Солнечные лучи, проползая вдоль рамок, заполненных разными силуэтами, подошли к созерцаемой иконе и наполнили очи сына божьего светов, заставляя сверкнуть их, прямо в ответ на взор отрока. Басманов, ни мгновенья больше не медля, отворачивает голову. Подымается на затёкшие ноги и боле не оборачиваясь на священные образа, выходит вон.

Во чреве бурчит. Если и с чем-то не очевидно сущим, с духовным всё сложно, то с необходимостями плоти просто всё.

Возвращаясь обратно по этой же тропе, Фёдор наблюдает уже пышно распустившиеся, эти вездесущий цветы. Они поражают своей яркостью и источают целый букет таких ароматов, что хочется просто-напросто лечь и остаться здесь, не вдыхая до конца жизни боле ничего, окромя этих природных благовоний. Он, может быть, ещё поразмыслит над этим, но это будет потом. А сейчас, юноша медленно сворачивает под уже встречавшийся ветвистый свод древ и направляется к выходу из сада.

***

Мечась по нижнему этажу особняка, Федька разыскивает поварню*. Входит в обеденную залу и углядев неприметную простенькую дверь в противоположном углу, выходит в то коридорное крыло, в котором, кажется, ещё не был.

Пройдя немного вдоль него, появляется другая низенькая дверца. Из-за неё слышится стук посуды о посуду, громкий говор и какое-то шипение. Толстое гладкое полотно не вплотную прилегает к проёму, оставляя небольшую щель, позволяющую разглядеть то, что происходит внутри. Басманов подходит ближе и наблюдает помещение с невысокими потолками, прямо под которыми расположены широкие распахнутые настежь оконца, а также множество, мельтешащих от одного стола к другому, людей. Кто-то, спешно прихватив замызганное полотенце, достает что-то из печи, пока густой пар валит из неё прямо в лицо бедняге. Кто-то в стороне огромным тесаком рубит овощи и мясо, скидывая их в большую миску. Кто-то стоит над большими чанами и огромным половником помешивает их неизвестное содержимое, распространяющее дивный запах. Кто-то, выкатив тесто на стол, шустро месит его руками, а та самая, главная кухонная баба, которую он уж видел, постоянно прикрикивает на всех, руководя процессом. Проглотив набежавшие слюни, юноша ещё немного приоткрыл дверь и прошмыгнул внутрь.

В поварне душно, из-за пара и дыма, что не успевали выветриваться и тут же оседали на коже, дышать было трудно. Тело под тканью одежды сразу намокает. Крупные капли тягучего пота струятся по коже. Ещё раз осмотревшись кругом, он обращает внимание на то нечто на квадратном чёрном подносе, которое только что достали на его глазах из печи. Это большой круглые пирог, чьи румяные бока так и притягивают к себе. Он ещё совсем горячий, остывать и остывать.

Басманов обращается к главной бабе, что всё это время следила за ним. Смотря на её вопросительно скривленную гримасу, он замирает и, открыв рот, насильно пытается вспомнить одно единственное слово, которое так усердно крутится на языке, да никак не вспоминается.

- Ab… Abre… Ge… Abgeschnitten*! - восклицает юноша через несколько мгновений, проведённых в раздумьях, и указывает на пирог.

Баба берёт большой резак и грубыми движениями ровно рубит мякоть выпечки на крупные части, от которых начинает валить с новой силой пар, рассыпаясь в прекрасном аромате, прямо под носом Фёдора. Он осторожно отодвигает понравившийся кусок и, присев на корточки перед столом, начинает сдувать идущий от него жар. Садиться на горяченную печку или на заваленные столы он не очень жаждет, поэтому, подхватив пирог, устраивается прямо на полу. Здесь и прохлада была, из-за тянущегося от окон бодрящего воздуха, обзор был получше и вообще, на самом деле, какое это имело значение, когда идти куда-либо сил не было совсем, а во рту разливалась такая вкусная горячая начинка, заставляющая просто наслаждаться ею и, хотя бы отчасти, этим светлым днём.

Лицо бабы вытягивается в ещё большем замешательстве и, уперев руки в боки, она смотрит на него, непонятливо моргая. А после, взяв деревянную кружку, отходит к, стоящей на дальнем столе бочке, и набирает в неё что-то. Вернувшись, протягивает Фёдору и, почти запихивая её, наполненную до краёв, юноше в руки, что-то с умным видом напутственно говорит.

Басманов тупо смотрит на кружку своими раскрасневшимися очами и, забрает её из рук бабы, прильнув к краю устами, вкушая терпкое сладкое поило, кажись, медовуху. Весь раскрасневшись, сияет своими бледными до сего ланитами и обмякает, облокотившись назад.

Чуть погодя, опрокидывает в себя остатки еды, поднимается с пола и, не обращая внимания на то, как любопытные взгляды устремиляются ему вслед, выходит прочь. Возвращаясь всё по тем же пролётам, он настигает дверь своей опочивальни и, зайдя внутрь, так и заваливается на развораченную постель не раздеваясь.

По горнице, уж залитой светом, из угла в угол бегает чуть прогретый шустрый ветерок, тихо посвистывая и убаюкивая свинцовую голову. Слипающиеся веки прикрываются, а звуки окружающего мира притупляются, пока лёгкая рука Гипноса* вершит над ним сон.

***

Резвая белобрысая лошадка рассекает заросшие поля, всё ближе и ближе приступаясь к резиденции Штаденов, что по-отшельнически стоит поодаль от всех жилых мест и этим заставляет помучиться в её поисках. Копыта кобылы отбивают скачущий ритм, подобный дорожке, по которой гонец с животиной движутся без остановок, что бы словить хотя бы самые редкие потоки не обжигающе жаркого воздуха и как можно скорее настичь свою цель.

Пред ними вырастают широченные железные врата, что своими длинными чёрными штырями устремляются в небо и виднеются даже из далека.

- Кто таков? Чёй-то надобно? - испрашивает гонца громкий голос мужика, сидящего подле ворот на страже.

- К барону-с фон Штадену послан. Прямо от эрцгерцога N, - звучно в ответ парирует гонец, похлопав по сумке.

Мужик прищурившись, на него недоверчиво косится, но всё же поднимается и с усилием раздвигает врата перед кобылёнкой и посланником, пропуская их вперёд, во двор особняка.

Гонец, чуть проезжая, спешивается, слезая с покатой лошадиной спины, и отдаёт поводья в руки подбежавшему мальчонке. А после, в сопровождении того же сторожевого мужика, восходя по плоским ступеням, проходит внутрь дома.

Там, на входе, сторож испрашивает у девки, что тащит корзину белья, о хозяине и они поднимаются выше, до второго этажа. Останавливаются около красной изящной двери и входят внутрь.

- Кто? - не отрываясь от стопки бумаг, вопрошает Генрих, надвигая сползщую повязку обратно на пустую глазницу.

- Дык вот, гонец, грит, что воно от самого-с эрцгерцога N.

Штаден отрывается от работы и уж заинтересованно глядит на посланника, протягивая к нему руку, на которую тот час же опускается письмо, клеймённое именной, знакомой Генриху, сургучной печатью. Развернув его, Штаден, отойдя на свет, пробегается оком по строкам. Эрцерцог очень навязчиво приглашает его в гости и жалуется на какие-то, зачастившие в последнее время, волнующие его мелкие неприятности, а также обещает свою великую благодарность и приличное вознаграждение за их разрешение.

“Что ж, заманчивое предложение”, - заключает Генрих, улыбаясь и слегка обнажая клыки.

- Добро! Садись, писать ответ будешь, - приказывает барон и начинает диктовать гонцу положительный ответ, пока тот быстро поскрябывает пером по желтоватой бумаге.

Окончив, Генрих выпроваживает посланника вместе со стражником из покоев, и сам направляет ниже, к обеду.

***

В общей тишине трапезы, супруги сидят рядом и, подавая между собой разные явства со стола, время от времени переговариваются о некоторых домашних делах, поглядывают друг на друга.

- А где Тео? - через какое-то время восклицает Генрих, осмотревшись кругом.

- Я ещё не видела его сегодня, - вторит Алёна, оборачиваясь на вход в обедную как раз в тот момент, когда дверные полотна раскрываются и пропускают в помещение Густава.

Барон жестом подзывает его к себе и задаёт всё тот же, волнующий вопрос.

- Как доложили с поварни-с, по утру на рассвете приезжий барон появился там и отзавтракав, по-видимому, вернулся в свои покои. Сейчас - спит. Желаете, чтобы его разбудили и оповестили о том, что вы ожидаете?