнимать у вас хлеб. В вашем полуподпольном положении это было бы бесчеловечно с нашей стороны.

— Отстань, Лапшин, — посоветовала она мне.

— Уже, — ответил я и снова обратился к Сюткину: — А что говорит по этому поводу эскулап?

— Илья? — уточнил он.

— Да.

Костя пожал плечами.

— Ничего он не говорит, — удивленно проговорил он. — Обыкновенные приступы. Во всяком случае, именно так он к ним и относится, я полагаю.

— Ничего странного он не заметил?

— Если и заметил, — ответил Сюткин, — то мне об этом он ничего не сказал.

— А ты не заметил в его поведении ничего странного?

— Слушай, ты кто? — полюбопытствовал он. — Эркюль Пуаро?

— Мисс Марпл, если угодно, — ответил я. — Просто интересно, что это вокруг меня происходит. А тебе не интересно?

— Я еще не включился в обстановку, — признался он. — И все это, если честно, кажется мне бредом.

— С похмелья нам всегда все вокруг кажется бредом, — сказал я ему. — Ты включайся, включайся.

— Мне бы пива.

— Костя! — сказала Рябинина.

— Лучше не надо, — согласился я с ней. — А то этот бред покажется тебе нормальной реальностью.

— А мне это и так не кажется чем-то из ряда вон выходящим, — заявил вдруг он.

— И напрасно, — отреагировал я. — Этот Левит еще куда ни шло. Кто его знает, может, он и вправду имел больное сердце. Но женщина была вполне здорова.

— А ты откуда знаешь? — недоверчиво посмотрела на меня Рябинина.

— Очень просто, — ответил я. — В разговоре, который ты слышала, она ничего не сказала о своем больном сердце, ведь так? Но она обязательно об этом упомянула бы, если и в самом деле болела.

— Не факт, — недоверчиво протянул Сюткин.

— Факт, — твердо произнес я. — К тому же не думаю, что ее взяли бы на эту работу, будь у нее больное сердце. Они же все проходят медкомиссию, или я ошибаюсь?

— Да вроде нет, — нехотя согласился Сюткин.

— И что получается? — продолжал я. — Что мы вообще имеем? Нормальный, пышущий, можно сказать, здоровьем, человек — я имею в виду Левита — помирает от инфаркта прямо за столом, и никто и пикнуть не успевает. А потом здоровая во всех отношениях женщина, это мы только что выяснили, получает сердечный приступ на рабочем месте. И что-то она знает, что-то такое, чего не знаем мы.

— Откуда ты знаешь, что она что-то знает? — спросила Рябинина. — Судя по ее словам, она, наоборот, ни о чем не догадывается — она просто что-то заподозрила, а что — ей самой было непонятно.

— Вот именно — заподозрила, — подхватил я. — Иногда этого достаточно.

Я только теперь понял, почему закурил. Подсознание всегда срабатывает раньше сознания. Я испугался не за эту женщину-крупье, я испугался за всех нас. И поначалу не осознал всей опасности в полном объеме, но, подсознательно уже переживая, закурил.

— Ты думаешь… — начал Сюткин и замолчал.

— Думаю, — кивнул я. — Я вообще — думающий человек.

— Но тогда, значит, это тот седой мужчина… — предположила Рябинина.

Я поднял ладони, предостерегая своих собеседников от поспешных выводов.

— А вот это уже точно не факт, — сказал я. — Давайте не будем вешать ярлыки, товарищи, — Рябинина поморщилась. — Лучше подумайте о другом…

— О чем? — смотрел на меня Сюткин. — Кажется, я все-таки выпью кофе. Башка совершенно не работает.

— И это правильно, — одобрил я его решение. — Я тоже выпью чашечку, если мне сделают.

Рябинина вздохнула и полезла в сумочку за кипятильником, с которым, как мне было известно, она не расставалась ни при каких обстоятельствах.

— Так о чем еще мы должны подумать? — напомнил мне Костя. — Валяйте, месье Пуаро.

— Видите ли, Гастингс, — начал я. — Если мы решим, что сердечные приступы, свидетелями которых мы являлись, действительно были не спонтанными, а результатом действий каких-то неизвестных лиц, мы должны подумать и над тем, каким образом это возможно вообще и, повторяю, кому это нужно?

Костя задумался и через минуту выдал ответ:

— Насчет технической стороны надо посоветоваться с Ильей. А насчет всего остального… Что-то мне вообще с трудом верится в возможность всего этого.

— Почему?

— Да глупо все это. Вдумайтесь: какой-то злодей организовывает инфаркты у участников круиза с целью… А с какой целью — тайна сия велика есть.

— На свете, видишь ли, Сюткин, встречается много странных и непонятных вещей, глупо звучащих и нелепо воспринимающихся на слух, — заметил я ему. — Например, Союз Советских Социалистических Республик. Нелепо, правда? А когда-то эта аббревиатура не только нормально воспринималась — без нее жизнь вообще немыслимой казалась. И наоборот, вдумайся. Костя: вместе со своим одноклассником ты всю ночь куролесишь и пьянствуешь на борту подводной лодки, которая держит курс на Северный полюс. Мог ли ты представить нечто подобное пару лет назад? А?

— Ну… — замялся он.

— Полгода назад ты героически вел себя в Буденновске, когда боевики Басаева захватили больницу вместе с заложниками. Мог ли ты представить себе такое, учась на факультете журналистики в славное советское время, — что будешь работать в горячей точке у себя на родине и ничему не удивляться? Ну, что же вы замолчали, любезный?

— Не мог, — признался он.

— Что же тебя удивляет сейчас? Нелепость предположения? Не мне напоминать вам, хорошие вы мои, высказывание великого Нильса Бора: идея не заслуживает внимания, если она не достаточно сумасшедшая.

— Все равно трудно поверить в такое, — качал головой этот упрямец.

Я вздохнул.

— Если бы ты мог верить в нелепые идеи, ты бы стал диссидентом. Впрочем, это касается нас всех.

— Говори за себя, Лапшин, — сказала мне Рябинина. — Десять лет назад я заканчивала школу.

— Ну хорошо, — примирительно проговорил я. — Ты у нас веришь в нелепые идеи. Так кто, по-твоему, этот злобный отравитель?

Рябинина пожала плечами. Мне вдруг стало страшно интересно.

— Так ты согласна, что на борту происходит что-то странное — спросил я ее. — Ты согласна, что все, что я говорю, — вовсе не глупости?

— Конечно, — спокойно смотрела она на меня. — Только мне кажется, что это не я с тобой, а ты со мной согласен. Кто первый тебе рассказал о разговоре в коридоре, не я ли?